Две тёмные плоские крыши.

Совсем рядом, друг напротив друга. Кажется, можно перепрыгнуть с одной на другую. А между ними – чёрная глубокая пропасть. Шаг – и перед глазами проносятся безжизненные чёрные окна, тянущиеся к кусочку мутного неба. Полёт быстрый. Он будто выжимает из тела все соки, расслабляет, освобождает. Это длиться меньше минуты. Свободное падение. Свободное тело падающего в пропасть.
Каждую ночь ему снился один и тот же сон. Он повторятся из раза в раз, как только глаза закрывались. Два дома. Пропасть между ними. Он стоит на краю крыши. Шаг. Вниз. Падение. И вновь – крыша, шаг, падение. Всё вокруг чёрно-серое: и стены, и небо и пропасть и он сам. И всё кажется слишком реальным, как будто прыгнув непременно разобьёшься. А что если так? Но он всё равно делает шаг. Падение, пара сантиметров до асфальта, парализующий страх и одновременно необъяснимая приятная лёгкость во всём теле. И снова край крыши. Шаг.
Монотонную тишину сна прервал резкий звук повторяющейся, омерзительно простой мелодии. Он открыл глаза. По-прежнему было темно. Ещё не исчерпавшую своё время луну заволокли тёмно-серые тучи, от чего комната казалась темнее, чем пропасть во сне. Нехотя спустив ноги на холодный линолеум он сел на кровати и, всё ещё плохо соображая, где он находится, посмотрел на горящий экран телефона – шесть утра. Солнце и не думало подниматься. Всунув ноги в тапочки, он встал и с полузакрытыми глазами отправился умываться.
Щелчок выключателя. Слишком яркий свет. Вода непонятной температуры смывает с белёсой раковины кровь. По тёмному коридору налево. Там, в кухне, горит тёплый свет и пахнет, кажется, бутербродами. Жена замерла у плиты с ложкой в руке: видимо, сын будет завтракать кашей. Его это не касается. Он ест бутерброд, громко стучит алюминием о стекло, выливает в себя чёрный сладкий кипяток и, шаркая тапочками, уходит.
Пока он был на кухне в воздух подвешивалось несколько реплик. Что-то про утро, день, сына, чай. Он помог жене их развесить на бельевую верёвку под потолком, и никто из них не обратил внимания на то, как они выглядели.
Куртка такого же цвета как те дома из сна, шарф, возможно связаный мамой. Главное не забыть пропуск и проездной. На лестничной площадке наконец-то затяжка. Дым растекается по подъезду – это почему-то поднимает настроение. За первой сигаретой вторая, третья, пока не дойдёшь до остановки. Садиться лучше на конечной – она дальше, но зато могут найтись свободные места. Шесть сорок. Автобус вразвалку подходит к толпе сонных пуховиков. Он садиться у окна, как обычно. От знакомого сладкого запаха духов женщины в синем начинает тошнить. Но это не страшно, он привык. Перетерпеть час, а потом снова тёплая затяжка. Говорят, если много курить, лёгкие почернеют, но ему повезло – в его лёгких гарь и стружка – ему можно курить до самой смерти. Уже всё равно.
Проходная. Бычок тухнет в чёром сугробе у дороги. Широкий шаг всё ближе к церберу. Реплика приветствия, недовольный ответ всегда одного и того же незнакомого лица, писк пропуска – так трижды. Спецовка облепившая тело роднее кожи. Она мягкая, упругая, при этом плотная и надёжная. Её так просто не попортить, на неё можно положиться.
Наконец, горячий цех. Только тут к чёрно-серому добавляются краски: жёлто-красное сияние огня и раскалёного железа. Жар бросается на лицо, горяча тонкую беззащитную кожу. Мужики в таких же спецовках уже принялись за работу. Они ещё не до конца проснулись. Машинально выполняя пару привычных действий они, возможно, так и не проснутся, уйдут спящие домой и снова вернутся в пекло, так и не стряхнув с себя туман сна. Тысяча энергичных спящих людей будут поддерживать жизнь никогда не спящего завода, кидая в его топки свою.
Через час работы глаза болели от грязного солёного пота. Маска спасала от пара, но обычное человеческое тело так и не привыкло к тому, что температура в цехе была чуть выше чем в аду.
На обеде руки тряслись, будто ещё удерживали оборудование. Он уже давно не брал суп – толку от него никакого, всё равно каждый раз половина оставалась на липком столе. Слипшиеся макароны упали на дно желудка. Пара сигарет и снова раскалённая ревущая машина требовала его к себе, приказывая повторить всё сначала.
Вспышки лопающихся вязких пузырей, трясущийся густой воздух и красно-белые пятна, стройно размещённые в центре цеха. В конце смены снова рык цербера, обыск и дежурная реплика, по всей видимости, прощания.
На улице грязно-белый снег, кажущийся бесцветным после светящихся вен завода. Из блёклой тёмной улицы глаза выцепляют только чернеющий автобус. Дома из сна вереницей бегут за ним, пока, наконец, не останавливаются, проводив его до подъезда.
На кухне подвешенные утром реплики аккуратно снимаются и кладутся на стол, к ужину. Жена приправляет их чем-то вроде болтовни, делая вид, будто они ещё живы. После еды сын что-то радостно показывает в альбоме. "Папа!" – больше он ничего не слышит. Это самое живое, что есть в его жизни.
Две тёмные плоские крыши. Совсем рядом, друг напротив друга. А между ними – чёрная глубокая пропасть. Шаг. Свободное падение. Ещё шаг. И так снова и снова, до конца.
Автор: Любовь Маковеева
#авторскиерассказы