Я получил диплом во вторник, а в пятницу уже перевозил коробки в нее.

Это была не просто квартира, это был артефакт. Старый фонд в районе Таврического сада, высокие потолки с лепниной, похожей на застывшие сливки, и паркет-«елочка», который скрипел так интеллигентно, словно извинялся за беспокойство.

После пяти лет в общежитии, где личное пространство измерялось площадью тумбочки, эта квартира казалась мне персональным Версалем. Я, двадцатидвухлетний специалист по... да, в общем-то, пока еще ни по чему, стоял посреди огромной пустой комнаты, и будущее казалось таким же огромным и гулким.

Я нашел ее чудом. Цена была смехотворной. Хозяин, суетливый старичок, сказал, что «квартира с характером, ей присмотр нужен, а не деньги». Меня это не смутило.

Единственной странностью, которую я заметил сразу, было зеркало в ванной.

Оно было великолепным и чудовищным одновременно. От пола до потолка, в тяжелой раме из темного дерева, покрытой резьбой в виде каких-то переплетенных лоз. Амальгама была старой, с черными точками-«оспинами» и легкой туманной дымкой по краям.

И оно «тормозило».

Я заметил это, когда первый раз пошел мыть руки. Я поднес ладонь к лицу, и отражение повторило жест. Но с задержкой. Я засек по часам — ровно одна секунда.

Я моргнул. Через секунду моргнуло оно.
Я усмехнулся. Через секунду усмехнулось оно.

Это было дико. Не жутко, нет. Наоборот. Это показалось мне... эксклюзивной опцией. «Моя квартира с лагающим зеркалом». Я поймал себя на мысли, что это будет отличная история для вечеринок, когда у меня появятся друзья, чтобы их сюда звать.

Я привык к этому за пару дней. Умывание превратилось в странный, несинхронный танец. Я чистил зубы, а мое отражение только подносило щетку ко рту. Я был на секунду впереди. Я — причина, оно — следствие. В мире, где я только что выпустился в полную неизвестность, этот маленький факт давал мне странное, но твердое ощущение контроля. Я — лидер в этой паре.

А потом у меня назначили первое в жизни «настоящее» собеседование.

Не стажировка, не подработка, а серьезная должность в крупной компании. Я всю ночь не спал, зубрил ответы, гладил единственную приличную рубашку. Утром я, бледный и с дергающимся веком, зашел в ванную, чтобы привести себя в божеский вид.

Я встал перед зеркалом и попытался изобразить «улыбку успешного кандидата».

Получилась жалкая, испуганная гримаса. Я смотрел на этого парня в отражении (которое через секунду скопировало мою гримасу) и думал: «Господи, да кто тебя возьмет, ты выглядишь как испуганный сурикат».

Я опустил руки, перестал улыбаться. Мое лицо снова стало просто уставшим.
Секунду спустя лицо в зеркале тоже стало уставшим.

Я смотрел на него. И я только подумал о том, чтобы попробовать еще раз. Я не успел шевельнуть ни единым мускулом.

И отражение улыбнулось.

Оно улыбнулось раньше.

Это была не моя улыбка. Это была та самая улыбка, которую я пытался сымитировать. Спокойная, уверенная, чуть ироничная. Глаза смотрели прямо, без тени страха. Это был я, но... идеальный.

Я застыл, не дыша.
Секунду спустя отражение догнало меня — уверенная улыбка исчезла, и на его лице отразился мой реальный испуг. Оно вернулось к правилу «одной секунды».

Меня прошиб холодный пот. Я выскочил из ванной.

Я получил ту работу.

Сам не знаю как. Я промямлил что-то невнятное, но эйчар смотрела на меня так, будто я был как минимум Стивом Джобсом.

Вечером я вернулся в ванную. Осторожно.

«Второй я» смотрел на меня. Уставший. С растрепавшимися волосами. Секунду спустя, конечно.
Я медленно поднял руку. Отражение повторило.
Все было как обычно.

«Показалось, — с облегчением подумал я. — От нервов».

Я собирался уходить, но задержался. Я смотрел на себя. И я подумал: «Как мне завтра повязать этот дурацкий галстук?»

И отражение — снова раньше — чуть заметно повело головой. Взгляд его (мой?) сместился на долю секунды влево, на крючок, где висел другой галстук, который я считал слишком вычурным.

Я понял. Оно не просто опережало. Оно подсказывало.

В следующие недели моя жизнь преобразилась. Я жил в странном симбиозе со своим отражением.

Это было моим секретом. Моей суперсилой.
Я не знал, что надеть? Я приносил в ванную две рубашки. Отражение (еще до того, как я успевал осознанно выбрать) давало мне едва уловимый знак — его взгляд теплел на «правильной» рубашке.
Я репетировал презентацию? Я начинал говорить, запинался, а оно… оно произносило мою речь вместе со мной, но без запинок, с идеальными интонациями. Я просто повторял за ним, как за суфлером.

Я стал звездой офиса. «Новичок, а какой уверенный!» — слышал я за спиной.

Я стал замечать, что «второй я» выглядит лучше. Нет, не так. Он выглядел правильнее.
У меня была дурацкая привычка сутулиться. У него — идеальная осанка.
Я нервно тер переносицу. Он держал руки спокойно.

Я стал копировать его. Я заходил в ванную, смотрел, как он стоит, и выходил в мир, пытаясь удержать этот образ.

Он был не просто отражением. Он был шаблоном. Идеальным мной, каким я должен был стать. А я был… заготовкой.

Я перестал бояться. Я был благодарен. Наконец-то у меня был кто-то, кто точно знал, как надо. Я, вчерашний студент, растерянный и напуганный, получил идеального наставника.

А потом я стал уставать.

Нет, не просто уставать. Я стал… выцветать.

Первой это заметила девушка из соседнего отдела, с которой мы ходили пить кофе. «Слушай, ты бледный какой-то, — сказала она, хмурясь. — Все в порядке?»

Я и сам это чувствовал. Я просыпался утром с ощущением, будто не спал, а разгружал вагоны. В голове стоял туман. Мои собственные мысли стали какими-то медленными, вязкими. Я поймал себя на том, что не могу принять простейшее решение — что заказать на обед, — пока не «посоветуюсь» с зеркалом.

Я заходил в ванную, и туман рассеивался.
Он стоял там.

Он был великолепен. Яркий. Румянец на щеках (у меня-то щеки были серыми). Глаза горели энергией. Он буквально светился здоровьем.

Я смотрел на него, и он смотрел на меня. В его взгляде больше не было подсказок. В нем было… спокойное превосходство.

И задержка исчезла. Совсем.

Мы двигались синхронно. Но я знал, чувствовал всем своим существом, что это не я двигаюсь, а он. А я — просто повторяю.

Эта секунда, которую он у меня отнял… Он забрал ее себе. Я жил с опозданием. Он — в реальном времени.

Я стал его тенью, его эхом.

Я перестал ходить на кофе. Я перестал отвечать на звонки. Я приходил с работы (он делал ее блестяще) и падал на кровать. А потом шел в ванную. Я мог стоять там часами.

Он рассказывал мне (без слов, одними образами в моей голове), каким будет наше будущее. Какую машину мы купим. Как получим повышение. Как будем успешны.

А я стоял и чувствовал, как жизнь, как теплый кисель, вытекает из меня через глаза и впитывается в холодное стекло. Он становился все реальнее, а я — все прозрачнее.

Сегодня утром я не смог встать с постели. Я лежал, глядя в потолок, и не чувствовал ни рук, ни ног. Тело было чужим, ватным.

Я понял, что это конец. Что сегодня он заберет остальное.

Я не знаю, откуда взялись силы. Наверное, это был просто страх. Не страх смерти, а страх замещения.

Я полз. Я цеплялся за паркет, который больше не скрипел, а стонал. Я добрался до ванной.

Он стоял там. В моем лучшем костюме, хотя на мне была лишь пижама. Он причесывался моей расческой.

Он посмотрел на меня. На жалкую, дрожащую кучу на пороге.
И он улыбнулся. Той самой, первой, уверенной улыбкой.

Он был готов.

Он медленно, торжествующе, поднял руку. Чтобы поманить меня. Последний шаг.

А я… я посмотрел на него. На этого идеального, лощеного, успешного… урода. На эту глянцевую обложку, внутри которой не было ничего, кроме пустоты, питающейся мной.

И я заплакал.

Не от страха. От обиды.
Я плакал по-настоящему. Грязно, громко, с соплями, размазывая слезы по небритым щекам. Как ребенок. Как человек.

Я посмотрел на него сквозь слезы.

А он… он не мог.

Его лицо дернулось. Он попытался скопировать мой плач, но у него не получилось. Идеальные мышцы не могли изобразить такое некрасивое, такое человеческое отчаяние. У него получилась жуткая, искаженная гримаса, похожая на маску трагедии из греческого театра.

Он смотрел на меня с ужасом.

Моя слабость, моя неидеальность, мое горе — это было то, чего он не мог понять. Чего он не мог сымитировать.

— Ты… не я, — прохрипел я, захлебываясь слезами. — Я… я настоящий.

Он отшатнулся от стекла.

Его идеальный костюм пошел рябью. Его уверенное лицо стало оплывать, как восковое. Он поднял руки, глядя на них, словно они таяли.

Он закричал. Беззвучно.

И бросился бежать. Вглубь. Он убегал в темные, туманные коридоры зазеркалья, и его силуэт таял, пока не исчез совсем.

Я остался один.

Я лежал на холодном кафеле, обессиленный, и плакал, пока не кончились слезы.

Прошло, наверное, часа два, прежде чем я смог подняться. Я подошел к зеркалу, шатаясь.

Из него на меня смотрел какой-то незнакомый мужик. Бледный, как смерть, с красными, опухшими глазами, всклокоченный.

Я медленно, очень медленно, поднял руку.
И отражение — в ту же долю секунды — подняло свою дрожащую, бледную руку.

Оно было просто зеркалом.

Я коснулся стекла. Холодное.

Я вышел из ванной и впервые за много недель закрыл за собой дверь.
Я не знаю, что это было. Дух этого дома? Сущность, питающаяся чужими амбициями?

Я знаю одно. Завтра мне придется учиться жить заново. Самому выбирать галстук. Самому улыбаться. И, скорее всего, у меня будет получаться паршиво.

Но это буду я. Настоящий. Отстающий, неидеальный, но живой. И я был на своей секунде.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник