Начальник решил уволить самого неэффективного почтальона.

Для этого он отправился тайно проследить за ним, чтобы собрать компромат. Но то, что он увидел, изменило не только судьбу старика, но и его собственное сердце.
Виктор Сергеевич, молодой, амбициозный и до мозга костей системный человек, начальник почтового отделения №3, уже третью неделю вел неравный бой с диаграммой эффективности. Он смотрел на экран компьютера, и экран смотрел на него с немым укором. А точнее, укором был один-единственный сектор на этой идеально круглой диаграмме. Сектор был ярко-красным, как сигнал пожарной тревоги, и назывался он «Маршрут №7». А за этот сектор отвечал почтальон Матвей Петрович.
Матвей Петрович был тихим, седым старичком, похожим на городского воробья — такой же маленький, юркий с виду, но с вековой, все понимающей мудростью в выцветших голубых глазах. Он был живой реликвией, работавшей на почте дольше, чем Виктор Сергеевич жил на свете. И он был ходячей катастрофой для всех KPI, нормативов, дедлайнов и прочих умных слов, которыми так дорожил молодой начальник. Его показатели по скорости доставки корреспонденции были худшими не то что в городе — в области. Он фатально опаздывал, бессовестно нарушал график и превращал четкий, выверенный, как швейцарские часы, логистический процесс в непредсказуемое, медитативное путешествие.
На все официальные выговоры, распечатанные на гербовой бумаге, на все пламенные речи о необходимости ускорения Матвей Петрович реагировал одинаково. Он снимал свою старую, выгоревшую на солнце форменную фуражку, виновато кряхтел, теребил ее в морщинистых руках и произносил одну и ту же, сводившую начальника с ума, фразу:
— Не могу я быстрее, Виктор Сергеевич. Люди ждут.
— Кто ждет, Матвей Петрович?! — вскипал, бывало, начальник, стуча кулаком по столу. — Газета с телепрограммой за прошлую неделю ждать не может! Квитанция за свет с пенями тоже не ждет! Ее оплачивать надо!
— Люди, — со скорбным вздохом отвечал старик, словно объясняя неразумному ребенку азы мироздания. — Просто люди.
И вот однажды терпение системы лопнуло. Из областного управления пришло грозное письмо на имя Виктора Сергеевича с витиеватой формулировкой «рассмотреть вопрос о целесообразности дальнейшего сотрудничества с сотрудником Матвеем Петровичем Синицыным». На бюрократическом языке это был вежливый, но твердый приказ на увольнение.
Виктор Сергеевич был человеком системы. Правила, графики, эффективность — это были его боги. Но что-то глубоко внутри, что-то человеческое, еще не до конца замурованное цементом инструкций, отчаянно сопротивлялось. Он решил дать старику-«воробью» последний, самый крошечный шанс. А заодно и собрать неопровержимые, железобетонные доказательства его «преступной» медлительности.
На следующий день, натянув на форменную рубашку простую серую куртку, чтобы не быть узнанным, он отправился в свою первую и последнюю в жизни шпионскую миссию — тайно проследить за всем маршрутом Матвея Петровича.
Маршрут №7, та самая «красная зона», проходил по старому, тихому району, почти деревне, чудом уцелевшей посреди наступающего города. Уютные домики с палисадниками, скрипучие калитки, кошки, дремлющие на завалинках. «Бабушкин район», — так с легкой долей пренебрежения называли его на почте.
Виктор Сергеевич, чувствуя себя одновременно героем дешевого детектива и полным идиотом, прятался за раскидистыми яблонями и углами домов, стараясь не попадаться на глаза старику.
Первые полчаса все шло по плану. Старик действительно двигался неспешно, как прогуливающийся философ. На каждого встречного пса у него находилось доброе слово, на каждую кошку — ласковое поглаживание. Виктор Сергеевич уже приготовился зафиксировать в своем блокноте «нецелевое использование рабочего времени».
И вот Матвей Петрович подошел к дому бабы Шуры. Баба Шура была местной знаменитостью, известной своим боевым, генеральским характером и почти полной слепотой. Виктор приготовился засекать время «необоснованной задержки».
Матвей Петрович протянул в калитку письмо, но не ушел. Он присел на старенькую, вкопанную в землю лавочку рядом со старухой. Достал из внутреннего кармана свои круглые очки в роговой оправе, ловко вскрыл принесенный им же конверт и начал вслух, медленно, с расстановкой и выражением, читать:
— «Здравствуй, моя дорогая и любимая мамочка! Пишет тебе твой непутевый сын Колька, с борта большого рыболовецкого траулера „Победа“…»
Виктор Сергеевич, выглядывая из-за куста жасмина, видел, как суровое, изрезанное морщинами лицо бабы Шуры медленно разглаживается, а из ее слепых, невидящих глаз вдруг покатилась одна, скупая слеза. Этот маленький, седой почтальон был ее единственными глазами, ее единственной связью с далеким, плавающим где-то в холодных морях сыном.
«Так, — опешил начальник, пряча блокнот. — Единичный случай. Проявление эмпатии. Похвально, конечно, но неэффективно».
Он двинулся дальше, стараясь унять неприятное шевеление в душе.
Следующая остановка — покосившийся домик Марии Степановны, вдовы, похоронившей мужа полгода назад. Ей почтальон принес всего одну бумажку — квитанцию за свет.
Но и здесь он задержался. Прежде чем отдать квитанцию, он поправил покосившийся, готовый вот-вот упасть штакетник в ее заборе. Потом присел рядом на крылечке и минут десять слушал ее тихие жалобы на больные суставы, на то, как пусто и гулко стало в доме. Он не давал советов. Он не утешал. Он просто слушал. Молча, серьезно, кивая в нужных местах. И в его тихом, понимающем присутствии было больше настоящего утешения, чем в тысяче дежурных, пустых слов.
Дальше — больше. У дома совсем уже немощной Клавдии Никитичны он не просто отдал ей газету. Он, как нечто само собой разумеющееся, помог ей подняться по трем крутым, обледеневшим ступенькам крыльца.
Он донес до ее двери тяжелую авоську с молоком и хлебом, которую она, еле дыша, тащила от автолавки. Он не просто разносил почту. Он разносил помощь, участие, заботу, тепло. Он был не функцией. Он был человеком. Он был для этих забытых всеми старух единственным окном в большой, бурлящий мир, их надеждой, их опорой, их ежедневной весточкой о том, что они не одни, что они кому-то еще нужны.
Виктор Сергеевич сидел на скамейке в конце маршрута, у конечной остановки, и чувствовал себя самым последним, самым непроходимым дураком на свете. Вся его жизнь, все его тренинги по тайм-менеджменту, все его диаграммы и KPI казались ему сейчас чем-то бесконечно мелким, пошлым и ненастоящим.
Он, эффективный менеджер, гнался за цифрами, графиками, процентами. А этот маленький, седой, «неэффективный» старик каждый день имел дело с тем, что не измерить никакой статистикой — с человеческим одиночеством, со старостью, с болью, с надеждой. Он был не просто почтальоном. Он был живым, ходячим воплощением той самой деятельной, не знающей нормативов и инструкций любви, о которой так красиво говорят в проповедях и пишут в книгах.
И тут до него наконец-то дошел весь глубинный, библейский смысл простой фразы Матвея Петровича: «Люди ждут». Они ждали не писем. Они ждали его.
Вернувшись в свое отделение, он долго сидел в пустом кабинете, глядя на лежащий на столе официальный приказ об увольнении. Он мог бы его просто порвать. Но он знал свою систему. Система не прощает бунта. Пришлют новый приказ. Пришлют проверку. Уволят его самого за неисполнение и саботаж. Нужно было действовать иначе. Нужно было победить систему ее же оружием. Говорить с ней на ее единственном понятном ей языке — языке бюрократии. Но с сердцем, которое только что прозрело.
Виктор Сергеевич сел за компьютер и начал творить. Это был самый вдохновенный и самый авантюрный документ в его жизни. Он не стал писать жалобные, просительные письма. Он составил блистательный, безупречный по форме и революционный по содержанию официальный отчет.
Во-первых, он торжественно переименовал «Маршрут №7» в «Экспериментальный социальный маршрут №7».
Звучало солидно и инновационно.
Во-вторых, он ввел новый, им же придуманный, показатель эффективности:
«Индекс человеческого тепла (ИЧТ)», который на вверенном ему маршруте, согласно его хитроумным расчетам, зашкаливал за все мыслимые и немыслимые пределы.
В-третьих, он написал, что сотрудник Матвей Петрович Синицын не «систематически нарушает график», а «осуществляет пилотную программу 'Почта-Забота' по оказанию дополнительных, не тарифицируемых социальных услуг маломобильным группам пожилого населения, что резко и положительно повышает лояльность клиентов и формирует позитивный имидж компании в целом».
В качестве доказательств высокой эффективности программы он приложил не фотофиксацию «прогулов» старика, а благодарственные письма от всех без исключения старушек маршрута, которые он лично, краснея и смущаясь, собрал на следующий день.
Он отправил этот шедевр бюрократического искусства в областное управление и стал ждать.
Ответ пришел через неделю. Виктор открывал официальный конверт с замиранием сердца. Он был готов ко всему. К выговору, к увольнению, к обвинению в подлоге.
Это было официальное письмо на гербовом бланке. Сухой, казенный текст гласил, что Управление, внимательно изучив «представленный положительный опыт», не только утверждает «Экспериментальный социальный маршрут №7» на постоянной основе, но и предписывает «рассмотреть возможность внеочередного премирования сотрудника М.П. Синицына за нестандартный, инновационный подход и высокое служение общественному долгу».
На следующий день Виктор Сергеевич, как обычно, вышел в операционный зал провожать своих почтальонов на маршруты. Он подошел к Матвею Петровичу.
— Вот, Матвей Петрович, — сказал он, протягивая старику официальную, пахнущую типографией бумагу. — Приказ из области.
Касательно вас.
Старик снял фуражку, ожидая худшего.
«Все, отлетался, воробей старый», — с тоской пронеслось у него в голове.
— Тут написано, — продолжил начальник, и его губы дрогнули в едва заметной улыбке, — что вам официально предписано… не торопиться. И даже премия положена.
За вашу, так сказать, медлительность.
Матвей Петрович недоверчиво посмотрел на начальника, потом на гербовую бумагу, потом снова на начальника. Его выцветшие, голубые, как весеннее небо, глаза-озера наполнились слезами.
— Спасибо вам, Виктор Сергеевич… — прошептал он. — Вы уж простите меня… я ведь и правда… такой неэффективный…
— Вы, Матвей Петрович, — ответил молодой начальник, кладя ему руку на сутулое плечо. — Вы — самый эффективный человек из всех, кого я знаю. Идите. Вас люди ждут.
И он долго смотрел вслед, как маленький, сутулый старик с огромной, тяжелой почтовой сумкой, в которой лежали не только газеты и письма, но и вся любовь и надежда огромного, настоящего мира, медленно, не торопясь, пошел по своему бесценному, самому главному на свете маршруту №7.
И Виктору Сергеевичу впервые в жизни показалось, что диаграмма эффективности на его мониторе засветилась не холодным, красным цветом тревоги, а теплым, Рождественским, всепрощающим светом надежды.
Автор рассказа: Сергий Вестник
#рассказы