В метро есть закон: не верь тишине. Настоящая тишина здесь, на глубине, — это не отдых для ушей. Это вакуум, который высасывает из тебя жизнь. Когда замолкает гул вентиляции, когда затихает капель с потолка и далекий грохот последнего поезда — жди беды. Старики-проходчики научили меня этому в первый же день. Я, двадцатидвухлетний пацан, только что из техникума, смотрел на них, как на динозавров, и посмеивался в душе. Байки. Везде есть свои байки. У моряков — про русалок, у дальнобойщиков — про призраков на обочине. А у метростроевцев — про «немых мастеров».

Дядя Паша, мой наставник, хмурый мужик с ладонями, похожими на два куска старой коры, травил эту историю особенно часто.
— Глубоко под нами, Саня, есть ходы, которых ни на одной схеме нет, — говорил он, прихлебывая обжигающий чай из граненого стакана. — Штреки-призраки. Там, если заблудишься, наткнешься на них. На мастеров.
— И что за мастера? — лениво подыгрывал я.
— А такие. В касках, с кирками. Работают. Только вот лиц у них нет. Под каской — пустота, тень. И работают молча. Машут кирками, порода крошится, а звука — ни единого. Словно кино без звуковой дорожки смотришь.
Он замолкал, вглядываясь в темноту тоннеля, и добавлял шёпотом:
— Увидишь их — беги. Но если остановятся и укажут тебе на стену… значит, зовут. Предложат кирку. Возьмешь, ударишь, куда показали, — и всё. Провалишься в глухую пустоту. Станешь одним из них.

Я кивал, делал вид, что впечатлён, а сам думал, что тяжелая работа и вечный полумрак кого угодно заставят поверить в чертовщину. Я любил свою работу. Была в ней какая-то первобытная мощь. Ты вгрызаешься в тело земли, прокладываешь артерии для огромного города. Ты — творец. А все эти сказки — лишь способ справиться со стрессом и страхом замкнутого пространства.

Первый звонок прозвенел через полгода. Мы укрепляли старый дренажный коллектор между «Таганской» и «Павелецкой». В какой-то момент мне понадобился ключ-трещотка. Я точно помнил, что оставил его на ящике с инструментами. Обернулся — ключа нет. Мы с мужиками обыскали всё вокруг — как сквозь землю провалился. Я уже готов был получить нагоняй от бригадира, как вдруг увидел его. Ключ лежал метрах в двадцати от нас, в темном ответвлении. Лежал аккуратно, на куске чистого брезента. Словно кто-то взял его и положил на видное место. Но кто? Никто ничего не видел и не слышал.

Дядя Паша тогда лишь зыркнул на меня своими выцветшими глазами и процедил: «Они просто смотрят. Приглядываются».

Я начал обращать внимание на странности. На то, как иногда в дальнем конце тоннеля на секунду мелькала тень, хотя там никого не было. На то, как иногда все звуки разом глохли, создавая ту самую «неправильную» тишину. А потом пропал Витька Сомов из соседней бригады. Буквально за день до этого мы столкнулись в курилке. Он, сияя, показывал мне на своем стареньком смартфоне фотографию крошечной девочки в розовом чепчике. «Вот ради кого вгрызаемся в эту землю, Сань! — сказал он с гордостью. — Назовём Анечкой». А на следующую ночь он просто исчез. Отошел в тупиковый забой, и всё. Его искали несколько дней. Не нашли ни его самого, ни его каски, ни его инструментов. Списали на то, что мог уйти в запой. Только какой запой, когда у тебя дома ждёт твоя Анечка?

После исчезновения Сомова старики замолчали. Тема «немых мастеров» стала табу. А я, наоборот, начал верить. Страх — липкий, холодный — поселился где-то в солнечном сплетении. Теперь, спускаясь под землю, я чувствовал себя не творцом, а кротом, который вторгся в чужую, древнюю нору.

Развязка наступила зимой. Случилась серьёзная авария — просадка грунта и прорыв плывуна в одном из старых технических тоннелей. Нас бросили туда всем составом. Тоннель был узкий, ветхий. Карты у инженеров были неточными. Мы работали на износ, по колено в ледяной жиже. В какой-то момент я с дядей Пашей и еще парой ребят ушли вперёд на разведку. Мы прошли метров сто, как вдруг сзади раздался оглушительный грохот. Свод не выдержал. Нас отрезало.

Связь не работала. Путь назад завален.
— Спокойно, — прохрипел дядя Паша, хотя его лицо в свете налобного фонаря было белее мела. — Должен быть обходной штрек. Старый. Пойдём искать.

И мы пошли в неизвестность. Воздух здесь был другим. Спёртый, пахнущий не просто сыростью, а чем-то чужеродным. Озоном, как после удара молнии, смешанным с запахом вековой, окаменевшей пыли. Запах пустоты. И тишина. Та самая, мёртвая. Вязкая грязь под ногами пожирала все звуки.

Мы вышли в небольшой зал, похожий на грот. И увидели их.

Их было трое. Они стояли у дальней стены, освещенные лишь нашими мечущимися лучами. Одетые в старую, как будто музейную, рабочую робу, в тяжелых касках. Они работали. Один мерно поднимал и опускал кирку, второй кайлом отваливал куски породы, третий отгребал их лопатой. И всё это — в абсолютной, неестественной, оглушающей тишине.

Мы замерли, боясь дышать. Один из парней, Серёга, молодой, как и я, тихо всхлипнул. А я смотрел на их каски. Под козырьками не было лиц. Там была просто тьма, ровный, гладкий овал тени, в который проваливался свет наших фонарей.

Внезапно они остановились. Все трое, как по команде. Медленно повернули головы в нашу сторону. И мы почувствовали их взгляд. Не глазами — всей кожей. Холодный, безразличный, изучающий.

А потом один из них поднял руку и указал на стену рядом с собой. Просто указал. Второй подошел к нам на пару шагов и протянул свою кирку. Деревянная рукоять была отполирована до блеска тысячами беззвучных прикосновений. Он не угрожал. Он предлагал.

И я почувствовал Зов.

Это было самое страшное. Не их вид, не тишина. А то, что родилось внутри меня. Внезапно вся моя жизнь наверху показалась невыносимым, хаотичным шумом. В голове зазвучали обрывки: требовательный крик начальника, усталый голос матери по телефону: «Сань, денег до зарплаты не осталось…», резкий звук уведомления от банка о списании кредита. А здесь… здесь была тишина. Покой. Понятная, простая, вечная работа. Никаких вопросов, никаких страданий. Просто бей в стену. Просто исчезни. Стань частью чего-то большего и молчаливого. Это казалось освобождением.

Я увидел, как Серёга медленно, как во сне, пошёл вперёд, протягивая руку к кирке. Его глаза были пустыми.
— Стой! — хрипло крикнул дядя Паша и вцепился ему в плечо. — Не смей!
Но Серёга не слушал. Он оттолкнул старика и сделал еще шаг.

И тут я вспомнил. Вспомнил, как бабушка в детстве, когда я болел, сидела у моей кровати и тихонько напевала колыбельную. Про серого волчка. Простая мелодия. Но в ней было столько любви. Этот тихий, родной звук из прошлого вдруг ворвался в мёртвую тишину подземелья.

Я вспомнил смех отца, шум дождя по подоконнику, гудок первого утреннего поезда. Всю симфонию жизни, которую я так хотел променять на эту глухую пустоту.

— Нет! — крикнул я, сам не узнавая своего голоса. Крик получился громким, живым. Он ударился о своды тоннеля, и тишина будто треснула. — Серёга, очнись! Твоя мать ждёт!

Серёга вздрогнул, моргнул, словно просыпаясь. Взгляд его сфокусировался. Он посмотрел на протянутую кирку, на безликую фигуру, и в его глазах вспыхнул первобытный ужас. Он отшатнулся.

Немой мастер не пошевелился. Он просто медленно опустил руку с киркой. Их предложение было отвергнуто. Все трое так же медленно, синхронно, повернулись обратно к стене и возобновили свою беззвучную работу.

— Уходим, — прошептал дядя Паша. — Быстро.

Мы пятились назад, не спуская с них глаз. Мы нашли обходной штрек буквально в десяти метрах от того зала. Через час мы вышли к своим.

Насчёт завала мы соврали. Сказали, что пробились сами. Кто поверит? Нас бы отправили в психушку.

На следующий день я написал заявление об уходе. И дядя Паша тоже. Мы молча пожали друг другу руки у входа в управление. И в этот момент я заглянул ему в глаза. И кроме облегчения и пережитого страха, я увидел в них застарелую, глубокую боль. Словно он уже стоял вот так, в тёмном штреке, много лет назад, но не смог тогда удержать своего товарища. Никаких слов не было нужно. Я всё понял.

Я больше никогда не спускался в метро. Езжу на автобусах, трамваях, хожу пешком. Иногда, стоя на платформе, люди жалуются на грохот поездов. А я улыбаюсь. Потому что я знаю, что настоящий ужас — это не шум. Настоящий ужас — это когда все звуки исчезают.

Я знаю, что они всё ещё там, внизу. В своих несуществующих тоннелях. Они вечно стучат своими беззвучными кирками, создавая пустоту. И ждут. Ждут тех, кто устал от шума жизни и готов принять их дар — вечную, глухую тишину. Главное — всегда помнить, ради какого звука ты хочешь жить.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник