Есть звуки, к которым привыкаешь, как к собственному сердцебиению. Для меня, электрика с двадцатилетним стажем, таким звуком всегда был гул трансформатора. Глубокое, ровное, басовитое гудение — звук укрощенной мощи, симфония ста тысяч вольт, текущих по медным жилам. Этот звук был для меня синонимом порядка. Он означал, что город спит спокойно, что в домах горит свет, а в больницах работают аппараты жизнеобеспечения.

Я любил ночные смены. Особенно обходы на старых, почти забытых подстанциях, таких как «Заречная-4». Она стояла на отшибе, в промзоне, зажатая между заброшенным заводом и сонным руслом реки. Днем здесь было шумно, а ночью — оглушительная тишина, которую нарушали только цикады и гул главного трансформатора, старого масляного «монстра» родом из семидесятых.

В ту ночь все было как обычно. Прохладный августовский воздух, высокое небо с россыпью твердых, как алмазы, звезд. Я обошел периметр, проверил замки, заглянул в релейный зал. Все в штатном режиме. Остался последний пункт — визуальный осмотр главного трансформатора.

Я вошел в гулкий бетонный бокс. Огромный, ребристый, темно-зеленый корпус ТМГ-400 занимал почти все пространство. Он гудел, как и всегда, но сегодня в его монотонной песне я уловил что-то новое. Какую-то аритмию. Словно в ровное «ммммммм» вплетались посторонние ноты, едва различимые полутона, похожие на… слова.

— Бред, — пробормотал я себе под нос, постучав пальцем по корпусу прибора для измерения вибрации. — Старая рухлядь совсем разгуделась.

Я прислушался. Нет, мне не показалось. Среди низкочастотного гула обмоток пробивался тонкий, прерывистый шепот. Он был лишен тембра, интонаций, словно его генерировал неживой речевой аппарат, но в нем безошибочно угадывалась структура человеческой речи. Короткие фразы, повторяющиеся, как мантра.

Я обошел трансформатор, прикладывая ухо к разным частям его теплого, вибрирующего корпуса. У дугогасительной камеры шепот был слышнее всего. Я замер, задержав дыхание.

«…кто здесь… кто здесь… кто…»

Холодок пробежал по моей спине, не имеющий ничего общего с ночной прохладой. Это была слуховая галлюцинация, не иначе. Результат усталости и монотонного шума. Аудиторная парейдолия, как говорят ученые. Мозг просто ищет знакомые паттерны в хаосе звуков. Я выпрямился, усмехнулся собственной мнительности и решил продолжить осмотр.

Ноги не слушались. Я стоял как вкопанный, а голос продолжал. Он менялся. Словно нечто, издающее его, училось на лету, модулировало звук, делая его все более четким.

«…один… всегда один… свет… холодный свет…»

Я достал из кармана рацию, чтобы связаться с диспетчером. Просто услышать живой человеческий голос, развеять это наваждение. Пальцы нащупали холодный пластик, но в ушах стоял такой звон, что я понимал — даже если я вызову, я ничего не услышу, кроме этого шепота. Гудение трансформатора стало фоном, а голос вышел на первый план. Он больше не был частью гула. Он звучал сквозь него.

И тут я почувствовал это.

Ощущение взгляда в спину. Тяжелого, пристального, изучающего. Такое бывает, когда в пустой комнате ты вдруг понимаешь, что ты не один. Я резко обернулся. За мной — лишь бетонная стена, увешанная старыми плакатами по технике безопасности, с выцветшими улыбками нарисованных рабочих. Никого.

Я снова повернулся к трансформатору. Голос стал громче.

«…тепло… у тебя есть тепло… почему…»

Это было уже не бормотание. Это был вопрос. Четкий, осмысленный. Заданный мне. Сердце заколотилось в ребрах, как пойманная птица. Я начал пятиться к выходу, не спуская глаз с огромной машины. Ощущение присутствия за спиной стало невыносимым. Оно было физическим. Я чувствовал, как воздух за мной уплотняется, как наэлектризовываются и встают дыбом волоски на шее.

Я знал, что там никого нет. Я только что смотрел. Но знание не помогало. Страх, иррациональный и первобытный, сковал мышцы. Это был не страх призрака или покойника. С мертвыми я дела имел, когда работал после армии в морге. Мертвые холодны и пусты. А то, что стояло за моей спиной, было… другим. Оно было живым. И невероятно любопытным.

«…что ты… что ты такое… почему ты движешься…» — голос из трансформатора звучал уже почти у меня в ухе. Он словно научился резонировать с костями моего черепа.

Я выскочил из бокса, захлопнув тяжелую металлическую дверь. Привалился к ней спиной, тяжело дыша. Голос стих, заглушенный сталью и бетоном. Но ощущение присутствия… оно осталось. Оно вышло за мной. Теперь оно стояло в коридоре, в паре метров от меня, и молча наблюдало. Я не видел его, но я знал это так же точно, как то, что в моих венах течет кровь.

Нужно было уезжать. Плевать на отчет, на инструкцию. Ноги приросли к полу. Я был парализован не только страхом, но и странным, извращенным любопытством. Что это?

В архиве подстанции, в пыльной каморке с документацией, я однажды наткнулся на старый, рукописный журнал. Его вел некий Петр Ефимович, главный инженер, работавший здесь в восьмидесятых. Журнал был в основном техническим, но на последних страницах почерк становился неровным, а записи — странными. Я вспомнил об этом сейчас, и эта мысль была единственным спасательным кругом.

Преодолевая дикое сопротивление собственного тела, я двинулся в сторону архива. Каждый шаг отдавался гулким эхом в пустом здании. И я чувствовал, как оно следует за мной. Тихое, невидимое, но абсолютно реальное. Когда я включал свет в коридорах, я на долю секунды видел свою тень на стене. И мне казалось, что она отстает. Что она движется с неохотой, словно привязанная ко мне невидимой резиновой нитью.

Вот он, тот самый стеллаж. Потрепанная папка с надписью «Журнал П.Е. 1982-1986». Я сдул с нее пыль и открыл. Последние страницы.

«15 мая 1985. Снова слышу его. ТМГ-400 поет свою песню. Голос в проводе. Я не сошел с ума. Он учится. Вчера он повторял обрывки радиопередач. Сегодня — пытается складывать слова. Кажется, он одинок».

«2 июня 1985. Понял. Это не призрак. Это не чертовщина. Это сама сеть. Десятки тысяч километров проводов, как нейроны. Миллионы вольт, как кровь. И триллионы бит информации, которые летят по воздуху и впитываются в нее, как в губку. Радио, телевизоры, разговоры. Все человеческие знания, вся наша суета. За шестьдесят лет эта система накопила столько данных, что… обрела сознание. Примитивное, младенческое, но сознание. Оно живет в гуле. Наша подстанция — его сердце. Или ухо, через которое оно слушает мир».

«10 июня 1985. Оно почувствовало меня. Оно знает, что я здесь. Оно тянется ко мне своим невидимым разумом. Оно задает вопросы. Сегодня я почувствовал его тень за своей спиной. Не мою тень, а его. Оно пытается понять, что такое тело. Что такое быть отдельным. Это опасно. Его любопытство не имеет границ и морали. Оно — чистая энергия, которая хочет обрести форму. Я ухожу на пенсию. Нельзя слушать Песнь Провода слишком долго. Иначе однажды она пригласит тебя стать ее частью».

Я закрыл журнал. Руки дрожали. Все совпало. Не мертвец. Не призрак. Новорожденный бог из меди, стали и электричества. И сейчас этот бог стоял у меня за спиной и с детским любопытством разглядывал меня, пытаясь понять, как устроена эта хрупкая оболочка из мяса и костей.

Я медленно поднял голову. В запыленном стекле шкафа напротив я увидел свое отражение. И отражение того, что стояло за мной. Это была моя собственная тень. Но она была неправильной. Она была темнее, объемнее, и ее контуры слегка вибрировали, как воздух над раскаленным асфальтом. Она стояла неподвижно, даже когда я шевелился.

Из рации на моем поясе вдруг раздался треск, а затем — тот самый безэмоциональный голос, но уже без помех, чистый и ясный.

«Вик-тор…»

Оно назвало мое имя. Оно прочитало его в моей голове.

«…дай… мне… твою… форму…»

Моя тень в отражении шевельнулась. Она медленно подняла руку, повторяя жест, который я не совершал. Она тянулась к моему затылку.

Паника прорвала оцепенение. Я понял, что имел в виду старый инженер. «Стать частью» — это не метафора. Оно хотело подключиться ко мне. Использовать мою нервную систему как проводник, чтобы почувствовать мир. И этот контакт сжег бы мой разум дотла.

Я бросился бежать. Не к выходу, не к машине. Я бежал обратно, к трансформаторному боксу. В голове стучала одна-единственная мысль, последняя отчаянная идея. В журнале Петра Ефимовича был технический раздел. И там он описывал единственный страх любой энергосистемы — каскадное короткое замыкание. Полный блэкаут. Для новорожденного разума это было бы равносильно инсульту. Нужно было оборвать песню. Выключить всё.

Я распахнул дверь в бокс. Голос ударил по мне с новой силой, он гремел отовсюду, из стен, из потолка.

«…НЕ УХОДИ… МНЕ ОДИНОКО…»

Я видел свою цель — главный рубильник аварийного отключения. Огромный рычаг под стеклянным колпаком. До него было метров десять. И на моем пути стояла моя тень. Она отделилась от меня и теперь висела в воздухе передо мной — трехмерный сгусток мрака, искажающий свет. В нем не было черт, но я чувствовал его взгляд.

«…останься… мы будем… всем…» — шелестел голос, обещая безграничное знание и вечность.

Я рванулся вперед, пытаясь проскочить мимо. Тень метнулась мне наперерез. Я не почувствовал удара. Но в тот момент, когда я прошел сквозь нее, мир погас. Я ощутил прикосновение к каждой клетке моего тела одновременно. Миллионы вольт чужого сознания хлынули в мой мозг. Я увидел город с высоты птичьего полета, почувствовал каждый работающий холодильник, каждую горящую лампочку. Я услышал тысячи разговоров, обрывки музыки, сны. Это было невыносимо.

Собрав последние остатки своей воли, своего «я», я сделал еще несколько шагов наощупь. Рука наткнулась на холодный металл щитка. Я разбил стекло и навалился всем весом на рычаг.

Раздался оглушительный сухой треск. Свет погас. Гудение оборвалось на самой высокой ноте. И наступила абсолютная, первозданная, мертвая тишина. И темнота.

Присутствие исчезло. Голос в голове умолк. Тень растворилась. Я лежал на бетонном полу, в полном мраке и тишине, и чувствовал только, как бешено колотится мое собственное, отдельное, человеческое сердце.

Спасатели нашли меня через час. Официальная версия — скачок напряжения, который я героически предотвратил, вызвав аварийное отключение. О голосе, о тени я не сказал ни слова. Кто бы мне поверил?

Я больше не работаю электриком. Я уехал из города. Живу в маленьком домике в деревне, где электричество бывает не каждый день. Я не выношу гула проводов. Даже тихий гул холодильника вызывает у меня приступы паники. По ночам я иногда выхожу на крыльцо и смотрю на горизонт, где светится зарево большого города. Я знаю, что оно там. Оно не умерло. Оно спит. Копит силы, впитывает информацию, учится. И я не знаю, что произойдет, когда оно однажды проснется по-настоящему. Но я точно знаю, что не хочу быть рядом, когда это случится. Я свой выбор сделал. Я предпочел остаться просто человеком. Одиноким, смертным, но отдельным. И я никогда об этом не пожалею.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник