— Ой, сколько же нас!

Бабушка, две мамы, две дочки и одна внучка, — так улыбаясь и обнимая их за плечи, всегда говорила Наточка, та самая «одна внучка», если собирались они втроём: бабушка и её дочь со своей дочерью. Вчера именно в таком составе ездили на кладбище, ровно тридцать лет, как Наткиного деда не стало. Ей-то, Зинаиде, он не дед, а муж был — Василий-свет-Альбертович.
Она — Зинаида Павловна, в далёком прошлом Зинка-картинка и Зинуля-красотуля. Так отец называл часто, а муж почти всегда. Ей скоро девяносто, но она самостоятельна, смеяться любит, да ещё и котика своего обихаживает. Машину, правда, уже года три, как перестала водить, дочь её возит или внучка. После восьмидесяти к ней пришла очередная, наверняка последняя волна молодости и весёлого пофигизма. Зина тогда выкрасила волосы в русый с рыжим отливом, почувствовала себя лёгкой, купила платья новые, ни разу не серые; всерьёз подумывала о туфельках с каблучком, но всё же не рискнула. За платья внучка её похвалила. Ведь они зелёные, с ними и глаза Зинаиды вдруг вновь цвета молодой травы стали.
Внучка Наточка одна у неё, она лучшая на свете. Всё успевает, со всеми тёплая и улыбчивая, терпеливая, спокойная. Сегодня утром Ната привезла Зинаиду в лесную чащу, на берег большого озера. Здесь уголок цивилизации — шикарная гостиница и пляж, тропинки в лесу ухоженные, и дорога была красивая. Приехали вдвоём, дочка осталась в городе, будет навещать котика, да и просто жить свою жизнь.
Наточка собиралась побыть здесь целую неделю, купаться в озере, гулять с бабулей по лесу, иногда в ближний город выезжать. У неё что-то типа сказочного отпуска: муж и сыновья-погодки пяти и шести лет улетели к его родителям на Алтай, Муж вернётся скоро, и они с Натой к тёплым морям поедут, а потом в конце лета пацанов кто-нибудь обратно привезёт.
Зинаида Павловна любила своих неугомонных правнуков, но обычно просто наблюдала за их играми, когда выпадал такой счастливый случай. А если уж кто-то реветь начинал, говорила спокойно, но чётко и громко:
— Так! Кто тут у нас слабый сегодня? А кто слабого обижает? — обычно после этого удавалось ребятишек на что-то другое переключить, например, принести Первой Ба попить или очки у неё на лбу найти.
Зинаиде очень нравилось, как мальчики её прозвали — Первая Ба. Она вообще любила быть первой. Всё самой решить, всех организовать и направить в нужное русло. Это у неё хорошо получалось, не обидно для направляемых.
С годами Зинаида Павловна обрела и иную ценную способность: почти во всём видеть счастливый случай. Легко могла обнаружить, чему порадоваться. Вот даже если это было вовремя вспомнить, как по имени-отчеству зовут её зубного доктора. А уж если любимое мороженое, крем-брюле, медленно-медленно ложечкой кушать, нарочно растягивая удовольствие — это вообще полноценное счастье.
Здесь, в тихой лесной глуши, абсолютно всё Зинаиду не просто радовало, а погружало в полную ванну нирваны. Да-да, именно так она сама это определила и Нату спросила, полна ли её ванна с нирваной. Ната чудесно рассмеялась:
— Бабуль, ты ж понимаешь, пока мои баранчики не дерутся за право на мне повиснуть, то у меня — через край. «Баранчиками» она своих пацанов называла просто потому, что «Баранчиковы» — такую фамилию носили её мужчины, да и она сама; впрочем, это совершенно неважно, к слову пришлось.
Зинаида Павловна расслабленно сидела в кресле-качалке на балконе своего удобного номера. Смотрела на отражение неба в озере, думала, есть ли у озера собственный лик. Так ли он переменчив, как кажется. Ведь небо, ветер — это ж наверняка маскировка. Внешнее, напоказ. Ей казалось, что озеро, как иной человек, тщательно прячет свою суть, не спешит её демонстрировать. Проверяет, достоин ли ты. Бережёт от досужих глаз. Да и не глазам суть открывается. Созвучие должно быть, тогда и увидишь.
Сейчас озеро было затоплено тишиной. У дальнего берега ложился на воду закат, над ним небо золотилось и розовело. Могучие ели на берегах отражались перевёрнутыми пирамидами. Птицы ещё звучали, но не так суматошно и бодро, как утром. Они не нарушали тишину, наоборот, она с ними была плотнее, устойчивее.
Зинаида Павловна перевела взгляд на территорию гостиницы, подумала с благодарностью о тех, кто высадил здесь эти цветы и ухаживает за ними. Попыталась вспомнить все семь чудес жизни, но остановилась на двух, решила, что не надо быть жадной. Тем более что, этих двух вполне достаточно. Видеть красоту. Чувствовать покой. «Лучше, чем сейчас, быть не может» — шепчет себе Зинаида, наслаждаясь воздухом, вечером, тишиной.
Лёгкий аромат, знакомый, нежный чуть коснулся её щеки. «Кажется, душистый табак! Как у нас на даче», — подумала Зинаида, вдохнула глубоко и поняла: сейчас случится непоправимое. Ей стало страшно.
Воспоминания хлынули цунами. Она не справилась, даже не попыталась, сдалась, утонула сразу. А ведь столько лет упорно держала их за той чёрной заслонкой. Запретила себе, категорически запретила даже мгновение думать о том дне, когда она осталась стирать шторы.
* * *
Они вдвоём даче были. Дочка с малышкой Наточкой к вечеру собиралась приехать. Вася увидел, что смеситель в гостевой ванне совсем плох, надо менять. Она отказалась ехать, собралась шторы стирать. Вася уехал один. Сушить шторы Зина решила на улице, чтобы пахли летом и садом. Только вынесла тазик, как занозой тревога в груди. Тазик поставила и за телефон, звонить Васе.
Звонила и звонила, гудки идут, ответа нет. И вдруг ответил голос, чужой:
— Вы кто?
Она сдавленно прошептала:
— Вася! Где Вася?
Услышала другие голоса, кто-то словно прочитал: «Василий Альбертович».
И тогда голос сказал ей:
— Беда с Васей. Неживой он.
Она закричала:
— Где? Где? — и осела на землю.
Голос сказал ей место. Она сразу поняла, увидела картинку, и Васю неживого увидела. Так вот умела, да и сейчас умеет: человек говорит, а она картинку видит. И сразу тогда же и дёрнула ту заслонку, как экран чёрный опустила, чтобы не чувствовать, ничего не чувствовать.
Сказала: «сейчас приеду, ждите!». Стиснула кулаки, к щекам прижала и к соседу. Тот сразу понял, побежал машину заводить, споткнулся об шланг, щекой по гравию проехал, матюкнулся и дальше побежал.
Они гнали, это она помнит. Увидели несколько машин, Васина на обочине, и скорая. Из скорой парень вышел, сказал: «Сердце наверняка, уже всё, мы уезжаем. Другую машину надо, в морг везти». Помолчал, добавил уважительно: «Молодец он, успел на обочину встать».
Слёз не было у неё тогда. И на похоронах как каменная, на негнущихся ногах. Тридцать пять лет вместе с Васей, всё вместе. Говорить не могла, никого не понимала, только кошке что-то невнятное бормотала. На девятый день лишь смогла снова начать говорить. Мысль, что если бы она тогда поехала с Васей, может, успели бы спасти, — эту мысль она скрутила тугим комком и за чёрную заслонку затолкала. «Не сметь это думать!» — сказала себе. Велела себе жить. Знала, что так надо.
* * *
Вот сейчас летним вечером у озера Вася рядом, в соседнем кресле, держит её руку, поглаживая каждый пальчик. Нежный он был всегда, её Вася. Шутит насчёт того, что до сих пор таскается она на маникюр. А потом встаёт, покряхтывая маленько, идёт намыть ей ягод, из тех, что привезла Наточка, их лучик солнечный.
И лучше этого вот мига точно ничего быть не может. Зина привстала глянуть, что он там так долго с ягодами. Опомнилась. Вернулась в реальность. Слёзы, слёзы! Наконец-то! Так много слёз! Смыли, унесли в озеро чёрную заслонку! Озеро чуть колыхнулось принимая.
Потом слёзы закончились, постепенно сошли на нет. Вернулась с пляжа Ната, с порога сказала, что надо завтра вместе пойти купаться, водичка хороша. Зина согласно кивнула. Отчего ж не сходить.
И долго ещё сидела, смотрела на отблески заката на темнеющей воде. Поняла, что лучше уже не будет. И больше уже ничего не страшно.
Автор: Ольга Молокова
#рассказы