Знаешь, что по-настоящему страшно в ожидании смерти? Не боль, к ней привыкаешь. Не страх, он со временем выцветает, как старые обои, становится просто фоном. Самое страшное — это предательство. Предательство твоего собственного тела. Когда главный союзник, твое сердце, тот, кто был с тобой с самого первого мига, вдруг становится тихим, уставшим врагом, который день за днем тянет тебя на дно.

Мой враг сидел у меня в груди. Он больше не гнал кровь с силой, а лениво подталкивал ее, словно усталый грузчик. Каждый его удар был не обещанием жизни, а напоминанием о том, как мало их осталось. Мой мир пах лекарствами и безысходностью. Я лежал и слушал, как мой внутренний моторчик чихает и готовится заглохнуть. Я уже не злился на него. Я просто устал. Мы оба устали.

И вот, в одну дождливую апрельскую ночь, когда я уже мысленно прощался с миром за окном, мне принесли надежду. Нашли донора.

Сложно описать эту бурю. Это не была чистая радость. Это был стыдливый, воровской восторг. Потому что я понимал: для того чтобы мой моторчик заменили, чей-то другой должен был остановиться навсегда. Чье-то горе, чьи-то слезы, оборвавшаяся на полуслове жизнь — все это стало ценой за мою. И эта мысль легла на душу тяжелым, холодным камнем.

Операция. Темнота. А потом — свет. И звук. Тук-БУМ. Тук-БУМ.

Я очнулся, и первое, что я почувствовал, — это сила. В моей груди теперь жил зверь. Мощный, здоровый, полный какой-то первобытной энергии. Он бился так уверенно, так властно, что, казалось, сама больничная койка вибрировала в такт. Это был незнакомец. Могучий чужак, поселившийся в моем доме, пока я спал. И я был ему бесконечно благодарен.

Первые месяцы были чудом. Я заново открывал для себя мир. Возможность дышать полной грудью казалась роскошью. Подняться по лестнице, не умирая на каждом пролете, — победой. Я смотрел на свое отражение в зеркале и видел человека, которого вытащили с того света. И я каждый день мысленно говорил «спасибо» тому, безымянному, кто подарил мне этот шанс. Я клялся ему, что не потрачу этот подарок впустую.

Я еще не знал, что у этого подарка есть своя память. Своя воля. И своя тоска.

Все началось с мелочей. Сначала еда. Я, всегда предпочитавший простую, почти диетическую пищу, вдруг начал просыпаться среди ночи с непреодолимым желанием съесть чего-нибудь острого, жирного, вредного. Мое тело, мой разум кричали «нет», но чужак в груди требовал своего, и его требование было похоже на приказ.

Потом пришла музыка. Однажды я просто поймал себя на том, что напеваю под нос какой-то тяжелый, надрывный рок-мотив, которого никогда раньше не слышал. Но мелодия была такой родной, такой знакомой, будто я слушал ее всю жизнь. Я нашел эту песню в интернете. И когда она заиграла в наушниках, сердце в груди забилось в унисон с гитарными риффами. Оно узнало. Оно радовалось. Это была его музыка.

А потом были сигареты. Я никогда не курил. Запах дыма вызывал у меня тошноту. Но однажды, стоя на остановке, я почувствовал этот горький аромат, и чужак в груди дрогнул. Он не требовал. Он просил. Он тосковал по этому дыму. Моя рука сама потянулась к пачке, купленной в ближайшем ларьке. Пальцы сами, без моего участия, вытащили сигарету, зажали ее привычным жестом. Первая затяжка была отвратительной. А вторая… вторая принесла странное, горькое умиротворение. Будто я вернул старому другу давно забытую вещь.

Вместе с привычками пришли сны. Его сны.

Я видел мир его глазами. Чувствовал ветер на лице, рев мотора под собой. Я мчался по ночному шоссе, и огни города сливались в одну сплошную реку. Я чувствовал тепло девушки, прижимавшейся ко мне сзади, вдыхал запах ее рыжих волос. В этих снах была жизнь, была свобода, была любовь. А потом всегда был ослепляющий свет фар, визг тормозов, короткий, как выдох, удар. И тишина.

Я просыпался, и подушка была мокрой от слез. Не моих. Его. А сердце в груди колотилось не от страха. Оно скорбело. Оно оплакивало оборванный полет.

Я понял, что схожу с ума. Доктор Беляев говорил про «клеточную память» и «психосоматику». Он видел во мне пациента, чья психика не выдержала стресса. Он не понимал, что я живу за двоих. Что во мне теперь две души, и одна из них отчаянно хочет домой.

И тогда сердце начало действовать.

Я стал просыпаться у входной двери. Одетый, обутый, с рукой на дверной ручке. Мой разум спал, а тело подчинялось воле чужака. Он вел меня. Каждую ночь он упорно тянул меня в одном и том же направлении — на запад, к тому самому шоссе из его снов. Он не просто хотел сбежать. Он хотел вернуться к месту, где его жизнь оборвалась.

Я знал, что должен его опередить. Я должен был встретиться с его прошлым лицом к лицу.

Найти его было нетрудно. Дата, время, место. Короткая новостная заметка: «…погиб двадцатичетырехлетний Вадим Соколов». И фотография. С нее на меня смотрел парень с дерзкой усмешкой и огнем в глазах. Его сердце теперь билось в моей груди. Я полез в социальные сети. Я нашел его страницу. Десятки фотографий: вот он с друзьями, вот он с той самой рыжеволосой девушкой, вот он в обнимку со своим мотоциклом. Он не был просто донором. Он был живым человеком. Он любил, смеялся, мечтал. И все это оборвалось в один миг. Глядя на его улыбающееся лицо на экране, я впервые по-настоящему ощутил весь вес своего дара. Я не просто получил орган. Я унаследовал целую жизнь.

Поездка на то шоссе была уже не попыткой избавиться от наваждения. Это был мой долг.

Я нашел это место. Старая сосна у обочины. Выцветший венок. И его фотография, та самая, с усмешкой. Я стоял там, не зная, что сказать. «Спасибо» казалось слишком мелким. «Прости» — слишком фальшивым. Я просто стоял и слушал, как его сердце ровно и спокойно бьется в моей груди. Оно пришло домой.

Я думал, оно успокоится. Но я ошибался. Оно не хотело успокоения. Оно хотело воссоединения.

Когда стемнело, я почувствовал холод. Не осенний, не от ветра. Это был холод могилы. Он шел от земли, от этой проклятой точки на асфальте. И сердце в моей груди сжалось от ужаса. Оно почувствовало.

Он стоял у сосны. Темный силуэт, сотканный из пыли и сумерек. Его тень. Его тоска. Он медленно повернул голову, и я почувствовал его взгляд, направленный не на меня, а сквозь меня. На свое сердце.

И он пошел ко мне.

Я оцепенел. Ноги будто вросли в землю. А сердце… Оно металось в моей груди, как птица в клетке, на которую надвигается змея. Оно хотело вырваться, проломить ребра, убежать. Оно боялось своего мертвого хозяина. Оно знало, что его прикоснове-ние — это смерть.

Темная фигура протянула руку. Чтобы забрать свое.

И в этот момент, глядя в пустоту там, где должно было быть его лицо, я вдруг понял все. Он пришел не из злобы. Он пришел, потому что ему было одиноко. Он потерял все: свою жизнь, свою любовь, свое тело. И только его сердце продолжало жить, но в чужой груди. Он просто хотел вернуть последнюю часть себя.

Я прижал руки к груди.

— Нет, — сказал я, и мой голос прозвучал твердо. — Я не отдам.

Тень замерла.

— Я не отдам его тебе, Вадим, — продолжил я, впервые назвав его по имени. — Но я и не заберу его у тебя. Оно больше не твое и не мое. Оно — наше.

Сердце в груди замерло, прислушиваясь.

— Ты дал мне жизнь, — говорил я, и слова лились сами, от души. — А я… я сохраню твою. Я буду дышать за тебя. Я буду видеть солнце за тебя. Я буду слушать твою музыку. Я пронесу твою память, твой огонь через всю свою жизнь. Твой полет не закончился. Он просто будет продолжаться во мне. Мы будем жить. Вместе.

Я говорил, а темный силуэт становился все прозрачнее. Он не исчезал в страхе. Он таял, успокоенный. В последнюю секунду мне показалось, что я увидел на его лице ту самую дерзкую усмешку. Но в ней больше не было вызова. В ней было облегчение. И благодарность.

Он ушел. И холод ушел вместе с ним. А сердце в моей груди сделало один мощный, уверенный удар и забилось ровно, спокойно, по-новому. Оно нашло свой дом. Наш дом.

С той ночи все изменилось. Оно больше не бунтует. Оно стало частью меня. Но и я стал частью него. Я до сих пор курю, хоть и пытаюсь бросить. Я полюбил скорость, хоть и боюсь ее. Я слушаю тяжелый рок, и в яростных гитарных риффах я чувствую его неукротимый дух.

Раз в год я приезжаю на то шоссе. Кладу цветы к старой сосне. И стою молча, слушая, как в моей груди бьется наше общее сердце. И я говорю ему не «спасибо» и не «прости». Я говорю: «Мы живы, брат. Мы все еще в полете».
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник