Говорят, у каждого города есть изнанка. Не та, что в криминальных сводках, а настоящая. Место, куда стекается все, что город съел, переварил и выплюнул. Я работаю на этой изнанке. Мусоросортировочный комплекс «ЭкоРесурс» — так это называется в бумагах. А по-нашему — просто Свалка. Огромный, раскинувшийся на гектары гноящийся шрам на теле земли, где днем и ночью ревут машины, ползут конвейеры и воняет так, что, кажется, сам воздух можно резать ножом.

Меня зовут Игорь. И я — ночной охранник. Не самая престижная работа, согласен. Но после того, как мой небольшой строительный бизнес прогорел, оставив меня с долгами и пустым взглядом, выбирать не приходилось. Жена ушла, друзья как-то сами собой рассосались. Остался только я и эта Свалка. Моя крепость. Мое чистилище.

Сменщик мой, дядя Паша, — сухой, жилистый старик, проработавший здесь лет двадцать, — когда вводил меня в курс дела, говорил странные вещи.

— Тут, Игорек, главное — порядок, — говорил он, отхлебывая из термоса вонючий чифирь. — Порядок и правила. По камерам смотри, чтоб чужие не лазили. По периметру обход делай раз в три часа. И главное, — он понизил голос и посмотрел на меня своими выцветшими, водянистыми глазами, — в четвертый цех после полуночи не суйся. Особенно к большому прессу. Там… свой работник есть. Ночной. Он чужих не любит.

— Какой еще работник? — усмехнулся я. — В штате никого нет, кроме нас.

— А он не по штату, — отрезал дядя Паша. — Он по призванию. Мы его Прессовщиком зовем. Он за порядком следит. Слишком уж ретиво. Так что ты это, не мешай ему. И сам не мусори. Окурки — в банку, обертки — в карман. Он грязи не любит.

Я, конечно, не поверил. Решил, старик просто травит байки, чтобы напугать новичка. В каждом коллективе есть свои легенды. Я кивнул, сделал серьезное лицо и забыл. А зря.

Первые недели прошли спокойно. Я привык к вони, к вечному гулу конвейеров, который не стихал даже ночью, к крысам размером с кошку, которые шныряли под ногами, как полноправные хозяева. Работа была непыльная. Сиди себе в каморке, смотри в мониторы, да делай обходы.

Но я начал замечать странности. Мелкие, почти незаметные. Но для человека, который по восемь часов смотрит на одну и ту же картину, они были как царапина на стекле.

Например, чистота. Среди гор мусора, среди хаоса из пакетов, бутылок и гниющих отходов, я начал находить островки идеального порядка. Участок пола в дальнем углу цеха, выметенный дочиста. Инструменты в ремонтной зоне, которые вечно валялись как попало, однажды утром оказались разложенными на верстаке по росту. Кто-то даже гайки и болты рассортировал по размеру в консервные банки.

— Дядь Паш, это ты тут марафет наводишь? — спросил я сменщика.

Он посмотрел на меня долго, тяжело.

— Я ж тебе говорил, Игорек. Он порядок любит.

Я отмахнулся. Но червячок сомнения уже начал точить.

Потом начали пропадать бродячие собаки. Раньше их тут была целая стая. Они жили за третьим цехом, рабочие их подкармливали. А потом — раз, и нет их. Будто испарились. Я спросил у дневных. Они пожимали плечами. «Может, потравили их». Но кто будет травить собак на свалке?

А потом я нашел первый «брикет».

Я делал ночной обход. Луна светила тускло, пробиваясь сквозь вечную пелену смога над промзоной. Я шел вдоль линии сортировки, где мусор сваливали в огромные кучи перед подачей на конвейер. И среди этого хаоса я увидел его.

Идеально ровный, почти полированный куб, размером примерно со старый телевизор. Он был спрессован из чего-то мягкого, разноцветного. Я посветил на него фонарем. Это была одежда. Джинсы, куртки, футболки, тряпье. Спрессованы они были с такой невероятной силой, что превратились в монолит. Из одного угла торчал обломок пряжки от ремня.

Я потрогал его. Брикет был еще теплым.

Меня прошиб холодный пот. Я знал, что наш большой пресс, гидравлический монстр, который превращал тонны пластика и картона в аккуратные тюки, так не умеет. Он прессовал грубо, оставляя рваные края. А это… это была работа перфекциониста.

Я рассказал дяде Паше. Он только вздохнул.

— Это он, — сказал он. — Предупреждение. Значит, кто-то из бомжей ночью лазил, тряпье собирал. А он не любит, когда в его хозяйстве роются. Он их «отсортировал».

— Что значит «отсортировал»?! — я начал заводиться. — Дядь Паш, это же… там же человек мог быть!

— Мог, — спокойно ответил он. — А теперь не мог. Теперь он — брикет. Аккуратный, компактный. Порядок. Ты, Игорек, пойми. Для него нет разницы. Пакет с мусором, дохлая крыса, пьяный бомж. Все это — мусор. Беспорядок. А он — санитар. Он делает мир чище. Как он это понимает.

После этого разговора мне стало по-настоящему страшно. Я начал всматриваться в тени. Вслушиваться в гул машин. Я понял, что я здесь не один. Что каждую ночь, где-то рядом, по этому аду из отбросов ходит нечто, для чего человеческая жизнь — просто элемент хаоса, подлежащий утилизации.

Я начал его видеть. Неясно, мельком. Высокая, неестественно прямая фигура, стоящая на вершине мусорной горы. Силуэт в темном проеме ангара. Он не двигался, просто стоял и смотрел. Стоило мне сфокусировать на нем взгляд, как он исчезал. Растворялся. Будто его и не было.

Он не был похож на человека. Его пропорции были неправильными. Слишком длинные руки, слишком узкие плечи. И он был абсолютно черным, темнее самой ночи.

Я перестал спать. Даже дома, в своей квартире, я вздрагивал от каждого шороха. Я начал маниакально убираться. Мыть посуду сразу после еды. Раскладывать вещи по стопкам. Любой беспорядок вызывал у меня приступ панической атаки. Я чувствовал, что его одержимость порядком заразна.

Развязка наступила в прошлую пятницу. Ночью разразилась гроза. Не просто дождь, а настоящий библейский потоп. Молнии полосовали черное небо, и на мгновение освещали всю территорию Свалки, превращая ее в пейзаж из фильма ужасов. Из-за грозы на подстанции что-то коротнуло, и весь комплекс погрузился во тьму и тишину.

Аварийное освещение не сработало. Я сидел в своей каморке в полной темноте, слушая, как дождь барабанит по крыше. И я впервые за много месяцев услышал тишину. Гул конвейеров, рев дробилок, визг пресса — все смолкло. И в этой тишине я услышал шаги.

Тяжелые, размеренные, неторопливые. Они приближались к моей каморке. Это был не дядя Паша. Это был он.

Я замер, вжавшись в стул. Дверь моей каморки была хлипкой, из ДСП. Замок — чисто символический. Шаги остановились прямо у двери. Я не дышал. Я слышал, как бешено колотится мое сердце.

Наступила тишина. Минута. Две. А потом в дверь постучали.

Не громко, не агрессивно. Три четких, аккуратных, вежливых стука. Тук. Тук. Тук.

Я молчал.

Стук повторился. Такой же ровный, методичный. Будто он не ломился ко мне, а просто напоминал о своем присутствии.

И тут я увидел. В щель под дверью просочилось что-то темное, маслянистое. Оно двигалось, как живая ртуть, собираясь в небольшую лужицу на полу. Лужица зашевелилась, начала подниматься, формируя тонкую, как игла, фигурку.

Я заорал. Не от страха. От омерзения. Я схватил со стола тяжелый фонарь и швырнул его в дверь. Раздался глухой удар. Фигурка из лужицы опала и втянулась обратно под дверь. Шаги удалились.

Я сидел до рассвета, не шевелясь. Когда включили свет, я выскочил из каморки. На полу не было и следа. Но на внешней стороне двери, ровно на уровне глаз, были три глубокие, ровные царапины.

Я написал заявление в тот же день. Я рассказал начальнику службы безопасности все. Про чистоту, про собак, про брикет, про шаги. Он посмотрел на меня, как на идиота.

— Переутомился ты, Игорь, — сказал он, похлопав меня по плечу. — Нервишки шалят. Отдохни. Возьми отпуск.

Я не стал спорить. Я просто ушел.

Я уехал из города. Снял домик в глухой деревне. Нашел простую работу — пилю дрова для местных. Здесь тихо. Здесь нет гор мусора. Здесь все на своих местах.

Но я знаю, что он там. Он остался на своей Свалке. И каждую ночь он выходит на смену. Он ходит по своему царству и наводит порядок. Он подметает полы. Раскладывает инструменты. И «сортирует» все, что нарушает его идеальную, мертвую гармонию.

Иногда, когда я просыпаюсь ночью, мне кажется, что я слышу далекий, едва уловимый гул. Гул гидравлического пресса. И тогда я встаю и начинаю убираться. Я протираю пыль. Я расставляю книги на полке по алфавиту. Я выравниваю вилки и ложки в ящике стола.

Потому что я знаю. Если в твоей жизни слишком много беспорядка, однажды ночью к тебе в дверь могут вежливо постучать. Три раза. Чтобы предложить свою помощь. В последней, окончательной уборке.

#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник