Мой младший брат, Димка, всегда был искателем. Не сокровищ, нет. Он искал забвение. Заброшенные пионерлагеря, пустые военные части, вымершие деревни — это был его мир. Он называл себя сталкером, урбан-эксплорером, но я-то знал. Он просто убегал. От нашей серой, панельной действительности, от скучной учебы в универе, от будущего, которое казалось ему таким же заброшенным, как и те места, где он пропадал. Я его не понимал. Я — человек земли. Работа, дом, семья. Понятные, простые координаты. А он был ветром.

И вот однажды ветер не вернулся.

Он пропал в прошлый вторник. Просто не пришел домой. Телефон — вне зоны доступа. Друзья разводят руками. Последний раз его видели в пятницу, он говорил, что собирается на «большой объект». В его комнате, на экране ноутбука, застыла открытая страница со спутниковой картой. Красным кружком был обведен бывший колхоз-миллионник «Рассвет», километрах в ста от города. Огромное, мертвое пятно посреди лесов. Последний пост в его блоге — фотография покосившейся стелы с названием колхоза и подпись: «Рассвет, который никогда не наступит. Погружаюсь».

Полиция искала три дня. Прочесали лес, осмотрели пару строений. Ничего. Ни велосипеда, ни следов. «Скорее всего, уехал куда-то, загулял, — сказал мне уставший лейтенант. — Молодой еще. Вернется». Но я знал Димку. Он мог быть ветреным, но не безответственным. Он бы позвонил.

Чувство вины — страшная штука. Оно как кислота, разъедает изнутри. Я ведь обещал отцу, перед его смертью, что присмотрю за младшим. А я не присмотрел. Я отмахивался от его увлечений, считал их детской дуростью. Я не слушал его. И теперь он пропал.

В субботу утром я взял отгул, закинул в багажник старенькой «Нивы» рюкзак с фонарем, водой и аптечкой и поехал туда. Я должен был его найти. Или хотя бы понять, что с ним случилось.

Колхоз «Рассвет» встретил меня оглушающей, мертвой тишиной. Даже птицы здесь не пели. Огромные, почерневшие от времени коровники с пустыми глазницами выбитых окон. Ржавый остов водонапорной башни, похожий на скелет доисторического чудовища. И посреди всего этого — заросшая бурьяном площадь с расколотым постаментом, на котором когда-то, наверное, стоял Ленин.

Я оставил машину у въезда и пошел пешком. Воздух был тяжелым, пах сырой землей, гнилой соломой и чем-то еще, неуловимо-сладковатым, как запах парного молока, которое начало скисать.

Первым делом я нашел его велосипед. Он был спрятан в густых зарослях крапивы у стены правления. Значит, он здесь. Он не уехал. Сердце заколотилось от смеси страха и надежды.

Я начал методично осматривать строения. Администрация, столовая, мастерские — все было разграблено и загажено. Горы мусора, битое стекло, следы пьяных посиделок. Ничего, что могло бы указать на Димку. Я кричал его имя, и в ответ мне было только гулкое эхо, которое металось под сводами пустых зданий и умирало.

К полудню я добрался до самого дальнего и самого большого комплекса — молочной фермы. Несколько огромных коровников, соединенных крытыми переходами, и высокое, похожее на заводской цех, здание доильного зала. И вот тут я впервые почувствовал настоящую, иррациональную тревогу.

В отличие от остальных построек, здесь было… чисто. Не стерильно, нет. Но здесь не было мусора. Не было граффити на стенах. Пол в переходах был аккуратно подметен. Будто кто-то до сих пор поддерживал здесь порядок.

Я вошел в первый коровник. Длинное, сумрачное помещение, разделенное рядами бетонных кормушек. И стойла. В каждом стойле, на цепи, висело что-то, похожее на самодельное чучело. Высохшее, сморщенное, обтянутое чем-то вроде потемневшей, дубленой кожи. Я подошел ближе. Это не была солома. Это было… человеческое. Я видел очертания ребер, позвоночника, длинные, высохшие пальцы. Лица были искажены в беззвучном крике.

Меня замутило. Я выбежал на улицу, жадно глотая воздух. Что это? Какая-то жуткая инсталляция, оставленная сектантами? Или…

Я заставил себя вернуться. Я должен был найти Димку. Я прошел через весь коровник, стараясь не смотреть на жуткие фигуры в стойлах. В дальнем конце я нашел его. Его рюкзак. Он лежал у стены, а рядом — разряженный телефон.

Значит, он был здесь. Он видел это. И что-то заставило его бросить вещи и бежать.

Я вышел в доильный зал. Огромное помещение с кафельными стенами и сложным переплетением труб и шлангов. В центре стояла круглая установка — «карусель» для дойки. И здесь тоже было чисто. И пахло все тем же — кислым молоком и железом.

Я бродил по этому мертвому залу, и чувство, что за мной наблюдают, становилось почти невыносимым. Я оборачивался, но видел только пустоту. Солнце начало клониться к закату, заливая разбитые окна багровым светом. Я понимал, что нужно уезжать. Но я не мог. Я не мог уехать без брата.

Я решил затаиться. Забрался на второй этаж в аппаратной, откуда открывался вид на всю ферму. Там, среди ржавых компрессоров, я устроил себе наблюдательный пункт. Я буду ждать. Дождусь ночи. Может, те, кто сделал это, вернутся.

Когда окончательно стемнело, я услышал звук. Ритмичное, металлическое побрякивание. Бум-дзынь… бум-дзынь… Будто кто-то нес тяжелые ведра или бидоны. Звук приближался со стороны поля.

Я прижался к грязному стеклу. В лунном свете я увидел фигуру. Высокую, сутулую, одетую в старый брезентовый плащ и резиновые сапоги. В одной руке он нес фонарь «летучая мышь», который бросал на землю дрожащий круг света, а в другой — два больших алюминиевых бидона, какие я видел в детстве в деревне. Они-то и издавали этот звук.

Он шел неторопливо, хозяйской походкой. Он подошел к коровнику, где я нашел рюкзак Димки, и вошел внутрь. Я замер, боясь дышать.

Через несколько минут он вышел. И пошел дальше, к следующему коровнику. Он обходил свои владения. Он проверял свое «стадо».

Я не знаю, что заставило меня это сделать. Отчаяние. Безумие. Надежда. Я выскользнул из своего укрытия и, прячась за строениями, пошел за ним.

Он двигался странно. Не как человек. Его движения были плавными, но какими-то кукольными, механическими. Он не оборачивался. Он просто шел, и от него исходила аура такого древнего, нечеловеческого одиночества, что у меня стыла кровь.

Он обошел все коровники и направился к старому фермерскому дому, стоявшему на отшибе. Я спрятался за ржавым остовом трактора и стал ждать. Он вошел в дом. Через несколько минут в одном из окон загорелся тусклый свет.

Я прождал, как мне показалось, вечность. А потом решился. Я подкрался к дому. Окно было заляпано грязью, но через чистое пятнышко я смог заглянуть внутрь.

Это была кухня. Посреди комнаты стоял стол, на нем — бидоны. А за столом, спиной ко мне, сидел он. Он снял свой плащ. Он был одет в простую рабочую рубаху. Он был худым, костлявым, с неестественно длинными руками. Он что-то делал. Переливал что-то из одного бидона в другой. Жидкость была белой, густой. Как молоко.

И тут он медленно, очень медленно начал поворачивать голову. Будто почувствовал мой взгляд. Я успел отпрянуть и распластаться на земле. Но я успел увидеть его лицо.

У него не было лица. Вместо носа, глаз и рта было одно сплошное, гладкое, белое поле. А в центре его — круглое, размером с монету, отверстие, которое ритмично сжималось и разжималось.

Я лежал в мокрой траве, и меня трясло от ужаса. Я понял, с чем я столкнулся. Это не был маньяк или сектант. Это было нечто другое. Древнее. Непостижимое.

Но я не мог уйти. Димка. Он мог быть там, в этом доме.

Я обошел дом с другой стороны. Там была дверь в подвал, прикрытая тяжелой деревянной лядой. Я с трудом поднял ее. Вниз вела сырая, каменная лестница.

Спустившись, я зажег фонарь. Подвал был огромным, холодным, как склеп. И он был… складом. Вдоль стен, на крюках, как мясные туши, висели люди. Десятки людей. Некоторые были уже высохшими, как те, в коровнике. Другие… другие были еще живы. Они висели, едва заметно подрагивая, их глаза были открыты, но не видели ничего. Они были похожи на сонные, бледные коконы.

А от каждого из них к сложной системе труб под потолком тянулись тонкие, полупрозрачные шланги. Они были присоединены к их телам в районе живота и груди. По шлангам медленно, толчками, текла белесая, мутная жидкость. Все трубы сходились в центре подвала, где стоял большой чан, в который эта жидкость и капала.

Я понял. Он не убивал их. Он их… доил. Он медленно, методично высасывал из них саму жизнь. Кровь, лимфу, все соки. Оставляя лишь пустую, высушенную оболочку. Это и было его молоко.

И в самом дальнем углу, бледный, почти прозрачный, но живой, висел Димка.

Я не помню, как я снял его с крюка, как вырвал из его тела эти мерзкие шланги. Он был без сознания, легкий, как ребенок. Я взвалил его на плечо и понес к выходу.

Когда я выбрался из подвала, он уже ждал меня. Молочник. Он стоял у выхода, и в свете луны его безликое лицо казалось сделанным из мела. Он не издавал ни звука. Он просто перегородил мне дорогу.

Я опустил Димку на землю. Я знал, что мне не победить его в драке. Но я — старший брат. Я обещал отцу.

Я схватил с земли ржавый кусок арматуры.

— Пошел прочь! — заорал я, и голос мой сорвался.

Он не двинулся. Он просто поднял руку. Его пальцы были длинными, тонкими, а на концах их не было ногтей. Там были полые, острые иглы, похожие на жала.

И в этот момент я вспомнил. Вспомнил то, что всегда лежало у меня в бардачке «Нивы». Старая отцовская ракетница. На всякий случай.

— Димка, ползи! — крикнул я брату, который начал приходить в себя. — Ползи к машине!

Я бросился бежать. Не к машине. А в другую сторону, к старому сараю, где, как я помнил, стояли бочки с соляркой. Он пошел за мной. Неторопливо, неотвратимо.

Я добежал до машины, выхватил ракетницу, проверил патрон. Димка уже был рядом, он полз, цепляясь за траву.

— Заводи! — крикнул я, бросая ему ключи.

Я обернулся. Молочник был уже в десяти метрах. Он поднял обе руки, и я увидел, как из его пальцев-игл начали сочиться капли белой жидкости.

Я выстрелил. Не в него. Я выстрелил в лужу солярки, которая натекла из проржавевшей бочки у сарая.

Пламя взметнулось с ревом, отрезая его от меня. На мгновение его фигура в огне показалась мне фигурой обычного, испуганного человека. А потом сарай, пропитанный горючим, взорвался.

Я запрыгнул в машину, Димка уже завел мотор. Мы рванули прочь из этого проклятого места, и в зеркале заднего вида я видел, как над мертвым колхозом «Рассвет» занимается новый, огненный рассвет.

Мы выжили. Димка провел в больнице три месяца. Он потерял двадцать килограммов и постарел лет на десять. Он ничего не помнит. Врачи говорят — защитная реакция психики. Он больше не ищет заброшенные места. Он сидит дома, смотрит в одну точку и пьет очень много воды.

Я тоже изменился. Я продал «Ниву». Я перестал ходить на рыбалку. Я не могу находиться в тишине.

Иногда по ночам мне снится один и тот же сон. Я стою в темном коровнике, а из всех стойл на меня смотрят пустые, высохшие лица. А сзади подходит кто-то высокий и кладет мне на плечо свою длинную, костлявую руку. И я слышу не голос, а звук. Звук, как медленно, по капле, наполняется пустой алюминиевый бидон.

И я просыпаюсь в холодном поту. И иду на кухню. И открываю холодильник. И долго смотрю на пакет с молоком. Просто чтобы убедиться, что оно все еще там.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник