Есть вещи, которые не укладываются в голове. Они ломают твой привычный мир, твою уверенность в том, что всему есть логичное объяснение. Для меня такой вещью стал старый колодец в глухом лесу под Тверью. Он отнял у меня друзей и оставил шрам не на теле, а где-то гораздо глубже.

Нас было четверо: я, Саня, Димон и Пашка. Обычные мужики, чуть за тридцать. Раз в год мы сбегали от жён, работы и городской суеты в домик Пашкиной покойной бабки. Глухая деревня, где из живых душ — три старика да стая собак. Тишина, рыбалка, баня. Перезагрузка.

В тот раз, в последний наш раз, мы решили сходить на дальнее лесное озеро. Шли без тропы, по навигатору, продираясь сквозь бурелом. И вот тогда мы на него и наткнулись. Он был как призрак из другой эпохи: сруб из почерневших, замшелых бревен, вросший в землю. Рядом — ржавый, изогнутый ворот. Колодец. Кто и зачем вырыл его в такой глуши, вдали от любых поселений, было совершенно непонятно.

— О, глядите, телепорт в преисподнюю, — пошутил Саня, подходя ближе.

От колодца веяло холодом и сыростью. Мы подошли, заглянули под прогнившую крышку. Из темной, бездонной глотки пахнуло. Это был не просто запах стоячей воды. Это был густой, сладковатый смрад разложения. Запах старого склепа, где плоть давно отделилась от костей.

— Фу, какая мерзость, — поморщился Димон. — Давайте закроем и пойдем отсюда.

Мы послушались. Приладили тяжелую крышку на место и двинулись дальше, стараясь не дышать. Но этот запах, казалось, прилип к нам, въелся в одежду и волосы. Мы добрались до озера, порыбачили, но настроение было уже не то. Вечером сидели у костра, и каждый нет-нет да и морщился, будто снова чувствовал ту вонь.

А утром начался ад.

Я проснулся первым. Во рту стоял странный, металлический привкус. Я пошел умыться, и когда чистил зубы, почувствовал, что нижний резец… шатается. Не сильно, но ощутимо. Я списал это на авитаминоз, на что угодно. Но потом в дом ввалился бледный, как полотно, Пашка.

— Мужики… — прохрипел он и открыл рот. Два передних зуба у него висели на ниточках десны, которая приобрела жуткий, иссиня-черный цвет.

Через полчаса мы все сидели в машине и неслись в город. У каждого из нас происходило одно и то же. Десны чернели и опухали, а зубы, здоровые, крепкие зубы, становились подвижными, будто молочные. К вечеру я потерял первый. Он не выпал. Он просто остался в куске хлеба, который я пытался жевать. Черный, крошащийся, будто сгнивший изнутри за несколько часов.

В больнице на нас смотрели как на сумасшедших. Брали анализы, делали рентген. Врачи разводили руками: «Острейший некротический гингивит неизвестной этиологии». Нам выписали антибиотики, которые не помогали. Процесс шел с чудовищной скоростью. На второй день у нас поднялась температура, началась лихорадка. Зубы уже не просто выпадали — они превращались в черную труху прямо во рту. Изо рта несло тем самым запахом из колодца.

Димон сгорел первым. Ночью третьего дня. Врачи сказали — сепсис. Его организм просто сдался. Мы с Саней и Пашкой лежали в соседних палатах и слышали, как кричала его мать. Мы понимали, что мы следующие.

Ко мне приехала мама. Она всегда была человеком верующим, но без фанатизма. Увидев меня, она не заплакала. В ее глазах была стальная решимость. Она молча достала из сумки бутылку с водой.

— Пей, — сказала она тихо.
— Мам, не надо, это не поможет, — прохрипел я распухшим языком.
— Пей, Алексей. Это не болезнь. Это порча. Из земли. Пей.

Я был атеистом до мозга костей. Но когда ты лежишь, заживо разлагаясь, а современная медицина лишь констатирует твое угасание, ты готов поверить во что угодно. Я сделал глоток.

Вода была холодной, безвкусной. Но как только она коснулась моего горла, тело пронзила такая боль, будто я глотнул расплавленного свинца. Меня выгнуло дугой на кровати. Я закричал, но из горла вырвался лишь сиплый хрип. Меня рвало черной, как деготь, слизью с тем самым запахом гнили. Мама держала меня за плечи и шептала молитвы. Я потерял сознание.

Очнулся я под утро. Боль ушла. Во рту была пустота. Я дотронулся языком до десен — они были твердыми, но голыми. Ни одного зуба. Но чернота сошла. И смрад исчез. Я был слаб, как котенок, но я был жив.

В тот день умер Пашка. А на следующее утро не стало Сани. Их организмы не выдержали.

Позже, когда меня выписали, один старый врач, который осматривал нас в самом начале, отвел меня в сторонку.

— Я не знаю, что вас спасло, Алексей, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Но то, что было у вас… это не вписывается ни в один учебник. Мы отправили образцы в лабораторию. Это вирус, но неземной природы. Он не убивает клетки. Он заставляет их думать, что они мертвы уже сотни лет. Он запускает программу посмертного разложения в живом организме.

Я ничего ему не ответил. Что я мог сказать? Что меня спасла не наука, а вера моей матери и вода из церкви?

Я больше никогда не ездил в ту деревню. Я не знаю, что стало с тем колодцем. Иногда мне снится его темная, сырая глотка, и я просыпаюсь в холодном поту, ощущая во рту фантомный привкус гнили.

Я выжил. Я вставил себе импланты, наладил жизнь. Но я навсегда запомнил, что в мире есть вещи древнее и страшнее любых вирусов. Есть старые, забытые колодцы, в которые лучше никогда не заглядывать. Потому что иногда они могут заглянуть в ответ. И то, что они увидят, они захотят забрать себе.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник