Не знаю, покажется ли моя история мистической или страшной, но для меня она остаётся загадкой, перевернувшей всю мою жизнь. Это случилось в 2009 году, когда я заканчивала медицинский вуз и проходила преддипломную практику в кардиологическом отделении одной из московских больниц. Студентов в тот год было много, но мне повезло: мне доверили две двухместные палаты с тремя пациентами. В одной лежала пожилая женщина, Анастасия Макаровна, милая, но слабая старушка. В другой — мужчина средних лет и мой бывший однокурсник, Иван Семёнов, который, как я узнала позже, попал в больницу, чтобы «откосить» от военкомата после отчисления из института.

Моё первое ночное дежурство началось вполне обычно. Я заняла пост в ординаторской, сделала вечерний обход, проверила, что все пациенты в порядке, и около полуночи устроилась за столом с журналом и чашкой кофе. Всё было спокойно, пока часы не пробили полночь. Тогда началось нечто странное.

Я листала журнал, когда в дверь постучали. «Войдите», — сказала я, но дверь осталась неподвижной. Стук повторился через пару минут, уже громче. Я встала, открыла дверь — никого. Коридор был пуст, только тусклый свет ламп освещал линолеум. Решив, что это чья-то шутка, я вернулась за стол, но на всякий случай оставила дверь приоткрытой. Подумала, что это, скорее всего, Семёнов развлекается — он всегда был любителем розыгрышей. Чтобы проверить, я сделала вид, что отхожу от двери, топая ногами, а затем резко распахнула её, крикнув: «Семёнов, заняться нечем?» Но коридор снова был пуст. По спине пробежал холодок, но я убедила себя, что это просто усталость или чья-то глупая шутка. Решила больше не закрывать дверь.

Только я села обратно, как в ординаторскую вошла Анастасия Макаровна. Она выглядела встревоженной, её бледные глаза блестели, будто от слёз.

— Доченька, миленькая, можно я тут лягу? — дрожащим голосом спросила она, указывая на узкую кушетку в углу ординаторской.

— Что случилось? Вам плохо? — удивилась я. — Что-то с кроватью?

Она посмотрела на меня, и в её взгляде было что-то необъяснимое, почти пугающее.

— Проси, что хочешь, — прошептала она. — Хочешь мужа богатого? Хочешь славы? Всё будет, только позволь мне здесь остаться, а ты поспи на моей койке. Бельё чистое, утром поменяли, я и не ложилась.

Я была молодой, наивной студенткой и не стала спорить. Подумала, что старушке, может, просто не по себе одной в палате. Уложила её на кушетку, укрыла одеялом и вернулась к своему столу. На её кровать идти не хотелось — что-то в её словах и тоне заставило меня насторожиться, но я отмахнулась от этого чувства.

Часов в два ночи, когда я уже клевала носом над журналом, в ординаторскую заглянул Семёнов.

— Вера, можно я тут посплю? — спросил он, потирая глаза. — Сосед храпит так, что стены дрожат, спать невозможно.

— Да вы что, сговорились? — не выдержала я. — Сначала бабуля из первой палаты сюда на ночлег просится, теперь ты!

Иван удивлённо поднял брови:

— Бабуля? Какая ещё бабуля?

— Анастасия Макаровна, — ответила я, кивая на кушетку, где старушка, казалось, уже уснула. — Тоже спать не могла, попросилась здесь.

— Ну, раз так, может, я на её койке посплю? — предложил он. — Пару часов, до пяти утра, поставлю будильник и вернусь в свою палату. Ну, Вера, пожалуйста!

— Ладно, фиг с тобой, ложись, — буркнула я. — Только аккуратно, и не разбуди никого.

Он ушёл, а я вскоре провалилась в сон прямо за столом. Проснулась я не от будильника, а от строгого голоса моего наставника, профессора Артура Яковлевича:

— Вероника Константиновна, проснитесь!

Я вскочила, протирая глаза. Напротив, из палаты, где спал Семёнов, санитары выносили носилки, накрытые простынёй. Моё сердце ухнуло в пятки.

— Что случилось? — выдохнула я.

Артур Яковлевич отвёл меня в сторону и тихо сказал:

— Иван Семёнов умер этой ночью. Примерно в три часа. Разрыв сердца.

Я не могла поверить. Слёзы хлынули градом, я винила себя: как я могла разрешить ему спать в другой палате? Почему не проверила его состояние? Я была уверена, что это моя вина, что я не годилась в врачи. Истерика длилась три дня, пока Артур Яковлевич не вызвал меня к себе и не рассказал нечто, от чего у меня кровь застыла в жилах. Оказалось, причиной смерти Ивана был не просто сердечный приступ. При вскрытии обнаружили множественные внутренние повреждения: переломанные рёбра, разрывы органов, огромная кровопотеря — и всё это без единой внешней раны. Такое не объяснялось ни одной медицинской логикой.

Скандал был громким, но со временем его замяли. Все забыли, кроме меня. Я не смогла продолжать учиться на врача. Бросила медицину, ушла в косметологию, решив, что не справлюсь с такой ответственностью. Прошло два года, и однажды ко мне на приём пришла она — Анастасия Макаровна. Та самая старушка, которая тогда казалась при смерти. Теперь она выглядела бодрой, почти помолодевшей, и записалась на процедуры, чтобы подготовиться к телешоу о пожилых парах, празднующих золотую свадьбу. Я сделала вид, что не узнала её, но перед уходом она обернулась и прошептала:

— Ты знаменита, у тебя богатый муж. Мы в расчёте.

Я промолчала. Не стала говорить, что «знаменитость» моя — это газетные заголовки, обвиняющие меня в халатности после смерти Семёнова. Не упомянула, что мой «богатый муж» разбился на мотоцикле через год после свадьбы, оставив меня с дочкой и кучей долгов. Совпадение? Может быть. Но до сих пор, когда я вспоминаю ту ночь, слова Анастасии Макаровны и пустой коридор, где раздавался стук, мне кажется, что я прикоснулась к чему-то, что не поддаётся объяснению. И этот холодок всё ещё живёт где-то внутри меня.
#StuffyUncle
источник