Холод пробирался сквозь щели в стенах, скрипел половицами под ногами, забирался под одеяло. Старик лежал, не шевелясь, уставившись в потолок. Глаза — серые, мутные, будто затянутые льдом. Два дня не топил печь. Два дня не выходил на улицу.

За окном бушевала пурга. Ветер бил в ставни, выл в трубе, завывал, как голодный зверь. Снег заметал дорогу, заваливал крыльцо, нарастал сугробами у забора. Село исчезло в белой мгле — ни дыма из труб, ни голосов, только вой да скрип обледеневших веток.

Старик вздохнул, повернулся на бок. В груди — тяжесть, в суставах — ломота. Вчера еще дрова колол, снег разгребал, а сегодня — будто все силы вытянули.

«Не зря Клавдия снилась...»

Она стояла в дверях, молодая, в красном сарафане, как тогда, в шестьдесят шестом, когда он с Колькой из-за нее подрался. Улыбалась. Говорила: «Степан, идём...»

— Нет ещё, — прошептал он в темноту. — Рано...

Он сгрёб одеяло, закутался с головой. Тепло медленно возвращалось, но внутри всё равно было холодно.

«Вставать надо...»

Вспомнил отца: «Человек без движения — мертвец. Не можешь бежать — иди. Не можешь идти — ползи. А уж если упал — шевелись, хоть пальцами дергай. Перестанешь — сразу вынесут вперед ногами».

Старик застонал, откинул одеяло.

Пол скрипел под босыми ногами. В сенях пахло снегом и затхлостью. Он натянул валенки, обмотал поясницу старым платком, закутал шею шарфом — всё равно продувало.

Печь стояла чёрная, холодная. Золу в зольнике — два дня не вытряхивал. Пошарил кочергой, закинул щепок, смятую газету. Спичка чиркнула, пламя робко лизнуло бумагу.

— Ну-ка, ну-ка... — прошептал он, поддувая.

Огонь ожил, потрескивая, пополз по дровам. Старик прикрыл дверцу, открыл поддувало. Тепло медленно растекалось по избе.

На кухне пахло хлебом и солёными огурцами. Он подошёл к фляге, стоявшей у печки, снял тряпку. Пахнуло — терпко, сладко.

— Ух, готова... — крякнул старик.

Достал аппарат, перелил брагу в бак. Вода в змеевике зажурчала. Первые капли упали в банку — прозрачные, как слеза.

— Вот так-то лучше...

Он налил рюмку, выпил залпом. Огонь разлился по жилам.

— Жив ещё, старый чёрт...

За окном ветер выл, но теперь ему было не страшно.

Старик только потянулся за кусочком сала, как в сенях громыхнуло.

— Вот чёрт… Неужели дверь не закрыл?

Он кряхтя поднялся, шаркая валенками по полу. Ветер тут же ворвался в избу, закрутив снежную пыль по полу. На пороге стояла фигура в длинном, истрёпанном балахоне.

— Ну и харя… — пробормотал старик.

Гостья была худая, костлявая, с острыми плечами, торчащими под тканью. В руке — коса. Не та, которой траву косят, а та самая — с тусклым, холодным лезвием.

— Чего надо-то? — спросил старик, прищурившись.

— Ты… — гостья кашлянула, стуча зубами. — Ты меня не узнал?

— Нет. Но если ты из соцзащиты — пенсию мне уже принесли, а если из сельсовета — дрова у меня свои, налог не положен.

Гостья вздохнула, стряхнула с капюшона снег.

— Я не из сельсовета…

— Ну тогда проходи, раз уж пришла. Только косу оставь в углу — нечего в приличном доме с оружием ходить.

Смерть (а это была именно она) неуверенно переступила порог, прислонила косу к стене и пошла за стариком на кухню.

— Садись, — буркнул старик, доставая из буфета вторую рюмку. — Раз пришла — выпить надо, по-людски.

Он налил первака, отрезал кусок сала, толкнул в сторону гостьи.

— Закусывай. Самогон крепкий — без закуски не выпьешь.

Смерть осторожно пригубила, скривилась, но потом выпила до дна и сразу схватилась за огурец.

— О-о-ох… — выдохнула она, и в её пустых глазницах мелькнул огонёк. — А ведь ничего… согревает.

— Ещё бы, — хмыкнул старик. — Это не ваша там, в городе, отрава. Тут душа есть.

Он подлил ещё.

— Так кто ты-то всё-таки?

Смерть вытащила из складок балахона потрёпанную книгу в чёрной обложке.

— Вот.

Старик развернул её, полистал.

— Что за мазня? Имена какие-то… даты…

— Это книга умерших, — пояснила Смерть. — Ты в ней есть.

Старик хмыкнул, отпил из рюмки.

— Ну и?

— И… мне надо тебя забрать.

— Ага, — старик отрезал ещё сала. — А если я не хочу?

Смерть растерялась.

— Так… нельзя.

— Почему?

— Потому что… потому что так положено!

Старик задумчиво пожевал.

— Ладно. Давай так: ты мне назови три причины, почему я должен прямо сейчас пойти с тобой. А я тебе назову три причины, почему мне ещё рано.

Смерть задумалась.

— Ну… во-первых, твоё время пришло.

— Не причина.

— Во-вторых… ты старый.

— Тоже не причина.

— В-третьих… — Смерть замялась.

— То-то же, — старик налил ещё. — А теперь слушай меня.

— Первое: у меня самогон ещё не доперегнан. Бражка в баке — выбрасывать её? Грех.

Смерть кивнула.

— Второе: через три дня у меня юбилей. Восемьдесят. Сын с внуками приедут.

Смерть заколебалась.

— И третье… — старик хитро прищурился. — Если я сейчас пойду с тобой, я твоему начальству расскажу, что ты тут у меня бухала на рабочем месте.

Смерть аж подпрыгнула.

— Ты что!

— А то! — старик ткнул пальцем в книгу. — Ты вообще проверила, я там есть?

Смерть лихорадочно залистала страницы.

— Странно… — пробормотала она. — Вроде должен быть…

— То-то, — старик допил рюмку. — Может, тебе ещё подождать?

Смерть задумалась, потом вдруг икнула.

— Ой… — смутилась она. — Кажется, я перебрала…

Старик рассмеялся.

— Ну вот. Иди-ка ты, поспи. А потом разберёшься со своей книгой.

Смерть встала, пошатываясь, взяла косу.

— Ладно… — пробормотала она. — Но я ещё вернусь!

— Обязательно, — ухмыльнулся старик. — Только в следующий раз захвати закуску.

Дверь захлопнулась. Ветер стих.

Старик подошёл к окну. Смерть, пошатываясь, брела через двор, иногда останавливаясь, чтобы опереться на косу.

— Эх, горе ты моё… — покачал головой старик.

Он вернулся к столу, налил ещё.

За окном начало светать.

Старик проснулся оттого, что по щеке скользнул тёплый солнечный луч. Он моргнул, потянулся – тело ныло, но уже не так сильно, как вчера. Печь едва тлела, но в избе было тепло.

Он приподнялся на локте, глянул в окно. Снег слепил глаза – чистый, искристый, будто кто-то рассыпал по двору горсть алмазов. Ветер стих, небо – синее-синее, без единой тучки.

"Красота-то какая... А ведь мог и не увидеть."

Старик кряхтя сполз с кровати, натянул валенки. По привычке потрогал печь – ещё тёплая. Значит, ночью не прогадал, подкинул поленьев.

На кухне его ждал беспорядок – пустая бутылка из-под самогона, огрызки сала, крошки хлеба.

"Ну и гулянка вчера была..."

Он ухмыльнулся, представив, как Смерть, пошатываясь, брела через сугробы.

"И чего она ко мне приперлась? Не вовремя..."

Старик подошёл к столу, взял забытую гостьей книгу. Чёрная обложка, потрёпанные страницы. Он приоткрыл её – внутри столбики имён, дат. Некоторые – вычеркнуты.

"Интересно, если я её сожгу – что тогда? Люди перестанут умирать?"

Он засмеялся, швырнул книгу на полку.

"Бред. Просто старый дурак и пьяная Смерть – вот и весь секрет."

Старик растопил печь, поставил чайник. Пока вода грелась, вышел во двор – проверить, сколько снега намело.

Сугробы доставали до пояса. Дровник едва виднелся под белой шапкой.

"Надо расчищать... А то сын приедет – не проберётся."

Он взял лопату, начал копать. Сперва тяжело – мышцы ныли, спина гудела. Но с каждым движением становилось легче.

"Отец прав был – двигаться надо."

Через полчаса дорожка к дровнику была готова. Старик отряхнулся, глянул на небо – солнце уже припекало.

"Весна скоро..."

Возвращаясь в дом, он заметил у крыльца следы – не свои. Узкие, глубокие, будто кто-то шёл на цыпочках.

"Неужели... вернулась?"

Старик нахмурился, огляделся. Никого.

Но у самой двери лежал свёрток – тряпичный узелок. Он развязал его дрожащими пальцами.

Внутри – горсть сушёных грибов и записка корявым почерком:

"На закуску. До следующего раза."

Старик рассмеялся так, что аж закашлялся.

"Ну и парочка мы с тобой..."

***

В доме уже пахло чаем. Старик достал чугунок, начал месить тесто для хлеба.

"Испечь надо... да булочек сдобных. Внуки любят."

За окном чирикали воробьи, прыгая по свежерасчищенной дорожке. Где-то вдали заурчал трактор – значит, дорогу к селу уже разгребли.

Старик подошёл к окну, прищурился.

"Живём..."

Он достал из буфета рюмку, налил самогона.

— За утро, — провозгласил он пустой избе. — И за тех, кто ещё придёт.

Выпил. Закусил солёным огурцом.

И принялся месить тесто, напевая под нос старую песню, которой его когда-то учила Клавдия.

Старик проснулся с необычайной бодростью. Солнце, пробиваясь сквозь морозные узоры на окне, играло бликами на потолке. Вчерашний снегопад оставил после себя идеальную белизну, и теперь весь двор сверкал, будто усыпанный бриллиантовой крошкой.

Он приподнялся, потянулся, и вдруг осознал — тело больше не болит. Тяжесть в костях, которая мучила его всю зиму, куда-то исчезла. Даже встал с кровати легко, без привычного кряхтения.

"Или самогон помог, или Смерть испугалась..."

Он усмехнулся, надел валенки и вышел в сени.

Печь уже тлела — видимо, ночью подкидывал дров, хоть и не помнил. Старик открыл заслонку, подбросил пару поленьев, и пламя весело затрещало в ответ.

На кухне его ждал сюрприз.

На столе, рядом с пустой самогонной банкой, стояла глиняная крынка с мёдом. Рядом — свёрток в чистой тряпице. Развернув, он обнаружил свежий хлеб, ещё тёплый.

"Кто ж это...?"

Он огляделся, будто ожидая увидеть в углу ту самую гостью в потрёпанном балахоне. Но изба была пуста.

"Ладно... раз есть — значит, надо есть."

Он отломил кусок хлеба, макнул в мёд. Сладкий, душистый, с терпкой ноткой гречихи — такой же, как варила Клавдия.

"Странно...

Раздался стук в дверь. Твёрдый, уверенный — не вчерашнее шарканье.

— Деда, открывай!

Сердце ёкнуло. Этот голос он узнал бы из тысячи.

Старик бросился к двери, едва не поскользнувшись на скрипучих половицах.

На пороге стоял его младший — Сергей. За ним маячили фигуры внуков: старший, Антон, уже почти с деда ростом, средний, Ванька, с озорными глазами, и маленькая Лизка, прижавшая к груди свёрток.

— Вы... как? Дорогу же замело!

— Да ладно тебе, — Сергей усмехнулся, сбрасывая снег с сапог. — Мы ещё вчера выехали. Но тут, понимаешь, трактор впереди застрял... Пришлось ночевать в соседнем селе.

Лизка проскользнула мимо отца, сунула старику свёрток.

— Это тебе! Мы с мамой пекли!

В тряпице оказался пряник — огромный, в виде цифры "80", весь в узорах.

Старик почувствовал, как у него предательски дрогнули губы.

"Вот оно... ради этого и жить стоит."

Пока невестка Катька раскладывала на столе привезённые гостинцы — городские конфеты, колбасу, бутылку коньяка (Сергей нахально подмигнул: "Чтобы не самогон жевать!"), старик вдруг осознал странную вещь.

Он не чувствовал себя старым.

Внуки шумели, Антон что-то рассказывал про университет, Ванька увлечённо копался в его старом сундуке с инструментами, а Лизка устроилась у него на коленях и требовала сказку.

И он рассказывал. Про то, как в молодости медведя от деревни отгонял. Про то, как с Колькой дрался из-за Клавдии. Даже про вчерашнюю гостью в балахоне — правда, выдав её за соседку Аграфену, которая "вечно пьяная ходит".

Сергей хохотал, Катька качала головой, а старик ловил себя на мысли:

*"А ведь и правда — жить-то ещё охота."*

Когда все улеглись (гости на сеновале, внуки — на печке), старик вышел на крыльцо.

Ночь была звёздная, морозная. Где-то вдали выла собака — может, на луну, а может, чуяла что-то неладное.

Из тени вышла... нет, не Она. Просто соседский кот, Васька, потёрся о его валенок.

Старик нагнулся, почесал кота за ухом.

— Что, Вась? Тоже гостей почуял?

Кот мурлыкнул в ответ.

Старик взглянул на небо.

— Ладно... — пробормотал он. — Ещё годик, так уж и быть.

И, поправив платок на шее, зашёл в дом — туда, где пахло хлебом, мёдом и теплом родных людей.

***

Год спустя.

Морозное утро встретило старика непривычной тишиной. Он проснулся раньше обычного - тело, измученное восьмидесятилетним житьем-бытьем, теперь редко позволяло спать допоздна. На столе в кухне стоял самовар - подарок к прошлому юбилею от внучки Лизки. Угли в нем еще тлели, значит, Сергей с Катькой уже встали.

Старик вышел на крыльцо. Снег в этом году лег плотный, ровный, не то что прошлогодние метели. Двор был расчищен - сын, видно, встал затемно. На свежем снегу четко отпечатались следы: мужские сапоги, женские ботинки помельче, и три пары детских - от больших, почти взрослых, до маленьких, с характерным рисунком подошвы Лизкиных валенок.

"В лес пошли", - догадался старик, прищурившись на тропинку, ведущую к опушке. В груди что-то тепло кольнуло - вот она, жизнь-то: шумная, неугомонная, с утра пораньше уже на ногах.

В сенях скрипнула дверь. Старик обернулся - на пороге стояла Лизка, вся раскрасневшаяся, в огромном, не по размеру, отцовском тулупе.

- Деда, а ты чего встал? Мама говорит, тебе бы еще поспать!

- Да уж спал я, родная, - засмеялся старик. - А где все?

- По лесу гуляют. Я отпросилась - холодно очень!

Старик присел на корточки, поправил на внучке съехавший платок. Глаза у девочки - точь-в-точь как у Клавдии, серые, с золотистыми крапинками.

- Ну и правильно. Мерзнуть - не дело. Давай-ка чайку с медом попьем, пока они там по сугробам лазают.

На кухне пахло свежим хлебом - Катька, видно, перед уходом успела поставить опару. Лизка ловко забралась на табурет, достала из буфета глиняные кружки - те самые, "для особых гостей".

- Деда, а правда, что ты в прошлом году саму Смерть самогоном угощал? - неожиданно спросила внучка, размазывая мед по куску еще теплого хлеба.

Старик поперхнулся чаем.

- Кто тебе... это...

- Папа вчера дяде Коле рассказывал. Я не спала еще, - виновато опустила глаза девочка. - Они смеялись, говорили, что ты, наверное, и черта в ступе заставишь повозиться...

Старик задумался, глядя на пар от чая, который причудливыми кольцами поднимался к потолку. Год прошел - а та ночь встала перед глазами будто вчера: и скрипучий голос незваной гостьи, и забытая ею книга, и...

- Деда?

- Было дело, - наконец признался старик. - Только ты, смотри, маме не болтай. А то еще подумает, что я тебе всякие глупости рассказываю.

Лизка серьезно кивнула, потом неожиданно тронула его морщинистую руку.

- Я рада, что ты ее тогда напоил. А то бы я тебя никогда не увидела.

Старик резко встал, сделал вид, что поправляет заслонку в печи. В горле вдруг стало тесно, а в глазах - мокро.

- Да ладно тебе... Иди-ка лучше посмотри, не идут ли наши.

Когда Лизка выскочила на крыльцо, старик достал из буфета ту самую черную книжицу. Год пролежала за посудой - и ни пылинки на ней. Открыл наугад - на странице красовалась свежая запись: "Смехов Степан Петрович. Дата: ______"

Старик усмехнулся, провел пальцем по пустой графе.

- Не-е, милая, поторопилась ты в тот раз. Еще рано.

Он сунул книгу обратно, вышел на крыльцо. Из леса уже доносились голоса - Сергей что-то кричал, Катька смеялась в ответ. Лизка прыгала у крыльца, размахивая руками:

- Идут!

Старик глубоко вдохнул морозный воздух. В груди уже не болело - просто было тепло. Очень тепло.


За гранью реальности. Мистические истории. 

#расссказы