Поселок Морёна не найти ни на одной карте. Он спрятан в глубоком распадке, в стороне от федеральных трасс, и дорога к нему — это восемьдесят километров гравийного ада, который убьет подвеску любой машины, не являющейся трактором. Мой старенький «Патриот» он убил на семьдесят втором километре. Пробитый картер, лужа масла на дороге и мертвая тишина вокруг. До ближайшего жилья, если верить навигатору, было рукой подать — те самые восемь километров до Морёны. Пришлось идти.

Меня зовут Арсений, я картограф. Моя работа — делать так, чтобы белых пятен вроде Морёны на картах не оставалось. Я шел туда по заданию, чтобы нанести на сетку координат забытый советский поселок, но судьба решила, что я должен познакомиться с ним поближе.

Первое, что я заметил, войдя в Морёну, — это идеальный порядок. Выметенные дорожки, аккуратные заборы, свежевыкрашенные фасады домов. Для заброшенного поселка в глуши это было более чем странно. Второе — это люди. Они двигались медленно, словно лунатики, их лица были бледными, а под глазами залегли такие глубокие, темные круги, что казалось, будто кто-то неумело наложил театральный грим. Но они были приветливы. Председатель, сухой старик по имени Силантий, выслушал меня, кивнул и распорядился выделить мне пустующий дом на краю поселка.

— Отдохни, картограф, — сказал он, и в его голосе не было ни капли иронии. — А с машиной завтра разберемся. Поможем.

Я был вымотан до предела и, поблагодарив, завалился на кровать, мечтая лишь о сне.
Но сон не пришел.

Я лежал в абсолютной тишине и темноте, но мое сознание было кристально ясным, натянутым, как струна. В голове стоял странный, низкочастотный гул, похожий на гудение трансформаторной будки. Я списал это на усталость. Но потом я услышал звуки с улицы.

Это были не крики. Не выстрелы. Это были приглушенные, быстрые шаги, шуршание, сдавленный смех, который тут же обрывался, и иногда — глухой, мокрый удар. Я подкрался к окну и отдернул занавеску.

То, что я увидел, навсегда выжгло сетчатку моих глаз. При свете единственного фонаря на центральной площади жители Морёны играли.

Несколько человек, человек десять, стояли в кругу. В центре, с завязанными глазами, стоял мужчина с пожарным багром в руках. Он раскручивался на месте, а потом делал резкий выпад в случайном направлении. Остальные с жутким, беззвучным смехом уворачивались. Один не успел. Багор с отвратительным хрустом вошел ему в бедро. Раненый не закричал. Он лишь схватился за ногу, а на его лице отразилось странное, почти блаженное облегчение. Его выволокли из круга, и игра продолжилась.

Я смотрел, парализованный ужасом. Это была одна из их игр. «Слепой жнец», как я позже узнал. У них были и другие. «Молчанка», где двое пытают друг друга, и проигрывает тот, кто первым издаст звук. «Качели», где человека раскачивают и бросают с крыши сарая, а остальные то ловят его, то отходят в сторону.

Жестокость этих игр была не главной их чертой. Главным было безумие. Тихое, методичное, ритуальное безумие.

Утром поселок снова погрузился в свою сонную апатию. Я видел вчерашнего раненого. Его нога была неумело перевязана, он хромал, но на его лице было то же выражение тупого спокойствия, что и у остальных. Я подошел к Силантию.

— Что здесь происходит? — потребовал я ответа.

Старик долго смотрел на меня своими выцветшими, красными от бессонницы глазами.
— Ты не спал, картограф, — сказал он. Это был не вопрос, а утверждение. — Значит, гул и до тебя добрался.

Он рассказал. Рассказал, что в Морёне никто не спит. Никогда. Лет тридцать назад, после того как геологи вскрыли в соседней сопке какую-то аномалию, сон просто ушел из поселка. Навсегда. Сначала люди сходили с ума от истощения. Их разум, лишенный отдыха, начинал гнить заживо. Они страдали от галлюцинаций, паранойи, кончали с собой.

А потом они нашли выход. Игры.

— Сон — это маленькая смерть, Арсений, — объяснял мне Силантий. — Он обнуляет сознание, дает ему передышку. У нас этой передышки нет. Гул в голове не стихает ни на секунду. Он сводит с ума. Единственное, что может его заглушить, — это очень сильные, пиковые эмоции. Адреналин. Боль. Животный страх.

Их жестокие игры были не развлечением. Это была терапия. Лекарство. Способ прожить еще один день, не сойдя с ума окончательно. Боль от раны была для них слаще, чем вечный гул в голове. Страх смерти был единственным, что заставляло их чувствовать себя живыми. Они были не маньяками. Они были мучениками, нашедшими свой собственный, чудовищный способ скоротать вечность.

Я слушал его и чувствовал, как ледяной ужас сковывает мое тело. Потому что я понял две вещи. Первая: моя машина не сломалась случайно. Они повредили ее. Им нужна была свежая кровь, новый игрок. Вторая, и самая страшная: я не спал вторую ночь. И гул в моей голове становился все громче.

Я стал одним из них.

Следующие несколько дней превратились в кошмар. Днем я пытался чинить машину, но жители «помогали» мне так, что поломки только усугублялись. Я видел, как они смотрят на меня. С сочувствием. С ожиданием. Они ждали, когда я сломаюсь и присоединюсь к ночным играм.

Гул усиливался. Я перестал отличать реальность от галлюцинаций. Мне казалось, что стены домов дышат, что тени двигаются. Я не спал уже почти неделю. Мое тело было на пределе, но мозг отказывался отключаться. Я понял, что если не выберусь отсюда, то скоро сам возьму в руки багор или встану в круг.

Я должен был найти источник. Источник гула.

Ночью, когда началась очередная игра, я тайком выбрался из поселка и пошел к той самой сопке, о которой говорил Силантий. Он называл ее Шатунья-гора. Я взял с собой единственное, что могло мне помочь — свой профессиональный теодолит и сигнальный пистолет с парой ракет, обязательный атрибут в моих экспедициях.

В центре сопки я нашел то, что искали геологи. Это был не минерал и не порода. Это был огромный, обнажившийся пласт чего-то, похожего на окаменевший мозг. Он слабо пульсировал в лунном свете, и от него исходил тот самый низкочастотный гул, который теперь сводил меня с ума. Это была какая-то форма неорганической жизни, древнее, спящее божество, чей «сон» был настолько мощным, что подавлял сон всех живых существ вокруг. Оно не было злым. Оно просто… существовало. А мы были для него помехами в эфире.

Я понял, что его не уничтожить. Но, возможно, его можно было… разбудить? Или оглушить?

Я установил теодолит. Навел его на самый центр пульсирующей массы. А потом достал ракетницу. Идея была безумной. А что, если дать ему то, чего здесь никогда не было? Резкий, оглушительный звук и ослепительный свет. Перегрузить его сенсориум.

Я выстрелил.

Сигнальная ракета с шипением врезалась в окаменевший мозг. На секунду все озарилось нестерпимо ярким магниевым пламенем. А потом раздался звук. Это был не взрыв. Это был звук лопнувшей струны размером со вселенную. Психический вопль, который ударил мне по мозгам, бросив на землю.

А потом наступила тишина.

Абсолютная. Полная. Гул в моей голове исчез. Впервые за много дней я услышал тишину. И вместе с ней пришла она. Огромная, свинцовая, желанная, как вода в пустыне. Усталость.

Я не помню, как добрался до поселка. Я брел, как во сне. Жители Морёны стояли на улицах, ошарашенно глядя друг на друга. Их лица были растерянными. А потом я увидел, как один из них, старик, просто покачнулся и рухнул на землю. За ним — второй, третий. Женщина уснула прямо стоя, прислонившись к забору.

Они засыпали. Все. На ходу, стоя, сидя. Их измученные, не знавшие покоя тела и разумы наконец-то получили приказ об отключении. Я не знал, проснутся ли они когда-нибудь. Возможно, этот первый за тридцать лет сон станет для них последним.

Я нашел свою машину. Капот был открыт, рядом валялись инструменты. Кажется, кто-то из них все-таки почти ее починил. Мне хватило получаса, чтобы завести двигатель.

Я уезжал из Морёны на рассвете, оставляя позади поселок, погруженный в мертвый, безмолвный сон. Я вел машину, и мои веки наливались свинцом. Через двадцать километров я съехал на обочину, не в силах больше бороться.

Я откинул сиденье и закрыл глаза. Последней моей мыслью было: «Только не играть. Только не играть во сне».
И я провалился в темноту. Впервые за десять вечностей.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник