Тишина была моим единственным соседом. Она жила в пылинках, танцующих в солнечном луче, в едва слышном скрипе половиц под моими ногами, в шелесте страниц книг, которые я читал в сотый раз. Мир за окном замер, превратившись в гигантский, неподвижный натюрморт. Машины застыли на дорогах, покрытые слоем серой пыли. Листья на деревьях не опадали, словно забыв о смене времен года. Вселенная, казалось, сделала вдох и забыла, как выдохнуть.

Великое Затишье, как я его называл, пришло не с огнем и громом. Оно пришло с шепотом. Люди просто… исчезали. Растворялись. Исчезали из своей одежды, из-за руля автомобиля, из-за обеденного стола. Без крика, без паники. Просто в один миг человек был, а в другой — его не стало. Процесс занял три недели. Три недели нарастающего ужаса и недоумения, пока я не понял, что остался один. Почему я? У меня не было ответа. Возможно, случайность. Возможно, проклятие.

Мой дом стал моей крепостью и моей тюрьмой. Я поддерживал в нем жизнь по инерции. Заводил генератор. Поливал комнатные цветы, которые почему-то не затронуло Затишье. Каждый вечер я ставил на стол две тарелки. Для себя. И для нее. Для моей Анны. Ее фотография стояла на каминной полке, и ее улыбка была последним настоящим, что осталось в этом мире. Она исчезла одной из первых. Ушла в магазин за хлебом и не вернулась. Я нашел на улице только ее пальто, лежавшее на асфальте так, словно она просто испарилась из него.

Я научился жить с призраками. Не с теми, что гремят цепями, а с настоящими. С призраками воспоминаний. Вот кресло, в котором она любила сидеть, укутавшись в плед. Вот ее чашка с надколотым краем. Весь дом был пропитан ею, ее запахом, ее присутствием-отсутствием. Иногда я разговаривал с ней. Я рассказывал ей, как прошел мой день. Я читал ей вслух. Это помогало не сойти с ума. Или, наоборот, было главным симптомом моего безумия.

А потом в моем мире, состоящем из абсолютной тишины, появился другой звук.

Это случилось во вторник. Или в четверг. Дни недели давно потеряли всякий смысл. Я сидел в гостиной и чинил старые часы. Рутина была моим спасательным кругом. И вдруг я его услышал.

Тук. Тук. Тук.

Звук был четким, размеренным. Он шел со второго этажа. Из нашей спальни. Кто-то стучал в дверь.

Мое сердце, казалось, остановилось, а потом забилось с такой силой, что застучало в ушах, заглушая все. Надежда. Безумная, иррациональная, ядовитая надежда хлынула мне в вены. Я вскочил, опрокинув стул.

— Аня? — мой голос прозвучал хрипло, как скрип несмазанной петли.

Я бросился наверх, перескакивая через ступеньки. Я подбежал к двери спальни. Она была закрыта. Я замер, прислушиваясь.

Тук. Тук. Тук.

Снова. Тот самый стук. Ее стук. Она всегда так стучала, когда я запирался в кабинете, чтобы поработать. Три коротких, настойчивых удара.

— Аня, это ты? — прошептал я, протягивая руку к дверной ручке.

Я коснулся холодного металла и замер. Что-то было не так. Звук… он был слишком близко. Слишком отчетливо. Словно источник был не за дверью, а в самой двери.

Я медленно, боясь дышать, приложил ухо к гладкой, крашеной поверхности дерева. Я ждал. И через несколько секунд сердце провалилось в ледяную пропасть.

Тук. Тук. Тук.

Звук раздался прямо под моим ухом. Вибрация прошла сквозь дерево и ударила мне в череп. Сомнений не было.

Стучали изнутри. Изнутри двери.

Я отшатнулся от двери, как от змеи. Мой мозг отказывался принимать то, что я только что понял. Это было невозможно. Это нарушало все законы физики, логики, здравого смысла. Но звук был реальным.

Я просидел всю ночь на ступеньках лестницы, глядя на проклятую дверь. Она больше не стучала. Она просто молча хранила свою чудовищную тайну. Я пытался найти объяснение. Расширение древесины от влажности? Насекомые? Крысы? Бред. Все это был бред. Звук был осмысленным. Это был сигнал.

К утру я пришел к единственному выводу, который не сводил меня с ума окончательно. Я спятил. Это все — слуховая галлюцинация, порожденная тотальным одиночеством и горем. Мой мозг, отчаянно цепляясь за прошлое, начал сам генерировать звуки, которых я так жаждал. Это было страшно, но это было хотя бы объяснимо.

Я решил доказать себе, что я прав. Я решил провести эксперимент. Я обвесил дверь датчиками движения и вибрации, подключив их к самописцу. Я установил напротив камеру. Если стук — плод моего воображения, приборы ничего не зафиксируют.

Я ждал три дня. Три дня давящей, напряженной тишины. Дверь молчала. Я уже начал верить в свою теорию о галлюцинациях. А на четвертую ночь это случилось снова.

Я сидел внизу, когда услышал его. Тук. Тук. Тук. Я посмотрел на монитор самописца. Графики были ровными. Датчики молчали. Я почувствовал облегчение. Это все-таки в моей голове.

А потом я поднял взгляд на экран с камеры. И увидел. В тот самый момент, когда раздавался стук, поверхность двери, точно в ее центре, едва заметно вибрировала. Словно кто-то с той стороны наносил по ней невидимые удары. Камера это видела. А чувствительные датчики — нет.

Я понял, что столкнулся с чем-то, что лежит за гранью моего понимания. Что-то, что может физически воздействовать на материю, но не фиксируется приборами.

С этого дня мой дом перестал быть моей крепостью. Он стал лабораторией по изучению аномалии. И объектом изучения был я сам.

Явления становились все более странными. Я начал слышать другие звуки. Тихое покашливание из ее кресла. Шелест страниц, хотя книга лежала на столе нетронутой. Однажды, войдя на кухню, я почувствовал явственный запах ее духов. Запах жасмина, который я не ощущал уже много лет.

Я понял, что это не просто случайные звуки. Это — воспоминания. Мои собственные воспоминания, которые почему-то начали просачиваться, проступать в реальность, как пятна сырости на стене. Дом, пропитанный нашей общей жизнью, стал резонировать с моей памятью. А поскольку другой памяти, другого сознания в мире не осталось, моя стала единственным источником, единственной силой, формирующей реальность. Я не просто жил со своими призраками. Я, кажется, сам их порождал.

Дверь спальни стала эпицентром. Она стучала теперь почти каждую ночь. Иногда настойчиво, иногда — едва слышно, умоляюще. Я перестал ее бояться. Я начал с ней разговаривать.

— Я знаю, что ты хочешь, Аня, — говорил я, сидя на полу перед дверью. — Я тоже скучаю. Я очень по тебе скучаю.

Иногда мне казалось, что стук меняется в ответ на мои слова. Становится тише, печальнее.

Я начал терять грань. Где заканчивались мои мысли и начинались проявления? Когда я вспоминал, как она смеялась, я слышал эхо ее смеха в коридоре. Когда я вспоминал нашу последнюю ссору, с полки на кухне падала чашка и разбивалась вдребезги.

Мое прошлое оживало. Оно становилось физическим. И опасным.

Я понял, что стою на распутье. Я мог поддаться этому. Я мог окружить себя этими живыми воспоминаниями. Я мог бы снова получить ее. Не настоящую, нет. Но ее достаточно реальное эхо. Я мог бы вечно жить в этом дне сурка, сотканном из самых ярких моментов нашего прошлого. Это был путь в безумие. Но в этом безумии я не был бы один.

Или я мог бороться. Мог попытаться остановить это. Но как? Как бороться с самим собой? С собственной памятью?

Решение пришло само. Однажды ночью я проснулся от холода. Я открыл глаза и увидел, что одеяло лежит на полу. Но не это было страшным. Страшным было то, что на ее стороне кровати, на подушке, была вмятина. Словно кто-то только что встал с нее.

Я понял, что процесс ускоряется. Что скоро я увижу не только вмятину на подушке. Я увижу ее саму. И этот момент станет точкой невозврата. Мой разум не выдержит такого. Я растворюсь в своих же воспоминаниях, стану еще одним призраком в своем доме-ловушке.

Нужно было действовать.

Я подошел к двери. Она, как всегда, молчала, ожидая ночи. Но я решил не ждать.
«Хватит», — сказал я, обращаясь и к ней, и к себе. — «Это нужно прекратить».

Я решил сделать то, чего боялся больше всего. Я решил ее открыть. Не дверь. А память. Открыть ее полностью, до самого дна, и выплеснуть все без остатка.

Я сел перед дверью и начал говорить. Я рассказывал все. С самого начала. Наше знакомство. Первое свидание. Нашу свадьбу. Рождение дочери, которой тоже не стало. Я рассказывал о наших радостях, о наших ссорах, о наших мечтах. Я не сдерживал слез. Я отдал этой двери, этому дому, этой пустоте все свое прошлое.

А потом я дошел до последнего дня. До того утра, когда она ушла в магазин. Я заставил себя вспомнить все в мельчайших деталях. Как она накинула пальто. Как спросила, не нужно ли мне чего-нибудь. Как я, не отрываясь от своей работы, буркнул «нет». Как она на мгновение замерла у двери, словно хотела сказать что-то еще. А я не обернулся. Я не поднял головы. Хлопнула входная дверь. И все.

Это воспоминание было моим главным проклятием. Моя вина. Мой незакрытый гештальт.

И дверь начала стучать. Громко, отчаянно, не переставая. Тук-тук-тук-тук-тук! Словно она тоже вспоминала этот момент. Словно она кричала мне: «Обернись! Посмотри на меня! Скажи мне то, что не успел!»

«Я не обернулся, — прошептал я, и слезы текли по моему лицу. — Прости меня. Я должен был. Но я не обернулся».

Стук стал невыносимым. Дверь ходила ходуном, казалось, она вот-вот слетит с петель. Я понял, что это кульминация. Момент выбора.

Я мог поддаться. Мог вскочить, распахнуть дверь и навсегда остаться в этой петле времени, в этом последнем, неслучившемся прощании.

Но я сделал другое.

Я медленно поднялся. Подошел к двери. И прислонился к ней лбом. Я чувствовал, как она вибрирует от внутренних ударов, как она кричит мне голосом моего собственного прошлого.

«Я люблю тебя, Аня», — сказал я тихо. — «Я всегда буду тебя любить. Но тебя здесь нет. Пора идти. И тебе. И мне».

Я сказал это, и я поверил в это. Впервые за много лет я не просто констатировал факт ее отсутствия. Я принял его. Я отпустил свою вину. Я отпустил ее.

И стук прекратился.

Внезапно. Словно оборвавшись на полуслове. В доме воцарилась тишина. Но это была другая тишина. Не давящая, не звенящая. А чистая. Пустая. Спокойная.

Я простоял у двери еще несколько минут. Потом медленно повернул ручку и открыл ее.

За дверью была наша спальня. Залитая лунным светом. Пустая. Тихая. На подушке не было никакой вмятины. В воздухе не пахло жасмином. Это была просто комната. Комната с прошлым. Но не комната-призрак.

Я прошел через нее и открыл окно. Впервые за долгое время я вдохнул ночной воздух. Он был холодным и свежим.

Я не знаю, что это было. Был ли это мой сходящий с ума разум, или законы физики действительно дали сбой в опустевшей вселенной. Но это закончилось.

Я все еще один. Я последний человек на Земле. Тишина по-прежнему мой единственный сосед. Но теперь она не враг. Она просто… тишина.

Дом замолчал. Он снова стал просто домом — хранилищем воспоминаний, а не их проектором. Иногда я все еще ставлю на стол две тарелки. Но это больше не ритуал отчаяния. Это — дань памяти. Светлой памяти, а не кровоточащей ране.

Я не победил монстра. Я просто перестал быть им. Я посмотрел в лицо своему главному страху — не одиночеству, а прошлому, — и принял его.

Возможно, в этом и был смысл. Возможно, вселенная, лишившись всех остальных, устроила мне последний экзамен. Экзамен на право оставаться человеком. И я, кажется, его сдал.

Я стою у открытого окна и смотрю на замерший, неподвижный мир. Я не знаю, что будет завтра. Но я знаю, что я встречу его с ясной головой и спокойным сердцем. Я — последний человек. И я, наконец, по-настоящему один. И почему-то это больше не страшно.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник