Я пришел в этот лес умирать. Не в том смысле, чтобы свести счеты с жизнью — на это у меня не хватило бы духу. Я пришел, чтобы умереть от тоски. Чтобы ходить по этим тропам, пока горе не выпьет меня до дна. Три месяца назад здесь, в этом самом лесу, пропала моя младшая сестра, Анька. Ушла в поход и не вернулась. Поиски ничего не дали. Для всех она была очередной жертвой дикой природы. Но я знал, что ее убило не это. Ее убила наша ссора.

Последний наш разговор был уродливым. Я, как старший брат, читал ей нотации о ее «безответственном» увлечении походами. Она, как обычно, отшучивалась. Я разозлился, наговорил глупостей. Она ушла, хлопнув дверью. А через неделю ее не стало. И теперь ее последний, обиженный взгляд преследовал меня во сне и наяву. Моя вина была моим воздухом, моей едой, моей водой.

Я взял отпуск, собрал рюкзак и пошел по ее последнему маршруту. Я не искал ее тело. Я искал прощения. Я хотел пройти ее путь, увидеть то, что видела она, почувствовать холод, который чувствовала она. Я хотел разделить с ней ее последние дни, чтобы моя вина стала хоть немного легче.

На третий день я заблудился.

Началось все с дурацкого тумана, который сел на лес внезапно, густым, молочным киселем. Компас на запястье сошел с ума, его стрелка плясала, как в припадке. Я шел наобум, продираясь сквозь мокрые заросли, пока окончательно не потерял тропу. А к вечеру хлынул ледяной, пронизывающий дождь. Я промок до нитки. Зуб не попадал на зуб. Силы были на исходе. Я понял, что мой глупый, сентиментальный поход превращается в банальную историю о выживании. И шансов в этой истории у меня было немного.

Когда надежда почти оставила меня, я увидел ее. Избу.

Она стояла на небольшой полянке, окруженная вековыми елями. Старая, из потемневших от времени бревен, но на удивление крепкая. Из трубы вился тонкий, едва заметный дымок. Это было невозможно. Я знал по картам, что в радиусе пятидесяти километров нет ни одного жилья. Но изба стояла передо мной, реальная, как моя собственная боль.

Спасение.

Я доковылял до двери и постучал. Тишина. Я толкнул дверь, и она легко, без скрипа, отворилась. Я заглянул внутрь.

«Есть кто живой?» — крикнул я.

Ответом мне была все та же тишина. Но это была не пугающая тишина. Это была тишина уюта.

Внутри изба была воплощением чуда. В большой русской печи тлели угли, распространяя ровное, живое тепло. В воздухе пахло сухими травами, смолой и чем-то неуловимо домашним, как в детстве у бабушки. На столе стоял чистый глиняный кувшин, у окна — старое кресло-качалка. А в углу — кровать, застеленная толстым лоскутным одеялом. Все было прибрано, чисто, будто хозяева вышли на минутку.

Мой городской, рациональный ум кричал, что здесь что-то не так. Дымок без огня. Идеальный порядок в заброшенном лесу. Но мое измученное тело молило о тепле и отдыхе. Горе, которое я носил в себе, жаждало утешения. И я сдался. Я вошел внутрь, закрыв за собой дверь.

Я снял мокрую одежду и развесил ее у печи. Она начала сохнуть с невероятной скоростью. Я сел в кресло-качалку. Оно мягко, убаюкивающе скрипнуло. Я чувствовал, как тепло проникает в мое тело, разгоняя холод и дрожь. Тоска, которая сжимала мое сердце стальным обручем, начала отступать. Мне было... хорошо. Впервые за три месяца мне было спокойно.

На столе я заметил толстую тетрадь в кожаном переплете. Гостевая книга. Я открыл ее. Она была почти вся исписана разными почерками.

«Спасибо этому дому и его неведомым хозяевам! Вы спасли меня от верной гибели. Заблудился на охоте, думал, конец», — гласила одна запись.

«Какое благословенное место! Провела здесь ночь во время грозы. Никогда в жизни так хорошо не спала», — было написано женским почерком.

«Нашел эту избу, когда искал свою отбившуюся от стада корову. Чудо, а не место! Сил набрался, и корову нашел!»

Десятки благодарностей. Десятки историй спасения. Все они описывали то же самое, что чувствовал я: отчаяние, чудесное спасение и невероятный покой, который дарил этот дом. Я долистал до последней записи. Она была сделана несколько недель назад. Почерк был неровный, спешный.

«Сбилась с тропы. Набрела на эту избушку. Какое счастье! Здесь так тепло, так уютно. Стены словно дышат, обнимают. Думаю, я буду спать очень долго...»

Дальше запись обрывалась. Что-то в этой последней фразе меня насторожило, но я был слишком уставшим, чтобы придать этому значение.

Я доел остатки своих припасов, запил водой из кувшина — она была чистой и вкусной, как родниковая. А потом рухнул на кровать. Одеяло было мягким и теплым, как материнские объятия. И я провалился в сон. Глубокий, тяжелый, без сновидений.

Проснулся я от странного ощущения. Чувства неправильности.

Я открыл глаза. В избе было темно. Непроглядная, абсолютная темнота. Я потянулся к своему рюкзаку, где лежал фонарик, но не нашел его. Я сел на кровати. Воздух был другим. Спертый, плотный, теплый. Как в склепе.

Я встал и сделал шаг. И тут же наткнулся на стену. Странно. Я точно помнил, что от кровати до стены было не меньше трех шагов. Я протянул руки. Гладкое, теплое дерево. Я пошел вдоль стены, ища окно. Но окна не было. Я дошел до того места, где должна была быть дверь. Но и ее не было. Стены были сплошными. Монолитными.

Паника начала подниматься из глубины живота холодной, тошнотворной волной. Я начал метаться по крошечному пространству, колотить кулаками по стенам.

«Эй! Есть здесь кто-нибудь?! Выпустите меня!»

Ответом была тишина. И тепло. От стен исходило ровное, живое тепло. Словно я был не в избе. А внутри какого-то живого существа.

Я зажег зажигалку. Тусклый огонек вырвал из мрака знакомые очертания. Печь. Стол. Кресло-качалка. Все было на месте. Но... комната стала меньше. Я был уверен в этом. Кресло-качалка, стоявшее у окна, теперь было придвинуто почти вплотную к столу.

Меня охватил животный ужас. Я понял. Двери и окна не просто исчезли. Их никогда и не было. Это была иллюзия, морок, приманка. А теперь, когда я уснул, когда я отдал себя во власть этого места, ловушка захлопнулась.

И стены сдвигались.

Это было почти незаметно. Движение было медленным, неумолимым, как рост дерева или движение ледника. Но оно было. Я замер, прислушиваясь к своему дыханию. И я услышал. Тихий, едва различимый скрип. Не скрип старого дерева. А звук, похожий на сокращение мышц, на медленное переваривание пищи.

Изба. Она была желудком. А я — ее добычей.

Время потеряло смысл. Я не знал, сколько прошло — час, два, вечность. Я сидел на полу, обезумев от страха, и смотрел, как пространство вокруг меня медленно, но верно сокращается. Теперь я мог дотянуться руками до противоположных стен. Печь, стол и кресло... они не сдвигались. Они погружались в стены, словно в вязкую смолу, становясь частью этого живого дерева.

Я понял, почему здесь было так тепло и уютно. Это место питалось. Питалось жизненной силой тех, кто засыпал в его объятиях. Оно сначала дарило покой и умиротворение, усыпляло бдительность, а потом медленно, неспешно переваривало свою жертву.

Я вспомнил гостевую книгу. Все эти счастливые истории спасения. Кто их написал? И почему они ушли отсюда? Или... не ушли? Может, они писали их в первые часы, в эйфории от спасения, а потом... потом происходило то же, что и со мной. А последняя запись... «Стены словно дышат... я буду спать очень долго...» Девушка, писавшая это, уже все поняла. Но было слишком поздно.

Отчаяние придало мне сил. Я должен был бороться. Я начал искать слабое место. Но стены были гладкими, без единой щели. Я вспомнил про зажигалку. Огонь! Оно должно бояться огня! Я поджег край одеяла. Оно вспыхнуло... и тут же погасло, будто его окунули в воду. Воздуха почти не осталось.

Пространство сжалось до размеров гроба. Я уже не мог стоять в полный рост. Я сидел на полу, подогнув колени. Стены давили на плечи. Теплые, гладкие, дышащие. Я задыхался. Веки наливались свинцом. Я знал, что если засну или потеряю сознание, то уже не проснусь. Мое тело, моя жизнь, моя душа будут переварены этим чудовищем.

И тут, в последнем проблеске угасающего сознания, я вспомнил про книгу. Про последнюю запись. Нет, не про нее. Про то, что было после. На задней обложке. Что-то, что я тогда не заметил.

Я из последних сил вытащил тетрадь из сумки. Зажег зажигалку. На внутренней стороне кожаной обложки были нацарапаны слова. Ногтем. Криво, впопыхах.

«ОНО НЕ МОЖЕТ ПЕРЕВАРИТЬ ТО, ЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТ. ДАЙ ЕМУ ЗАГАДКУ БЕЗ ОТВЕТА».

Загадку... Какую загадку? У меня не было ни сил, ни времени на ребусы. Стены давили все сильнее. Я чувствовал, как хрустят мои кости.

И вдруг я понял. Какую загадку не сможет решить простое, древнее, хищное существо, которое питается жизнью и страхом? Не математическую. Не логическую. Человеческую.

Я вытащил из внутреннего кармана куртки единственную вещь, которая связывала меня с моим прошлым, с моей болью. Маленькую, потрепанную фотографию. На ней мы с Анькой. Мне десять, ей — пять. Мы стоим под яблоней в саду у бабушки и хохочем, перемазанные земляникой. Момент чистого, незамутненного счастья.

Стены уже касались меня со всех сторон. Я сел, скрестив ноги, зажав фотографию в руках. Я закрыл глаза. И я перестал бороться. Перестал бояться.

Вместо этого я начал вспоминать.

Я отдал этому месту, этому живому гробу, все, что у меня было. Я отдал ему не страх. Я отдал ему свою душу. Я вспомнил тот день под яблоней. Тепло солнца на лице. Вкус земляники. Беззубую улыбку сестры. Я вспомнил, как учил ее кататься на велосипеде, как она разбила коленку, и как я нес ее на руках домой. Я вспомнил ее выпускной. Ее сияющее лицо, ее белое платье. Я вспомнил нашу последнюю ссору. Каждое злое слово, которое я ей сказал. И вину. Страшную, всепоглощающую вину, которая была острее любого лезвия. А потом я вспомнил любовь. Ту огромную, братскую любовь, что жила под этой виной. Я плакал. Не от страха или боли. Я плакал от горя и от любви к моей мертвой сестре.

Я отдал этому существу всю сложность, всю противоречивость, всю боль и всю красоту человеческих чувств. Я дал ему загадку, которую оно не могло решить.

Стены дрогнули.

Раздался звук, похожий на стон. Глухой, утробный. Будто у существа началось несварение. Давящее тепло сменилось ознобом. Стены перестали давить. Они начали отступать. Медленно, с тем же утробным стоном, они раздвигались.

Я открыл глаза. Передо мной, в стене, появилась тонкая трещина. Из нее лился серый, предрассветный свет. Трещина росла, превращаясь в дверной проем.

Я, шатаясь, поднялся на ноги и выпал наружу, на мокрую от росы траву. Я жадно глотал холодный, чистый воздух. Я был жив.

Я обернулся. Изба стояла на том же месте. Но она была другой. Она казалась по-настоящему старой, мертвой. Бревна посерели, крыша провалилась. Она выглядела так, будто простояла здесь заброшенной сотню лет. Мое «подношение», моя душа, моя человеческая боль, оказалось для нее ядом. Она не смогла это переварить.

Я пошел прочь, не оглядываясь. Я не знал, убил ли я ее или просто заставил уснуть на долгие годы. Мне было все равно. Я шел сквозь лес, который больше не казался мне враждебным. Я нес в себе свою боль и свою вину. Но теперь они не были моим проклятием. Они были моим оружием. Моим щитом. Тем, что отличало меня от монстров. Тем, что делало меня человеком. Я шел в этот лес, чтобы умереть от горя. А в итоге именно горе спасло мне жизнь.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник