Предыдущая публикация
Старый дом
В последнее время Михаил Петрович стал замечать, что дом его потихоньку умирает. Не то, чтобы разваливался — нет, брёвна ещё крепкие, крыша не течёт. Но что-то неуловимое из него уходило. То скрипнет половица так, будто стонет от боли. То в углу гостиной проступит сырость, словно слеза. Да и печь, исправно служившая ему тридцать лет, начала капризничать — то дымом наполнит избу, то вовсе откажется греть.
Михаил Петрович понимал: дом стареет, как и он сам. Только если человек может уйти к детям в город, то куда уйдёт дом? Останется стоять здесь, пустой и ненужный, пока время не сотрёт его в труху.
— Дедушка, да когда же ты наконец переберёшься к нам? — спрашивала внучка Ольга, приезжая на выходные из города. — Дом старый, ему уже сто лет, если не больше. А тут и зимы суровые, и дороги заметает… Как ты один тут?
Старик молчал, глядя в окно на покосившийся сарай. Легко ей говорить — бросить всё и уехать. А кто здесь останется? Кто будет помнить, как его отец рубил этот дом, выбирая каждое бревно с особым прищуром? Кто вспомнит, как мать пекла в этой печи хлеб, от которого на всю избу разливался такой аромат, что соседские ребятишки заглядывали в окна?
— Мне не надо, — наконец ответил он. — Я тут родился, тут и помру.
Ольга вздохнула:
— Ну и упрямый же ты…
Но Михаил Петрович не был упрямым. Он просто знал, что дом — это не просто стены и крыша. Это память. Каждый угол здесь хранил отголоски прошлого: вот на этом стуле сидел его отец, вот на этой лавке он впервые поцеловал свою покойную Марфу, вот здесь, у окна, Ольга в детстве играла в куклы.
Бросить дом — всё равно что предать тех, кого уже нет.
Но однажды ночью случилось нечто странное.
Михаил Петрович проснулся от того, что в сенях кто-то ходит. Тихо, осторожно, словно боясь разбудить. Он встал, взял кочергу и вышел — никого. Только лунный свет струился через маленькое окошко, и в его синеватом свете плясала пыль.
— Кто тут? — окликнул старик.
Тишина.
Он уже хотел вернуться в комнату, как вдруг услышал — скрип. Не просто скрип половицы, а будто вздох. Глубокий, усталый.
Михаил Петрович замер. Он всегда считал себя человеком трезвым, не верящим в глупости. Но в тот момент ему показалось, что дом живой. Не в сказочном смысле, конечно… а просто чувствующий.
— Это… ты? — прошептал он, глядя на стены.
И тогда до него дошло. Дому было одиноко.
Не то чтобы он верил, что брёвна могут тосковать. Но ведь и сам Михаил Петрович, оставшись один, часто бродил по пустым комнатам. Вспоминал, как когда-то здесь звенели голоса, стучали ложки по столу, смеялись дети. Дому, наверное, тоже не хватало этого.
На следующее утро старик взял молоток и начал подбивать расшатавшиеся ступени крыльца. Потом замазал трещины в стенах. Потом вычистил печь так, что она снова задышала ровным, тёплым жаром.
Работая, он думал о странной вещи: люди уходят, а дома остаются. Они помнят. Помнят шаги, смех, ссоры, праздники. И если дом пустеет — он словно теряет смысл.
А значит, его нужно наполнить.
Вечером Михаил Петрович позвонил Ольге.
— Приезжай на выходные. И детей захвати.
— Дедушка, ты что-то задумал?
— Да так, — усмехнулся старик. — Дом просит гостей.
И когда через неделю в старом доме снова зазвучали детские голоса, а из трубы потянулся ароматный дымок, Михаил Петрович сел на крыльцо и закурил.
— Ну что, старина, — сказал он, похлопывая по бревну, — теперь держись. Мы с тобой ещё повоюем.
В голове мелькнуло, как странно это — разговаривать с домом. Но разве не говорил он всю жизнь с деревьями в саду, с коровой в хлеву, с упрямой лошадью, что не хотела идти в гору? Всё вокруг было живым, просто не каждый умел это слышать.
Дом ответил ему новым скрипом — то ли соглашаясь, то ли посмеиваясь над стариковскими выдумками. Михаил Петрович усмехнулся в ответ и потянулся за топором. Надо было подрубить нижние венцы — сырость подбиралась к ним всё настойчивее.
"Вот и хорошо, — думал он, работая. — Пусть правнуки бегают, пусть Ольга пироги печёт, как её бабка. Дом оживёт. А я... я пока ещё крепок. Успею и печь переложить, и крышу подлатать. Успею."
Он оглядел двор, заросший травой, покосившийся сарай, старую яблоню, что всё ещё плодоносила, несмотря на свой возраст. Всё это было его жизнью. И пока он здесь — ничего не пропадёт.
— Держись, — повторил Михаил Петрович, вытирая пот со лба. — Вместе мы ещё поживём.
Из распахнутого окна донеслись звонкие голоса правнуков, запах свежеиспечённых пирогов и смех Ольги.
"Бабушкин рецепт", - мелькнуло у Михаила Петровича. И он вдруг ясно представил, как Марфа, будто и не уходила никуда, суетится у печи, поправляет платок и бросает ему через плечо: "Ну чего застыл, старый? Иди семью кормить!"
Он засмеялся своему видению, но в этом смехе не было горечи - только тёплая, светлая грусть, которая со временем превращается не в боль утраты, а в тихую радость памяти. Дом, наполненный жизнью, больше не казался ему склепом прошлого - он стал мостом между поколениями. Где каждое бревно, каждая трещинка на косяке теперь рассказывали не только его историю, но и начинали новую.
"Ишь ты, - подумал старик, прислушиваясь к детскому топоту, - а я-то боялся, что вместе со мной и дом умрёт". Он расправил плечи, почувствовав неожиданную лёгкость. И уверенной походкой направился к крыльцу, где его уже звали к столу.
Следующая публикация
Комментарии 1