Усталый Шут сидел на парапете высокого здания и курил.

Самое любимое его время: рассвет, когда смена только закончилась. Он передал дела дежурному ангелу и кончиком раздвоенного языка смаковал ядовитый дым – привычное завершение непростой рабочей недели.
Не первое, и даже уже не второе тысячелетие он трудился исполнителем желаний. Неблагодарный, скотский труд. Ничто не ценится человеком так низко, как то, за что он не заплатил.
Бывают, конечно, желания выстраданные – за них человек платит бессонными ночами, седыми волосами и больным сердцем. Выполнением таких желаний заведуют другие – благообразные сущности с бесконечно добрыми глазами и белоснежными крылами за спиной. Они приходят неслышно, когда человек спит. Касаются Исполняющим Перстом лба и забирают плату за желание: годы жизни, которые мог бы прожить человек, если бы страданиями не изорвал в лоскуты своё сердце. И в жизни человека происходит чудо – выздоравливает неизлечимо больной родственник или в слабом чреве женщины зарождается новая жизнь, или… да много чего. Вариаций множество.
Шут был иным. Таких как он, отправляют к людям, которые желают просто так. Этих людей и желаний большинство, и это правильно, это в природе человеческой – желать. Именно это свойство натуры провело человечество от собирательства к звёздам.
Желание человека может исполниться разными способами – в зависимости от того, кто придёт к нему исполнителем, а это решает жребий. Поэтому желания, даже пустяшные, нужно загадывать обдуманно – иначе вместо заветного колечка на палец вполне натурально можно получить оторванные руку и сердце в коробочке.
Шут усмехнулся. Именно такие каверзы были его специализацией. Он не был злым – просто время от времени людям нужно напоминать о том, что они не центры Мироздания, что Вселенная и её Творец неизмеримо могущественней, и мерить их непостижимость своими, людскими мерками – глупо.
Шут затушил сигарету о поручень, хулигански огляделся по сторонам и бросил её вниз, затем слетел с парапета сам. Внизу его ждали любимый паб, стейк и двадцать сортов настоек на любой вкус, от пряного до сладкого. В предвкушении пира и хмеля Шут ускорился.
В проулке перед баром его окликнули. Невысокий круглый человек в сером костюме – из своих, исполнителей, только его специализацией были детские желания.
– Чего забыл тут, Николенька? – Шут предпочитал звать его именно так, Николенькой. Век назад это звучало ласково, теперь же больше походило на издёвку. Шута это устраивало.
Круглый дёрнул щекой, как при зубной боли. Едкий обмен любезностями был их с Шутом ритуалом из тех древних времён, когда они служили в конкурирующих организациях. С тех пор многое поменялось, но этот ритуал остался в своём, первозданном виде.
– Забыл на тебя посмотреть. Проверяю – не скопытился ли, грешник?
– Грешник? Я? По сравнению с тобой я агнец и идеал. Думаешь, обрядился в ризы исполнителя и сразу святым стал, а, Николенька?
– Не егози, а то егозилка затупится, Шут ты мой гороховый. Дело к тебе есть.
Шут перестал скалиться и замолчал в ожидании. Нечасто коллега просил его об услуге.
– Весь внимание, друг мой.
– Да, собственно, ничего сверхсложного. Мне нужно одно бескорыстное выполнение. У тебя в заначке есть, я знаю.
– Откуда знаешь? – огрызнулся Шут – То, что я бездумно не разбрасываюсь лимитом направо и налево, не значит, что он есть.
– Знаю тебя, старого жмота. Которую сотню лет? Двадцатую? Тридцатую? У тебя жёлтый снег из-под бомжа зимой не выпросишь, не то, что желание.
– Эй, полегче! Гля, раздухарился. Осади.
– Кхм… Да, действительно. Погорячился. Извините, был напуган... В общем: выручай, Шутóчек, очень нужно.
– А свои где растряс?
– Дык вот… – Круглый развёл руками, мол, не знаю, само как-то получилось. Шут знал эту его сердобольность и не осуждал, но не упустил случая лишний раз поворчать:
– Балуешь ты их, Николенька, а потом сами плакать начинаем: откуда столько потребителей выросло. Нельзя каждую прихоть на блюдечке с золотой каёмочкой приносить, знаешь же. – Эту фразу Шут произносил добрую сотню раз.
– Знаю-знаю, но вот… Дети же. Добрые души порадовать хочется.
– Расхолащиваешь ты их, Николенька, нельзя так. Душа обязана трудиться – слова тёзки помнишь? Сам же ему, небось, и нашептал.
Конечно, Николай помнил. Но эта сентиментальность – он никогда таким раньше не был. Стареет. Пожалуй, пора подавать прошение на перевод.
– Помню, Шутóчек, помню. Так как?
– В последний раз. Нет, не как обычно, а реально – в последний. Говори, кто ждёт.
* * *
Шут стоял посреди детской комнаты. Это был обычный деревенский дом. Просторный и достаточно просто убранный. В детской стояли двухъярусная кровать, два шкафа с книгами и игрушками и стол. На втором ярусе кровати, лицом в розовое покрывало, лежала девчонка лет десяти-одиннадцати, и плакала. Это были настоящие слёзы, по серьёзному поводу, не надуманному: глухие рыдания сотрясали худенькое тело.
Шут легко коснулся тёмных волос. Так, понятно. Соседская семья купила своим детям велосипед, о котором эта девочка мечтает уже второй год. Вот только родители девочки – сельская учительница и фермер – не могли позволить себе такую дорогую покупку. И девочка это знала. Она была очень сознательная для своих лет, не избалованная, но свою обиду сдержать не смогла. Чего ещё ждать от несформированной детской психики?
Шут присмотрелся: помимо обиды, девочку пугало одно, невыносимо сильное чувство – зависть. Она огненной отравой жгла душу девочки, и та плакала боли. Затем взяла слово ненависть – детская, слабая, но уже крайне опасная. Девочка робко ненавидела себя, за то, что жила в бедной семье, своих родителей за то, что не могли купить ей «велик», своего младшего брата – просто за то, что был и периодически здорово ей докучал. Ненавидела соседей – за то, что с лёгкостью позволяли себе то, что было ей недоступно.
Шут покачал головой: так дело не пойдёт. Нельзя позволять ненависти произрастать в детских душах. Он призадумался. Да, можно использовать бескорыстное исполнение, но к чему это приведёт? Шут раскрутил нити вероятностей. Мама девочки получит премию, купит велосипед – один на двоих с братом, конечно же. Дети начнут ссориться и соперничать, родителям это надоест, и они сначала установят временной лимит по покатушкам, а когда это не приведёт к желаемому результату – запретят кататься совсем. И злость снова поднимет голову, но уже в двух душах – девочки и её младшего брата.
Несколько вероятностей прокрутил Шут, и все они приводили к одному – брат и сестра ссорились, родители страдали, дружная семья распадалась на чужих друг другу людей. Среди этого кишащего обидами клубка вероятностей показалась одна светлая нить. Шут ухватился за неё, раскрутил. Что ж, пусть будет так. Он снова коснулся тёмных волос, погладил девочку по плечам и исчез.
Девчушка перестала плакать, села на кровати. Боль в груди, которая так испугала её, почти исчезла. Из серых глаз ушли страх, а потом и обида. Она посидела ещё немного, всхлипывая, сходила на кухню, попила холодной воды. Взяла любимую книжку и вышла на улицу — во дворе цвёл шикарный куст ирги, под которым можно было удобно сидеть и читать. И никто её за этим кустом не заметит.
Через некоторое время она услышала соседей – маму и дочь. Они вышли полоть и поливать грядки, как делали каждый летний вечер. Девочка часто слышала их и поначалу не обратила внимания. Затем её привлёк голос соседки – тёти Ани. Он был непривычно холодным, девочка даже не знала, что она может так холодно говорить. Тётя Аня обращалась к своей дочери, Настёне, счастливой обладательнице нового велосипеда:
– И будь добра не спорить! Ты живёшь в моём доме, ешь еду и носишь одежду, купленную на мои деньги. Чтоб мне не смела перечить! Услышу ещё раз – мало не покажется!
И звук шлепка.
Девочка сидела, боясь пошевелиться – вдруг они заметят её и поймут, что она слышала их разговор? Вскоре соседки ушли. Девочка вспомнила добрую маму, как она иногда спрашивала у девочки совета и никогда ничем не упрекала, и улыбнулась. Обида совсем покинула её, хрупкая ненависть окончательно заглохла, боясь даже намекнуть о своём существовании. Девочка поклялась себе, что больше никогда не будет завидовать.
Прошло двадцать лет. Шут сидел на скамейке в парке и мрачно созерцал мир. День выдался непростой – как всегда, скучных рабочих дней у него не бывало. Он ждал свою цель: юнца разбитного вида. Уже было видно, как тот бредёт по парковой дорожке. Через несколько минут он поравняется со скамейкой и вслух пожелает: «Эх, сейчас бы что-нибудь перекусить!» И это желание Шут исполнит: рядом с ним лежал небольшой булыжник, о который парень споткнётся и перекусит проводок от своих наушников.
Когда юнец был уже рядом, его обогнала лихая велосипедистка. Шут проводил её взглядом: яркая одежда, тёмные короткие волосы, серые глаза сияют и улыбка до ушей. И велосипед у неё необычный: большой, тяжёлый, с толстенными колёсами.
Что-то в девушке показалось знакомым старому исполнителю. Шут заглянул в неё глубже, узнал и довольно крякнул: ни злости, ни ненависти, ни зависти не было в её душе.
Он докурил сигарету и повернулся к юнцу.
Автор: Мария Зверева
#авторскиерассказы