Сонный паралич

Утро в их квартире начиналось не с поцелуев и кофе в постель. Оно начиналось с будильника на телефоне Лёши, противного электронного писка, который он успевал выключить только с третьей попытки. Соня ворочалась под одеялом и бормотала что-то недовольное, не открывая глаз. Потом тишина. Потом — второй будильник. Её. Он начинался со звука скрипящих скрипок и заканчивался руганью.

Они жили вместе уже два года. Почти без перерывов. Сначала было весело, как в кино: роллы в два часа ночи, совместные душевые, безумные переписки днём и звонки без повода. А потом пришёл быт. Он не обрушился внезапно — скорее, прокрался на цыпочках. Сначала появились обсуждения, кто моет посуду. Потом — кто платит за интернет. Потом — кто снова забыл купить молоко.

Соня работала из дома — редактор в крупной маркетинговой компании. Строгие дедлайны, правки по сто раз, письма в почте с пометкой "срочно". Она не любила говорить о работе, особенно за ужином. На вид — спокойная, даже холодная. Но могла сорваться, если что-то было не по плану. Её всё раздражало: как Лёша чавкает, как долго он не выносит мусор, как ставит мокрую кружку на стол без подставки. Но при этом она умела быть невероятно заботливой. Могла в один вечер накрыть на стол, помыть пол, приготовить Лёше обед на завтра и ещё купить ему новый кабель для зарядки, потому что “ты же всё равно забудешь”.

Лёша работал инженером на городском заводе. Утром — толпа в метро, вечером — усталость в ногах и голова, как в тисках. Он был проще. Мог забыть выключить свет, купить не тот хлеб, перепутать день рождения мамы Сони. Зато умел смеяться до слёз, смешно танцевать посреди кухни под "Артик & Asti" и приносить домой её любимые пирожные просто так. Он говорил, что любит её. И правда любил — по-своему, немного неуклюже, но искренне.

Квартира была съёмная, на шестнадцатом этаже типовой новостройки — длинный подъезд, вечные очереди в лифт и двор, в котором одновременно гуляли дети, курили подростки и парковались водители “Гетта”. Две комнаты, ламинат “под дуб”, серые стены, бледно-жёлтые занавески, неоновая лампа над кухонным столом. Спальня была их убежищем: большое окно, кровать с мягким изголовьем, полки с книгами, фотографии в рамках на стене. На одной — они смеются, на другой — обнимаются в метро, на третьей — Лёша целует Соню в лоб.

Иногда они ссорились. До крика, до слёз. Однажды Соня ушла к подруге на два дня, заявив, что "устала жить с ребёнком". Лёша тогда просто лёг на их кровать и не встал до следующего утра. А через день они ели пиццу и смотрели сериал, обнявшись, будто ничего и не было. Так бывает. Так и живут.

Они не были идеальной парой. Но были вместе. А это, как ни крути, уже что-то значило.

Ссора началась с ерунды. Как всегда. Он пришёл домой позже, чем обещал, — задержался с ребятами после работы. У него был хрипловатый смех и запах табака на одежде. Она — усталая, с разболевшейся головой, сидела на кухне, накрывая на стол. Макароны остыли. Тарелки гремели громче обычного.

— Ты даже не позвонил, — сказала она.

— Я написал.

— В девять вечера, Лёша. В девять.

— У нас что, теперь по секундомеру всё?

Пауза. Потом слова — сначала тихие, сдержанные, затем резкие, больные. Их ссоры никогда не были театром: без битья посуды, без истерик. Но зато в словах — холод, как в зимней воде.

Беспощадность, с которой ранят только близкие.

— Может, ты просто живёшь здесь, потому что удобно? — Соня не смотрела на него. — Тебе тепло, еда есть, всё рядом. Только я как будто — фоновая мебель.

Он хотел что-то ответить, но передумал. Просто кивнул. И ушёл в другую комнату, захлопнув за собой дверь.

Соня осталась на кухне. Голова гудела, как трансформатор. Она долго сидела в темноте, не двигаясь. Потом выключила свет, легла в постель, отвернувшись к стене.

Лёша спал на диване. Наверное.

Она не запомнила, как уснула.

И вот — ночь. Темнота. Комната залита тусклым светом от уличного фонаря. Она лежит на спине. Наверное, это и разбудило — непривычная поза. Её веки приоткрыты, в глаза бьёт ровный оранжевый свет.

Хочет повернуться — не может.

Хочет пошевелить пальцами — ничего.

Паника не приходит сразу. Сначала — удивление. Лёгкое, как у ребёнка, когда не понимаешь, почему велосипед вдруг не едет. Соня пробует снова. Ни рука, ни нога. Грудная клетка тяжёлая, будто на ней кто-то сидит. Воздух стал вязким, как кисель. Кажется, он не доходит до лёгких.

И тут приходит страх.

Холодный, тотальный. От затылка до пяток. Словно разум отделился от тела, а само тело — мёртвое, забытое, застывшее. Она хочет крикнуть, но голос застрял где-то внутри, в гортани, как кость. Только сердце колотится, пытаясь вырваться из клетки.

Что это? Почему она не может двинуться?

В поле зрения — потолок. И… что-то ещё. В углу.

Чёрная тень. Прямо там, в тени шкафа. И она не расплывается, не исчезает, как любой обман зрения. Она стоит. Ждёт.

Соня пытается закрыть глаза, но не может. Они полуприкрыты, и она в ловушке этого взгляда. Невидимого, но осязаемого. Как будто сквозь плоть проходит.

И вдруг — шаг. Один. В комнате, где кроме неё никого быть не должно, раздаётся звук, будто кто-то босыми ногами ступил по линолеуму.

Потом второй.

Существо (она не знает, как иначе это назвать) приближается. Очень медленно. Без лица, без очертаний — просто темнота, в которой прячется что-то первобытное, древнее, как сам страх.

Соня хочет умереть. Потому что мысль "это сон" — не помогает. Всё по-настоящему. Тело неподвижно, дыхание сбилось, и это невыносимо.

Тень нависает. Её лицо — пустота. Внутри — чёрная яма. И вот она склоняется, почти касаясь лица Сони. Без звука. Без запаха. Только ледяной ветер.

И тогда — всё кончается.

Соня резко подаётся вперёд, захлёбываясь воздухом, как после долгого погружения под воду. Комната пуста. Всё так же — оранжевый свет с улицы, затекшая шея, звуки города за окном.

Лёша спит в другой комнате.

Соня долго сидит на кровати, не двигаясь.

Но самое страшное — другое.

Она не спала.

Утро пахло кофе и холодной обидой. Соня тихо открыла холодильник, достала яйца и молоко, не глядя на Лёшу. Он сидел в гостиной, скролил ленту в телефоне, но почти не видел, что перед глазами. Они оба молчали. Каждое движение в квартире было подчеркнуто громким: щелчок газовой конфорки, стук чашки по столешнице, шуршание пакета. Дом, в котором всегда звучал смех или музыка, сегодня был наполнен звенящей тишиной.

Лёша чувствовал, как внутри всё клокочет — смесь вины, злости и беспомощности. Он знал: Соня обиделась, и по правилам их маленькой вселенной, первой она не заговорит. Обычно.

Но сегодня было что-то другое.

Он мельком взглянул на неё — лицо бледное, глаза с тенью под ними. Не накрашена, как будто не спала. Движения неуверенные, замедленные.

— Соня, — осторожно сказал он.

Она не ответила.

Он встал, подошёл, хотел просто взять её за плечо, но не успел — Соня сама обернулась. Глаза были полны слёз. Не театральных, не показных — настоящих, горьких, с комом в горле и дрожью в пальцах.

— Ты… — она выдохнула и, не сдержавшись, уткнулась ему в грудь. Плечи дрожали.

— Эй… — он обнял её, крепко, растерянно. — Что случилось, малыш?

Она всхлипывала, почти не выговаривая слова:

— Ты не пришёл… ты спал в другой комнате… а я… я не могла пошевелиться… я лежала и… там кто-то был…

Он гладила её волосы, пытаясь хоть как-то согреть.

— Сонечка… тише… я с тобой… я здесь…

— Я не спала… Лёша, это не был сон! Я не могла дышать, не могла говорить! Что это было? Почему тебя не было рядом?

— Прости… прости, милая… я больше не оставлю тебя, слышишь? Никогда. — Он сжимал её, как будто пытался передать ей тепло, силу, всё, что у него было.

Некоторое время они стояли так — на кухне, в их маленьком мире, который накануне трещал по швам, а теперь снова собирался из осколков.

— Это… звучит как сонный паралич, — наконец сказал Лёша. — Я слышал, у людей бывает. Когда тело спит, а разум уже проснулся. Ты не могла двигаться, да?

Соня кивнула, вытирая слёзы ладонью.

— И тень… в комнате… шаги…

— Это твой страх, — мягко продолжил он. — Мы с тобой устали. Ты, наверное, устала больше меня. Всё это — накопилось. Психика ищет выход, а тело — просто отключается.

Она молчала.

— Давай… давай возьмём неделю за свой счёт? — предложил он. — Поедем куда-нибудь. В домик, к лесу или на дачу к родителям. Без новостроек, без пробок, без всего этого. Только мы. Тебе надо выдохнуть. Нам надо.

Соня посмотрела на него сквозь слёзы, чуть улыбнулась. Впервые за утро.

— Давай. Только… сегодня не оставляй меня одну. Ни на секунду.

— Даже в туалет пойдём вместе, — попытался он пошутить, и она слабо фыркнула, уткнувшись в его шею.

Он крепче обнял её, и впервые за долгое время они почувствовали, что всё может быть хорошо. Или хотя бы — немного тише. Немного светлее.

— Да чё тебе непонятно, Серёга? Я в отпуске! Да хоть здание у вас там горит — без меня, ясно?! — Лёша отбросил телефон на стол, как будто тот обжёг ему руку.

Соня стояла в дверях кухни, глядя на него с напряжением в глазах. Она только-только начала приходить в себя, а теперь это. Лёша метался по комнате, застёгивая рубашку и одновременно отвечая на голосовые сообщения, в которых начальство то извинялось, то угрожало.

— Я на пару часов, честно. Им просто надо, чтоб я поучаствовал в каком-то созвоне с клиентом. Без меня они, видите ли, не могут… — он подошёл, поцеловал её в висок. — Вернусь быстро. Обещаю.

Соня молчала, не смотря на него.

— Я же сказал — пару часов. Пожалуйста, не злись, Сонь. Я всё понимаю. Правда. Просто… надо. Последний раз.

Она отвернулась, сжав губы в тонкую линию.

Лёша ушёл. Дверь захлопнулась. В квартире повисла та самая тишина, от которой закладывает уши.

Первые минуты Соня просто сидела на диване, глядя в одну точку. Её дыхание было неглубоким, осторожным, как будто любое резкое движение привлечёт… кого-то. Она сжалась под пледом, прижимая колени к груди.

— Алиса, включи мой плейлист, — сказала она дрожащим голосом.

Колонка отозвалась послушным "Слушаю вас", и через секунду по комнате разлился знакомый ритм: уютный, расслабляющий, почти домашний. Соня встала и включила телевизор — наугад, просто чтобы в квартире звучали голоса, создавая иллюзию того, что она не одна.

Музыка. Голоса. Свет. Тёплый чай. Ткань под ладонями. Всё это — якоря в реальности. Всё это — не дать утянуть себя обратно.

Она справилась. Продержалась.

Лёша действительно вернулся через два с половиной часа. С пакетами, в которых звенела бутылка красного вина и пахли булочки с корицей.

— Пашешь, как проклятый, — бормотал он, разуваясь. — За копейки. За семерых. Один. Всё на тебе. И они ещё говорят: “А давай ты ещё и за тех двоих сделаешь отчёт к утру?”. Я им: “А давайте я вам офис закрою снаружи, чтоб вы в окно прыгали, твари”. Хлопнул дверью и ушёл. Не уволят — я полотдела заменяю. А если уволят — да и хрен с ними.

Соня тихо рассмеялась, прижимаясь к нему.

— А ты как, малыш?

— Нормально. Я написала начальнице — беру за свой счёт. И знаешь, что она сказала? “Нам как раз легче будет”. — Соня пожала плечами. — И мне, если честно, плевать.

— Вот и правильно, — он чмокнул её в нос. — Сегодня мы просто живём. Без работы. Без дураков. Только ты и я.

Они поужинали, выпили по бокалу. Посмотрели старый фильм, потом сидели под пледом на балконе, обнявшись, глядя на закат над панельными коробками. В тот вечер всё казалось почти нормальным. Почти как раньше.

Но потом пришла ночь.

Соня проснулась. Или, как ей показалось, проснулась. Комната была та же. Тёмная, но с уличным светом, пробивающимся сквозь шторы. Тело — неподвижно. Совсем. Ни пальцем, ни головой. Ни крика, ни звука.

Она уже знала это ощущение. И оно вернулось. Только на этот раз — с ней было что-то ещё.

Она не просто слышала дыхание. Она чувствовала его. Оно было хриплым, влажным. Словно кто-то с трудом вдыхал, стоя у самой кровати. В темноте — тень обрела форму. Женская фигура, тонкая, обтянутая чем-то похожим на грязную простыню. Волосы спутанные, словно её таскали за них по полу. И руки… длинные, непропорциональные. На их концах — когти. Черные, острые, как вырезанные из угля.

Она не двигалась. Но смотрела. Из-под свисающих прядей — глаза. Чёрные, как бездна, и Соня точно знала: эта тварь видит её. Видит насквозь.

"Лёша… — попыталась она позвать, мысленно, отчаянно, — Лёша, проснись!"

Он лежал рядом. Мирно. Тихо. Спиной к ней. Не слышал. Не чувствовал. Как будто между ними — стена. Непробиваемая.

Женщина в простыне медленно наклонилась. Её волосы почти касались лица Сони. Хриплое дыхание стало ближе, влажнее. Один из когтей медленно потянулся к её горлу, словно проверяя — жива ли она.

Соня пыталась сжаться. Закричать. Хоть что-то. Ничего. Невозможность бежать. Невозможность спастись. Только страх, липкий, как смола, охватывающий всё тело.

И тогда она почувствовала холод. Настоящий. Физический. Эта тварь тронула её. Пальцы скользнули по ключице, как лёд, оставляя после себя онемение.

Внезапно — вспышка. Рывок. Воздух с глотком свободы.

Соня вскрикнула, резко села. Пот. Влажная пижама. Сердце стучит в горле. Лёша вскинулся, проснулся.

— Соня?! Что случилось?

Она ничего не ответила. Только вцепилась в него, как в спасательный круг. Дышала прерывисто. Смотрела в угол комнаты. Он был пуст. Но она знала — эта тварь была там. И, возможно… ещё не ушла.

Соня больше не спала. Она пыталась — засыпала в обнимку с Лёшей, с включённым светом, с музыкой и телевизором, с травяными чаями и успокоительным. Но стоило закрыть глаза — она возвращалась.

Поначалу Соня просто просыпалась с криками. Потом начала бояться вечера. А спустя пару дней она боялась даже моргнуть.

Круги под глазами стали синевато-жёлтыми, кожа натянулась, губы потрескались. Она перестала есть. Стала резкой. Вспыльчивой. Подозрительной.

— Сонь, давай хотя бы погуляем? — осторожно предложил Лёша.

— Ты издеваешься? Там уже темнеет!

— Но свежий воздух…

— Хочешь, чтоб она быстрее за мной пришла, да?

Лёша отшатнулся. Такого тона от неё он никогда не слышал.

— Послушай… — он говорил осторожно, как по стеклу, — может, нам стоит сходить к специалисту? Это всё похоже на тяжёлую форму парасомнии. Возможно, стресс, накопившаяся усталость…

— Ага. Конечно, — перебила она, губы её дрожали. — Усталость, да? Ты тоже думаешь, что я сумасшедшая?

— Я такого не говорил…

— Но ты думаешь! Думаешь! — крик сорвался из горла, как хрип, и она ударила ладонью по столу. — Я не псих. Я отличаю сон от реальности! Это… оно реально, понимаешь? Это не сонный паралич, не галлюцинации, не истерика! ОНО ПРИКАСАЛОСЬ КО МНЕ!

Она почти плакала. Но не от страха — от злости. От отчаяния. От того, что он не верит. Или делает вид, что верит. А это хуже.

Лёша молчал. Руки сжаты в кулаки. Он не узнавал её. Ту, с которой пил вино, смеялся под пледом, гулял по ночному городу, смотрел глупые сериалы, ел руками пиццу с ананасами. Сейчас перед ним стояла другая. Гневная. Испуганная. И чертовски уставшая.

— Я просто хочу помочь, — тихо сказал он.

Соня всхлипнула и отвернулась.

— Тогда поверь мне, — прошептала она. — Не врачам. Не интернету. Мне.

В их маленькой квартире стало тесно. Как будто стены приближались. Как будто воздух сгущался. Их уютный мир — где была любовь, музыка и свет — теперь трещал, как лёд под ногами. Они оба чувствовали: что-то ломается.

И никто не знал, что делать дальше.

Прошло несколько дней.

Жизнь Лёши превратилась в череду выматывающих переходов между работой, тревогой и попытками быть рядом. Он злился на себя, на обстоятельства, на судьбу — но сильнее всего на то, что не мог её спасти от самой себя.

Он вернулся на работу, но каждый раз, поворачивая ключ в дверях утром, ощущал, будто предаёт её.

По очереди Соню навещали мама, Юля, Катя. Они делали всё — готовили еду, поили её чаем, укладывали спать, говорили с ней часами.

Соня отказывалась идти к врачу, но согласилась принимать лёгкие успокоительные, хотя и с насмешкой:

— Типа пустырник спасёт от… этого?

Лёша только кивал. Он не хотел больше спорить.

Он просто хотел, чтобы она жила.

Работу она потеряла. Начальник устало сказал в трубку:

— Она больше не выходит, не отвечает, а когда была — пугала коллег. Извините, Алексей, но у нас не больница.

В один из вечеров, вернувшись домой, он увидел Юлю. Она сидела на кухне, молча пила остывший чай.

Соня спала — уставшая, обесточенная, под действием таблеток.

— Её всё трясёт, — шепнула Юля. — Даже во сне. Как будто всё тело в судорогах. Я сидела рядом, боялась дышать.

Лёша сел напротив. Он выглядел старше на десять лет. Щетина. Сутулость. Красные глаза.

— Спасибо, Юль. Правда. Что ты рядом.

— Я всегда рядом, — сказала она чуть тише. — Если понадобится. Хоть посреди ночи.

Она дотронулась до его руки, мягко. Тепло. Пальцы обняли его ладонь.

Лёша вздрогнул и, не глядя на неё, отдёрнул руку.

Юля не обиделась. Только кивнула, как будто поняла.

— Ты хороший. Не теряй себя, ладно?

Она ушла. В доме снова стало тихо.

Соня проснулась с криком через час. Лёша бросился к ней. Держал, шептал, что рядом. Но она смотрела сквозь него. Смотрела в угол. Туда. Где никого не было.

На следующий день ему позвонила Катя. Он вышел в коридор с совещания, не сразу разобрав слова.

— Что? Что ты сказала?

— Лёша… она… Соня… она выбросилась. Из окна.

— Нет… Нет… Подожди. Это какой-то бред. Она же… там кто-то с ней был? Ты была с ней!

Катя плакала. Сквозь рыдания он услышал:

— Я сделала ей чай… Просто ушла на кухню… Она сказала «спасибо» и улыбнулась… Я даже подумала — стало лучше… Когда вернулась — балкон открыт…

Катя замолчала. А потом прошептала:

— А она… внизу…

Мир исчез.

Звуки, свет, движение — всё стало ватным.

Он стоял с телефоном в руке, словно с трубкой от гранаты.

Лёша медленно сполз по стене и закрыл лицо руками.

Соня ушла.

Похороны были тихими. Погода выдалась пасмурной, как будто даже небо не хотело смотреть на это.

Лёша стоял, как тень самого себя.

Словно душа его осталась на балконе, откуда ушла Соня.

Он почти не говорил. Только молча слушал речи, кивки, «соболезную», «держись», «если что — звони».

Он никому не звонил.

Квартира после этого стала чужой. Пустой.

Соня всё ещё была в каждой мелочи — чашка с надбитым краем, плед с запахом её шампуня, рисунок на зеркале, который она рисовала пальцем после душа.

Он почти не ел. Почти не спал. Просто сидел. Курил.

Иногда рыдал, уткнувшись в её футболку. Иногда просто смотрел в темноту, не мигая.

Юля звонила. Сначала каждый час. Потом каждый день.

Он не поднимал трубку. Не читал сообщения.

Через неделю она пришла сама.

Дверь была не заперта.

Он сидел на кухне. Глаза потухшие. Руки дрожат. Голос — глухой:

— Не надо.

— Я просто хочу помочь, — тихо сказала Юля.

— Тебе кажется, что можно помочь. А мне — что уже поздно.

— Я рядом. Ты не один…

— Я знаю, где выход, — перебил он. — И ты тоже знаешь.

Он посмотрел на неё впервые. И в этом взгляде было столько боли, что Юля не стала больше настаивать.

Просто кивнула. Повернулась, ушла в коридор.

Обуваясь, она вытащила из сумки небольшую фотографию — любимое фото Лёши. Снимок, который она разглядывала часами, вглядываясь в его глаза.

Оглянулась, прислушалась.

Он всё ещё был на кухне. Далеко.

Она осторожно подошла к углу за вешалкой. Там, где сама, в один из дней, когда Соня была собой, подрезала обои.

Словно сделала личный тайник. Секретик из детства, но — зловещий.

Достала оттуда другое фото — Соня. Перечёркнутая.

Пальцем, обмакнутом в кровь, она когда-то нарисовала сверху уродливый силуэт.

Ту самую сущность, которую Соня описывала в слезах.

Юля улыбнулась.

— Глупая. Ты не поняла, кого боялась.

Фото спрятала в сумку.

А рядом, в тот же разрез обоев, положила фото Лёши.

На нём — тоже кровь. Но не хаос. Рисунок сердца. И имя: Юля.

Она поправила обои. Аккуратно, чтобы всё было идеально.

Прислушалась. Тишина. Только слабый кашель с кухни.

— Осталось чуть-чуть, — шепнула она, сжимая сумку.

— И ты будешь мой. Навсегда.

Кладбище страшных историй 

#страшныерассказы