Он опять не знал, куда идти. Какое-то время он трусил за машиной, увозившей хозяина, потом повернул и побрёл вдоль незнакомой улицы. За одним из заборов залаяла собака, осторожно высовывая нос сквозь щели в штакетнике. Пёс остановился и посмотрел. Собака была вдвое меньше него, чёрно-белого окраса, с густой длинной шерстью и смешными большими ушами, торчавшими почти по бокам головы. Пушистый белый хвост то поднимался опахалом над спиной, то опасливо прятался между задними ногами. Пёс чувствовал её страх и уселся напротив забора, ожидая, что будет дальше.

Услышав лай, на крыльцо дома вышла молодая женщина и стала всматриваться в темноту, пытаясь разглядеть источник собачьего недовольства. Пса за забором она не увидела.

- Тобик! – крикнула женщина, обращаясь к собаке, - кого ты там увидал? Нет же никого, перестань!

Тобик не унимался. Он то поворачивал голову к хозяйке, словно пытаясь что-то сказать, то опять облаивал невидимку.

- Тобик, перестань! – сказала женщина уже спокойнее. – Ты, наверное, голодный, сейчас я тебе поесть вынесу.
Она скрылась за дверью, а пёс, услышав знакомое слово, насторожился и приблизился к забору. Тобику достаточно было одного его тихого рыка, чтобы замолчать и скрыться в будке.

Женщина снова появилась на крыльце с миской в руках. Голодному псу в самый нос ударил восхитительный запах, которого никогда не было у хозяина, но который иногда доносился с соседних участков. Пахло кашей и мясом. Пёс сглотнул слюну и подошёл почти вплотную к забору.

Женщина поставила миску рядом с будкой, велела Тобику есть и удалилась. Как только она скрылась за дверью, пёс перемахнул забор и очутился рядом с миской. Еду он проглотил почти в один приём, даже не очень разобрав её вкус. Конечно, такого количества пищи было мало для того, чтобы насытить крупного пса, но он и этому был рад. Облизнувшись и несколько раз шлёпнув языком по пустой посудине, пёс неторопливо подошёл к забору, перевалился через него и отправился в свою нору, посчитав, что на сегодня приключений вполне достаточно. Он не знал о том, что хозяйка Тобика наблюдала за ним из окна.

***

Несколько дней спустя, вернувшись с работы, Василий застал жену за ревизией холодильника. Вид при этом у неё был озабоченный. Подняв на руках почти к самому потолку выбежавшую встречать дочку Лизу и поцеловав её в румяные щеки, он поставил ребёнка на пол и спросил жену:

- Привет! А ты что такая нахмуренная? Продукты закончились?
- Почти угадал. Мясо, которое для Тобика, к концу подходит. Крупа ещё осталась, а мяса совсем мало.
- Как? Мы же неделю назад полную морозилку мясной обрезью для него забили. Куда же всё девалось, неужели у собаки аппетит утроился?
- Не утроился. И не у Тобика. К нам собака Фёдора приходить стала, ну, знаешь, того соседа, которого в больницу увезли. Она сначала у Тобика еду отбирала, а мне её жалко стало, вот и кормлю.

Василий сел за стол и внимательно посмотрел на жену.
- Маша, а тебе не кажется, что… - он не договорил, потому что жена опередила его:
- Нет, не кажется. Пёс без хозяина остался, видно, сорвался с цепи, она так на нём и болтается. Его же никто с цепи спустить не догадался, все Фёдором занялись, о собаке никто и не подумал. Ну вот. Пришёл он к нам. У других-то соседей собак нет, поживиться нечем. А мне его жалко! Он, хоть и огромный, но худой: живот почти к спине прирос.

- И что ты намерена с ним делать? Он же дикий, цепной. На цепь посадить, чтобы двор охранял, Тобику подмога? Так как они ещё с ним сойдутся. Ему одного раза хватит, чтобы Тобика пополам перекусить.
- Ну, не перекусил же! До сих пор Тобик от него в будке прячется, но тот на него и внимания не обращает. Вась, ну не убудет у нас, если мы его у себя оставим!
- А за Лизу ты не боишься? Рассказывали, что у Фёдора пёс шибко злой, никого, кроме хозяина, к себе не подпускает.

- Меня-то он не тронул, когда я миску ему ставила, хотя почти рядом стоял. Я же по глазам его вижу, угрюмый он, но не злой. Людям не доверяет, потому что Фёдор бил его сильно. Он привыкнет, я знаю. Не бросать же его в беде!
- Так… Значит, тебя он близко к себе подпустил. Безголовая ты, Машка! А если бы кинулся еду отбирать?
- Ну, не кинулся же! Мне кажется, он всё понимает, только сказать не может. Не злой он ни капельки, а с Фёдором поживёшь - совсем никому доверять не будешь.

- Значит, не кинулся... - Василий покрутил головой, обдумывая слова жены. - Это, пожалуй, хорошо. А когда Фёдор из больницы вернётся, он же назад его захочет взять?

Маша опустила глаза и тихо сказала:
- Не вернётся Фёдор. Мне Тамара, которая медсестрой в больнице работает, сообщила по секрету, что умирает он. Заражение крови, гангрена, да ещё и воспаление лёгких. Поздно его привезли, он уже с неделю, наверное, болел. Руку чем-то рассадил, а не продезинфицировал. А за Лизу не бойся, она во двор только со мной выходить будет, пока не привыкнет. Вась, ну пожалуйста!

Василий подумал, подумал и подвёл итог:
- Всех-то тебе жалко, всех-то ты пригреть готова, добрая ты моя! Машка, иди сюда, я тебя поцелую! А собака… Пускай остаётся, раз уж так сложилось. Корми, пока не привыкнет, а дальше видно будет. Но Лизу одну во двор не выпускай! Мало ли что. Я этому зверю не доверяю, люди рассказывали, злой он сильно. Да и Фёдор… Что хорошее он из собаки вырастить мог?

Маша хотела что-то сказать и уже набрала воздуха в грудь, но Василий, хлопнув ладонью по столу, сказал тоном, не терпящим возражений:

- Всё! Я сказал. Пусть приходит, но когда во дворе никого нет. Корми, ублажай, может, и привыкнет. Но будь осторожна и ребёнка береги! Кто знает, что у собаки на уме. А в выходной я ему будку сколочу, надо же псу где-то жить.

Повеселевшая Маша стала собирать на стол, и вскоре вся семья села ужинать. А сытый и довольный пёс в это время спокойно спал в своей норе, не зная о том, что где-то решалась его судьба.

*****

В тот день с утра ярко, уже почти по-весеннему светило солнце, в кустах живо переговаривались воробьи, обсуждая свои насущные проблемы, важные вороны ходили по свалке, разыскивая съедобные отбросы, а пёс блаженствовал, растянувшись на солнечном пятне на склоне оврага.

Несколько сытых дней без побоев и постоянной тревоги смягчили его нрав и помогли взглянуть на жизнь другими глазами. Чутьё подсказывало ему, что мир вокруг изменился, и злой хозяин больше не появится перед глазами.

Приходя в знакомый уже двор, пёс молча съедал оставленную ему пищу, поглядывая на стоявшую в сторонке женщину, в любую минуту готовый убежать. Но женщина стояла не шевелясь, и только тихонько говорила ему:

- Ешь, миленький, не бойся. Видишь, у меня даже в руках ничего нет, - и чуть-чуть разворачивала прижатые к бокам ладони.

Не отрываясь от еды, пёс искоса посматривал на неё. Голос успокаивал. В нём не было угрозы, только мягкие нотки, так не похожие на грубые интонации Фёдора, доходили до слуха собаки. Всё равно пёс старался поскорее закончить трапезу и убраться восвояси, теперь уже через предусмотрительно оставленную открытой калитку.
Расслабившись, пёс не заметил даже, как солнечный день вдруг стал серым, на небо набежали тучи и повалил снег. Пёс нехотя поднялся, огляделся вокруг и решил размяться, пройдясь по оврагу.
Подойдя уже почти к тропке, проложенной им же по склону и ведущей наверх, он вдруг остановился и прислушался. Услышанные им звуки не были похожи ни на что, слышанное им раньше. Тоненький голос то всхлипывал, то переходил в подобие рычания, то разливался протяжным «а-а-а-а-а-а-и-и-и!», то затихал, чтобы через секунду начаться вновь. Пёс вгляделся и сквозь снежную пелену узрел человека. Человек был маленьким, раза в три меньше виденных им раньше людей. Он сидел на снегу на дне оврага, тёр кулачками глаза и издавал те самые звуки, насторожившие собаку. Пёс принюхался. Опасностью от маленького человека не пахло, наоборот, что-то в запахе показалось псу знакомым. Ему сразу вспомнились знакомый двор, женщина с миской еды и её тихий ласковый голос. И пёс догадался: перед ним ребёнок. Маленький человеческий щенок, завёрнутый в платок, перекрещивающийся на груди и завязанный сзади, из-под платка выглядывали край пальто и валенки. Ребёнок плакал горько и безнадёжно. Эти звуки нельзя было спутать ни с какими другими, ведь и собачьи, и человеческие дети плачут одинаково. Отбросив сомнения, пёс подошёл, ткнул носом в прижатые к лицу ручонки и лизнул солёную детскую щеку. Ребёнок (это была девочка) затих, присмотрелся к неожиданному явлению и вдруг заулыбался.

- Мишка! Я знала, что ты придёшь! Ты же отведёшь меня к Деду Морозу? Ты должен знать, где он живёт! А то я тут совсем замёрзла и заблудилась, не найду дорогу. Ты же мне её покажешь? Ты же добрый мишка?

Пёс ни слова не понял из сказанного ребёнком, но почувствовал, что человеческий детёныш в беде. Как ему помочь, он и сам не знал, но инстинкт подсказывал, что этого щенка нужно отвести к людям, не место ему в тёмном заснеженном овраге. И пёс решительно подтолкнул человечка носом в спину: иди! Ребёнок послушался, поднялся на ножки и потопал вперёд, направляемый собакой. Пёс вёл его к выходу из оврага, временами легонько подталкивая носом. В этом месте склон оврага был довольно крутым, и маленькому ребёнку было не под силу его одолеть. Тогда пёс аккуратно взял его за воротник пальто, как щенка за шкирку, и потащил наверх. Девочка помогала ему, отталкиваясь от склона руками и ногами, а потом ухватилась за обрывок цепи, болтавшийся на ошейнике, и так, вдвоём, они выбрались на край оврага, за которым начиналась знакомая псу улица.

Пока они выбирались, совсем стемнело, поднялся ветер и замела позёмка. Вдвоём они двигались по направлению к дому. Уставший ребёнок почти повис на собаке, но псу всё было нипочём. У него была цель, и он должен был её достичь, хотя у самого начали заплетаться лапы, а непривычная тяжесть тянула вниз. Пройдя примерно полдороги, пёс вдруг остановился и сел. На улице были люди. Знакомая женщина и незнакомый мужчина бегали взад и вперёд, светили фонариками во все дворы и кричали: "Лиза! Лиза! Где ты? Иди сюда, мама с папой тебя ищут!"
У калитки так же бестолково суетился Тобик, временами взлаивая и добавляя беспорядок общую суматоху.

Услышав голоса, Лиза выпустила из рук цепь и заковыляла по снегу к родным, крича «мама, папа, я здесь»!

Оба родителя тотчас повернулись на голос и кинулись к ней. Отец схватил ребёнка на руки, прижал к себе, расцеловал в холодные щёки.
-Лиза! Где ты была? Зачем ушла из дома? Я же запретил тебе выходить одной! – Повернувшись к жене, сердито добавил: - Это ты виновата: недосмотрела!

Маша, оправдываясь, бормотала, что Лиза играла во дворе с соседкой Верой, что собака приходила раньше и её не ждали, она, Маша, готовила обед и посматривала в окно, и однажды выглянув, не обнаружила во дворе ни Лизы, ни её подружки. Тут и Василий с работы пришёл, и они вдвоём бросились на поиски.

- А я к Деду Морозу в гости пошла! – сообщила Лиза, поняв, что родители не сердятся, а, напротив, безумно рады её появлению. – Мы с Верой играли, играли, а потом она сказала, что домой пойдёт, потому что замёрзла, а я совсем не замёрзла, мне скучно стало и я решила, пока мама занята, к Деду Морозу сходить. Нам воспитательница в детском саду говорила, что он в лесу живёт, в избушке. Ну, я пошла и заблудилась. Я плакала, а мишка меня вытащил и сюда привёл, вот!
- Какой Дед Мороз, какой лес, что ты выдумываешь! – бормотал Василий, оглядывая ребёнка – не поранился ли. – У нас и леса-то нет, три куста, а не лес, где там Деду Морозу в избушке жить? И что за мишка тебе помог, ты сказать можешь?
Лиза развернулась на руках у Василия и показала рукой направление, где метрах в десяти от них сидела собака. Поняв, что его увидели, пёс встал и насторожился, вытянув вдоль спины хвост и напружинив лапы.

- Та-а-ак! – сказал Василий. - Ну-ка, Маша, бери Лизу и идите в дом, а я им займусь.

Маша послушно подхватила на руки Лизу и быстрым шагом скрылась за калиткой. Тобик, разглядевший, наконец, своего неприятеля, тоже счёл за лучшее убраться подальше и проскользнул за ними.

Лиза махала руками и кричала:
- Пока, мишка, спасибо тебе! Папа, не трогай мишку, он хороший, он меня спас!
- Да никто и не собирается его трогать, - пробормотал Василий, поворачиваясь к собаке. – Ну что, пёс, ты у нас герой? Если бы не ты, мы Лизу до утра бы искали, и не факт, что нашли бы. Так что заслужил ты награду: дополнительную порцию каши с мясом. Ты же любишь кашу?

Говоря это, Василий медленно, короткими шажками, приближался к псу. Не почуяв опасности, пёс немного расслабился и сел, не сводя глаз с человека.

-Бух! – сказал он хриплым басом, - бух!

Василий остановился.

- Ага, лаешь, значит, нападать сразу не собираешься. Предупреждаешь. Я понял. Ну что, пойдём домой. Теперь у тебя есть дом, понимаешь? Я тебе там будку сколотил, хорошую, просторную, тёплую. Будешь жить, как король.С твоей цепью как-нибудь разберёмся, когда ты мне доверять начнёшь. Ты ведь будешь мне доверять? Будешь, я знаю. Ну, пойдём! Там тебе Маша уже, наверное кашу приготовила, поешь. Вон как тебя снегом занесло, почти белым стал.
С этими словами Василий, не поворачиваясь к собаке спиной, боком двинулся к дому. Пёс тоже медленно, как бы раздумывая, мелкими шагами пошёл за ним. Дойдя до калитки, остановился, глубоко вздохнул, как будто собираясь нырять, и вошёл во двор.

- Вот и молодец! Смотри, вон твой дворец, видишь? Тобика не трогать, он свой! Понял? Тобик – фу! Нельзя!

Пёс молча выслушал обращенные к нему слова, прошел мимо будки Тобика (тот, как всегда, забился поглубже), осмотрел и обнюхал предназначенное для него жильё, выгреб лапами набитое Василием сено, влез внутрь и улёгся. Пасть его раскрылась, вывалив наружу красный длинный язык.
- Вот и славно! – сказал Василий. – Зря ты от сена отказался, ну, да как хочешь. Привыкнешь потом. Как же тебя назвать? Не собакой же тебя кликать!
Услышав знакомую кличку, пёс насторожился и приподнял уши.
- Ты большой, бурый, на медведя похож. Недаром Лиза тебя с медведем спутала. Мишка? Для такого пса несерьёзно. Не Бобик и не Шарик, это понятно. Пускай ты будешь Буран. Нравится тебе?

- Бух! – ответил пёс. – Гум… - Широко зевнул, показывая зубы, и положил голову на лапы, не сводя, однако, глаз с человека.

- Вот и договорились! Ну, отдыхай, Буран, ты сегодня славно поработал. Скоро хозяйка тебе поесть вынесет. Приятных тебе снов!

Для собаки начиналась новая жизнь.


*****


А в больнице, в тесном изоляторе с единственным забеленным до половины окном, едва освещаемым уличным фонарём, на продавленной койке, опутанный трубками и проводами ровно гудящих и попискивающих приборов, лежал Фёдор, хозяин и властелин пса. Глаза его были закрыты, дыхание со свистом и хрипом вырывалось из полуоткрытого рта. Угасающее сознание то погружало его в темноту, то ненадолго возвращало в реальность.

Где-то он слышал, что перед смертью человек как будто вновь проживает свою жизнь, и он старался зацепиться за те немногие видения, которые возникали перед его глазами. Ему хотелось увидеть что-то хорошее, с чем не страшно было бы уходить в небытие, но, как назло, хорошие события виделись редко и смутно, гораздо больше было такого, о чём ему никогда не хотелось вспоминать.

Вот он - мальчишка лет трёх отроду - сидит на коврике во дворе какого-то большого многоэтажного дома. Лето, вокруг бегают другие ребята, постарше, и то и дело норовят то стащить у него игрушку, то вытащить старенький коврик, подложенный матерью. Он кричит, машет кулачонками, зовёт мать, но матери не до него, хотя сидит она почти рядом на скамейке вместе с другими женщинами и что-то с ними громко обсуждает. У матери такой огромный живот, что платье едва не трещит по швам. Из разговоров родителей он знает, что совсем скоро у него появится маленький братик или сестричка.

А вот он с родителями дома, в большой квартире. На столе стоит маленький ящик, в котором лежит то, что называли его братом. Брат лежит неподвижно, но он не кукла, потому что не бывает кукол такого синюшного цвета, таких страшных и непонятных. Мать плачет, а отец даже не пытается её успокоить, стоит с каменным лицом. Вот мать с бутылкой сидит за тем же столом, на котором недавно стоял ящик с братом, отец вырывает у неё бутылку и разбивает о раковину, а мать изо всех сил колотит его кулаками в грудь.

Он видит родителей вместе, сидящих с бутылками там же за столом. Голодный Фёдор ходит вокруг, просит поесть, но пьяный отец отпихивает его так, что мальчишка летит в стену и больно ударяется головой. Вот пьяная мать в порыве раскаяния пытается обнять сына, но тот выскальзывает из её объятий, отворачиваясь от отвратительного запаха перегара. И тогда мать, разозлившись, даёт ему крепкую затрещину.

Вот они уже в развалюхе в посёлке. Поначалу Фёдор никак не мог привыкнуть к новому жилью, но потом, делать нечего -- смирился. Смирился с вечной грязью, привык к жидким помоям, которые у неё назывались то супом, то борщом, привык и к ссорам, дракам, которые пьяные родители устраивали почти ежедневно.

Единственной его отрадой была соседская голубятня с дюжиной белых птиц. Когда сосед открывал леток и свистом выгонял засидевшихся голубей в небо, Фёдор мог часами лежать на траве или сидеть на крыше сарая, наблюдая бесшумный полёт уходивших в «точку» птиц, за их медленным, неторопливым спуском кругами, почти не шевеля крыльями. Как он завидовал птицам! Улететь бы туда, где нет ни пьяных родителей, ни ненавистного дома-полуземлянки, ни уроков в школе с постоянными насмешками одноклассников и учителей за невыполненные задания и одежду с грубыми заплатами, переделанную, наверное, ещё из дедовской.

Фёдор уговаривал соседа подарить ему пару птиц, но сосед был согласен только на продажу или обмен, а ни денег, ни сколько-нибудь ценных вещей в доме не было. Мечта так и осталась бы мечтой, если бы, на свою беду, Фёдор не заметил, что у отца появилась красивая зажигалка, похожая на золотую. Где и как раздобыл эту вещицу, отец не распространялся, но любил похвастать ею перед дружками-алкашами. Эта-то злополучная зажигалка и толкнула Фёдора на первую в жизни кражу. Надеясь на то, что пьяный отец ничего не вспомнит, Фёдор вытащил зажигалку из его кармана, думал утром сказать, что тот либо сам её потерял, либо спёр кто-нибудь из дружков, и побежал к соседу.

Был уже вечер, но сосед нехотя согласился отдать за вещицу пару белобантовых голубей. При этом глаза у соседа подозрительно бегали, а зажигалку он сразу спрятал в комод. Должно быть, она и правда представляла собой какую-то ценность. Домой Фёдор бежал, не чувствуя под собой ног, заскочил в сарай, посадил голубей в ящик, накрыл его тряпкой и поставил на полку. Потом тихо проскользнул в дом и лёг спать, чтобы наутро заняться сооружением голубятни.

Но утром его ждал грандиозный скандал. Обнаружив пропажу, отец кинулся обыскивать дом, двор и сарай, наткнулся на птиц и в ярости свернул им шеи. Когда ничего ещё не подозревавший Фёдор вышел на крыльцо, то увидел мать, сидевшую во дворе на табурете и державшую в дрожащих от пьянки руках что-то белое. Возле её ног возвышалась горка перьев, а успевший с утра опохмелиться отец бегал вокруг и кричал, что самим жрать нечего, а тут ещё этих дармоедов кормить, пускай мать из них щи сварит, всё какая-то польза.

Онемевший от горя Фёдор получил от него подзатыльник и, не дожидаясь продолжения, что было духу рванул за калитку. Он бежал долго, не помнил, как миновал овраг и выскочил в поле. Пристроился там под каким-то кустом и дал волю слезам. Домой он пришёл только поздним вечером. Родители спали, наполняя дом пьяным храпом и тяжелым запахом перегара. На столе стоял чугунок с похлёбкой, а рядом на грязной клеенке валялись тоненькие жалкие косточки. Фёдор шмыгнул носом, схватил чугунок, выскочил на крыльцо и с силой забросил его в заросли малины. Утром отец устроил ему очередную порку, но к боли Фёдор отнёсся спокойно. Он привык. Тогда же Фёдор дал себе самому клятву: никогда не брать в рот спиртного. Хватит, насмотрелся на родителей.

В семнадцать лет Фёдор, уже собиравшийся пополнить ряды защитников Отечества и считавший месяцы и дни до призыва, угнал с другом, верным Пашкой, мотоцикл. Не устояли перед соблазном пронестись с ветерком по улицам посёлка. Но на крутом повороте Фёдор не справился с тяжёлой машиной, мотоцикл занесло, перевернуло и расплющило о бетонный забор. Пашка умер на месте, а Фёдор, отделавшийся ссадинами и переломами, выйдя из больницы, получил свой первый срок. И с той поры пошло-поехало. Дальше и вспомнить нечего. Похожие, как близнецы, нары, бараки, охрана, недолгая свобода -- и опять зона.

Ни семьёй не обзавёлся, ни детьми. Пока сидел, отец с матерью один за другим отправились в мир иной. Кто их хоронил и где, Фёдор не знал и знать не хотел. Ни в бога, ни в чёрта, ни в пресловутый бумеранг он не верил. Знал только одно: для него там не будет ничего, только сплошная беспросветная ночь без луны и звёзд, бездна без конца и края, но ему было всё равно.

Голова гудела, перед глазами плыли какие-то пятна: не то огонь, не то молнии, чудились покрытые чешуёй то ли монстры, то ли черти. И вдруг Фёдор ясно увидел собаку. Его собаку, просто собаку, как он всё время считал. Неразумное, никчемное существо, годное только на то, чтобы служить. Пёс сидел у него на груди и внимательно и грустно смотрел на хозяина. Фёдор дёрнулся, хотел вскочить, но одеревеневшее тело не слушалось. Пальцы рук скрючило, а сами руки сделались ледяными. Холодели и ноги, как будто погружаясь в мерзлоту. Фёдор почувствовал, что задыхается от тяжести навалившегося на него пса, в нос назойливо проникал тяжелый запах псины.

- Ты?! - Фёдору показалось, что он закричал, но вместо крика в горле только что-то булькнуло, а голос зазвучал как бы внутри головы. - Ты?! Блоховоз, сучий потрох, как ты сюда попал, как посмел здесь появиться?! Это из-за тебя, падла вонючая, я здесь валяюсь, как мешок с дерьмом, сдыхаю, как собака, а ты ещё куражиться надо мной явился?! Бога своего собачьего моли за то, что встать не могу, а то прибил бы, удушил своими руками! Пошёл вон отсюда! Чтоб тебя по дороге грузовик переехал, чтоб ты сдох в канаве, как я из-за тебя! Ну! Пшёл, я сказал!

Пёс молчал и не шевелился, только глаза его светились в темноте зелёными огоньками. Взгляд не выражал ни ненависти, ни злости.

Силуэт собаки задрожал и стал расплываться, подобно сгустку дыма на сквозняке, обволакивая неподвижное тело Фёдора и заполняя его целиком.
А Фёдор, собрав остатки сил, с трудом приоткрыв глаза, обвёл мутнеющим взглядом похожую на собачью конуру палату и прошептал-прохрипел:

- Нет... Как собака! Как собака…

Фонарь за окном мигнул и погас.

Конец

Татьяна Викторова (Лохтева) 

#авторскиерассказы