Когда зацветут асфодели

Смерть настигает даже богов. Они все спустились к свинцовым водам Стикса – каждый в свое время, но с неотвратимостью неизбежного. Все, кроме бессмертно смертной Персефоны, раз за разом растворявшейся в круговерти жизней.
В первый раз мы встретились на набережной. Река неспешно катила вперед закованные в гранит свинцовые воды, туман стелился так низко и густо, что казалось, в целом свете нет ничего, кроме него, влажных камней и тихой песни реки. Он сидел на каменной тумбе и кидал в воду мелкие камешки, а ветер играл рукавами наброшенной на плечи кожаной куртки.
— Тебе не холодно? — я остановилась поодаль, на отмеченной брызгами воды границе, и спрятала ладони в широкие рукава пальто. Пальцы мерзли даже в перчатках.
— А тебе? — он повернулся. В свинцовых, как речные воды, глазах отражался туман.
— Отвратительная погода, — я подошла ближе и присела на корточки, вглядываясь в темную воду.
— Как и всегда здесь, — он пожал плечами. Мы помолчали. Следили за неспешно катящей свои воды рекой и не говорили ни слова. Когда я подняла голову и посмотрела на тумбу, там уже никого не было.
Второй раз он нашел меня сам. Я стояла у кромки воды, привалившись плечом к гранитной лапе сфинкса.
— Ты же любишь цветы? — он протянул мне букетик белых асфоделей.
— Как ты узнал? — я не говорила ни ему, ни другим, но асфодели – мои любимые цветы. Он пожал плечами и спрятал руки в карманы куртки.
— Ты знаешь, о чем они говорят? — я показала на смотрящих каменными глазами сфинксов. Он кивнул, и я долго слушала перекатывающиеся созвучия, поющие о песках, текучих водах великой реки и солнечной ладье, каждую ночь спускающейся под землю, о густом запахе благовоний и льняных бинтах, покрывающих тела, о справедливой Маат и ужасающей Аммат.
— Так было, — он сидел между лапами сфинкса и казался частью гранитного изваяния, — а теперь не осталось ничего, кроме тишины.
— Умер великий Пан, — эхом откликнулась я. В поднимающемся над водой тумане мне чудились очертания древней триеры, давным-давно принесшей страшную весть: смертны все, даже боги. Букет в моих руках превратился в венок, я возложила его на голову и повернулась:
— Мне идет?
— Как и всегда.
В третий раз мы встретились на пристани. Маленькая лодка покачивалась на волнах, а стылый ветер все так же гнал над водой туман. Я зябко ежилась и путалась в пуговицах пальто: никак не могла попасть в нужные петли, а влажная отяжелевшая ткань выскальзывала из рук.
— Ты поедешь со мной? — он стоял позади, так близко, что я бы почувствовала дыхание, если бы еще могла чувствовать хоть что-нибудь, а ему нужно было дышать.
Я опустила голову вниз, к свинцовой серости камней и вод, а потом достала все, что нашлось в карманах пальто: размокший до неопрятных серых клочков автобусный билетик, пару орешков и пестрый камешек.
— У меня нет серебра для твоей лодки, — я выговаривала слова одно за другим, пробивая их сквозь постыдно дрожащие губы.
— Это не так уж важно, — он набросил мне на плечи куртку и повел вниз по гранитным ступеням, поддерживая под руку так крепко и бережно, будто разом боялся, что исчезну туманом или вдруг рассыплюсь осколками.
Харон оттолкнулся веслом от берега. Лодка скользнула вперед, разрезая острым носом тяжелые свинцовые волны вечной реки. Он делал это тысячи и тысячи раз – знал каждый всплеск вод могучего Стикса, а потому смотрел только на примостившуюся на скамье тень с венком асфоделей в блекло-рыжих волосах. Туманы Стикса не оставляли цвета, но в ее волосах сверкали крупинки рыжины, а в размокшем пальто чудилась весенняя зелень. Когда-то он не перевозил не принесших платы и не погребенных с должным обрядом. Когда-то на прекрасных ледяных пустошах Подземного мира цвели поля асфоделей. Когда-то владыка зорко следил за порядком с высокого трона, а его прекрасная супруга сплетала гирлянды цветов и украшала асфоделью корону.
Это было давно. Сейчас в лодке находилось место каждому, кто хотел пересечь свинцовые воды.
Лодка ткнулась носом о берег, волна подтолкнула ее выше и отхлынула. Харон первым покинул ее, увязнув по щиколотку в мокром песке, и помог выбраться своей спутнице. Она придерживала рукой венок, как будто не было ничего важнее этого, и смотрела по сторонам, вглядывалась в качающиеся у воды тени, что тянули к ним призрачные руки. Берег Стикса полнился шелестом и плачем.
— Почему они здесь? Почему не могут покинуть Эреб?
— Потому что не пришло время суда, потому что некому их судить. Возможно, им придется ждать до скончания мира, — Харон крепче стиснул ее руку, чувствуя, как на этом берегу она наливается теплом и жизнью, и повел сквозь расступающиеся перед ними тени по темным и гулким пещерам и простирающимся в бесконечность безднам. Они шли, и ничего, кроме эха их же шагов, не нарушало поселившуюся в Аиде тишину.
Харон провел ее по полям с увядшими асфоделями, между опустевшими тронами судей и осыпавшимися пылью вратами из рога и слоновой кости к распахнутым адамантовым дверям. Когда-то за ними цвел сад. Но гранатовые деревья давно засохли, превратились в пыль асфодели, и только его владыка все еще был здесь. На берег Стикса довелось прийти всем богам, и каждого Харон в свое время перевез на другую сторону. И только Гадес не покинул своего дворца, застыв каменным изваянием в опустевшем саду.
Она гладила терракотовые пальцы, заглядывала в безжизненные глиняные глаза и... ничего не происходило. Только увядали и рассыпались прахом цветки в венке асфоделей.
Харон закрыл глаза. Он стоял, до боли сжимая веки, под которыми не было и не могло быть слез, только свинцовые воды Стикса, что текли и текли, отмеряя вечность.
Он так хотел снова почувствовать, как пахнут цветущие асфодели.
Автор: Ксения Воронова
#авторскиерассказы