Июнь длиной в жизнь

В тот год моя мать сделала пятую попытку создать семью. В новом белом платье, исключительно по любви, и в который раз навсегда. Как показывал опыт, «навсегда» заканчивалось через два-три года. Но мама была настроена решительно. Вообще-то, из всех ее официальных мужей самым классным чуваком оказался мой отец: работал, никогда ее не бил, купил для нас дом, зачал меня не будучи по кайфом и даже умер внезапно и интеллигентно – во сне оторвался тромб. Жаль, что я совершенно не помню отца.
Остальные избранники матери были, как на подбор, жадными, а также склонными к употреблению марихуаны и домашнему насилию.
– Ты, наверное, осуждаешь меня, Тони? Ничего, вырастешь и обязательно поймешь, – говорила мать, в очередной раз или прикладывая лед к отпечатку кулака, или наряжаясь перед встречей с адвокатами, которые вели ее многочисленные бракоразводные процессы.
– Пожалуй, я никогда не вырасту, – да, я не особо люблю прямые ответы, наверное, пошел в отца.
Кстати, однажды мать выскочила замуж за одного такого адвоката, который стал издеваться над ней примерно через полгода внешне счастливого брака. А еще научился ловко забивать косяки, хотя раньше загонял мячи в лунки по выходным в гольф-клубе, а по будням носил галстук. Скорее всего, проблема крылась в матери: она сильно походила на Мэрилин Монро. Не внешне, но такая же женственная и обреченная. А что еще надо мужчинам из урбанистического улья средней паршивости?
На период каждого из медовых месяцев меня выпроваживали к бабушке – еще одна голливудская звезда, прямо-таки Николь Кидман во плоти, только подурневшая и расплывшаяся от пива. И ладно бы она жила в Нью-Йорке или Лос-Анжелесе – там куча крутых мест и полно музеев и арт-галерей. Увы, нет. Мисс Льюис обосновалась на вонючих болотах, в намного худшей дыре, чем наш город. В принципе, те самые болота больше смахивают на озера, но разве в озерах бывает настолько темная вода?
– И не вздумай звать меня при посторонних бабушкой. Не хочу, чтобы какой-нибудь малолетний говнюк испортил мою личную жизнь, здесь-то все думают, что мне тридцать пять, максимум тридцать шесть лет, – напоминала она при каждой встрече. – Для тебя я мисс Льюис – о-о-очень дальняя родственница, к которой ты периодически приезжаешь поправить чахлое здоровье.
– Но тебе же скоро шестьдесят! – увы, я не всегда сдержанный и воспитанный.
Бабушку мало волновал мой цветущий вид и налитые гемоглобином щеки, не заботила и местная сырость, которая как бы намекала на открытую форму туберкулеза. Зато мисс Льюис разрешала не заправлять постель и игнорировала Зубную фею.
– От кариеса ведь еще никто не умер, правда, Тони? – и подмигнула, когда я сообщил, что забыл зубную щетку, второпях сматываясь от пятого «отца», который чересчур громко орал во время оргазма, а в свободное от супружеского долга время работал мясником, разделывая жертвенных агнцев здоровенным тесаком.
– Теперь уж твоя вечно голодная мамочка насытится по полной! Надо же! Отборное филе! Сколько говоришь годков этому парню? (я подтвердил – младше матери на шесть лет) Вот это мясо! – хохотнула старушка Кидман – так я именовал про себя генетическую родственницу.
Дорога была долгой и тяжелой – к болотам вела самая паршивая трасса в нашей вроде бы великой стране. Многие дороги у нас действительно отличные, некоторые сносные, но это шоссе самое дерьмовое. Так вот, следующий день и вечер я бы просто продрых. Впрочем, других, более активных развлечений здесь не имелось. Хотя нет, было одно. Когда приезжал «двоюродный племенник» мисс Льюис. Забавой для местных подростков стал я – придурок, который не умел ставить сети, чинить лодку и, самое ужасное, плавать. Больше всех меня преследовал Гарри Торрес, как назло, на голову выше и в два раза шире. Встречи с ним в супермаркете или на большом пляже были относительно безопасными, днем там хватало людей. Беда в том, что практически каждый вечер старушка Кидман принимала у себя то бывшего пастыря, то местного фермера, разводившего вместо бычков аллигаторов. В день моего приезда бабуля не стала делать исключение, опрокинула минимум пять баночек пива, а после такого количества алкоголя она явно не стремилась слушать проповеди, либо же выбирать кошелек или ремень, наплевав на стенания зоозащитников. Примерно в десять пополудни заявился падший священник – начищенный и сияющий, словно алтарь в канун Рождества. Какое-то время мы втроем посидели на диване в гостиной, чинно сложив руки на коленях. Длилось это очень, очень недолго. Минут пять.
– Тони, посмотри какой чудесный вечер для прогулки, помнишь, какие у нас закаты? – сказала бабушка, вскакивая и игриво виляя задницей перед уже не святым отцом.
– Нет, но не забыл, какие здесь комары, – буркнул я, но направился к выходу, не мешать же старым извращенцам, однако напоследок съязвил. – Аллилуйя!
На самом деле меня самого тянуло к маленьким заливчикам, в тростниковую грусть, где так здорово бросать плоские камешки в воду, представляя, что это вовсе не тихая гладь, а рожа очередного отчима. Если честно, я ненавидел всю эту пошлятину: помешанность на сексе, на выпивке, на травке, одним словом, стремление кайфануть во что бы то ни стало, будто грянул Апокалипсис или в Штатах к власти пришли китайские коммунисты. Ненавидел или боялся, что тоже стану сексоголиком, выпивохой или белозадым Бобом Марли, только абсолютно бесталанным. Может быть поэтому ни дома, ни здесь у меня не было друзей. Не имелось даже человека, которого я бы мог назвать хорошим приятелем. А о собаке я никогда не мечтал. Наверное, я ненормальный.
Закат действительно был потрясающим, как будто в воду погружалась горевшая заживо медуза. Ради такого зрелища я пожертвовал левый глаз какой-то мошке и был заживо растерзан комариными самками. Сидел на берегу и уже одним правым наблюдал, как заканчивается паршивое сегодня, чтобы началось паршивое завтра. От воды тянуло прохладой, и заросшие мхом кипарисы рассказывали друг дружке ночные тайны. В таком месте даже одиночество воспринимается как благо.
– Привет.
От неожиданности я вскочил. В паре ярдов стояла девушка. Чудо до чего прехорошенькая! Но странно одетая. Так на пожелтевших фотографиях выглядели юные подружки мисс Льюис, которая нынче загоняла про вечную молодость. Платье, будто выкроенное из клетчатой скатерти, тупоносые голубые туфли на широком каблуке, в руках белая сумочка. Что только девчонки туда кладут – помаде с носовым платком тесно будет. Но главное, главное, прическа – Жаклин Кеннеди обзавидовалась бы, ей-богу! Девушка настолько поразила мой беспросветный покой, что захотелось немедленно сказать что-нибудь хорошее. Вот только с комплиментами у меня туго.
– Сигаретки не будет? – брякнул я, хотя никогда не курил.
– Нет. Ты не местный? – и мило улыбнулась. – Не помешаю?
– А что у местных всегда хватает собственных сигарет? Не помешаешь. На берегу предостаточно места.
– Откуда же ты?
– Оттуда, где в моде джинсы и кроссовки, – если честно, до сих пор работаю над своей манерой отвечать на простые вопросы.
Она рассмеялась. Да так заразительно и звонко, что в кустах отозвалась невидимая птица. После подошла ближе и протянула руку:
– Эмили Мюррей.
– Тони, – я пожал самую нежную лапку во Вселенной. – Моя родственница мисс Льюис, – но собственную фамилию почему-то не назвал. – Знаешь ее? Наверняка знаешь, наш дом очень близко отсюда.
– Такая красивая девушка с рыжими волосами?
Похоже бабушкин фокус с подменой возраста сработал, но я предпочитал правду:
– Я бы поспорил с «девушкой», но да, такая рыжая, скажем, женщина. Чем только можно протравливать шевелюру, чтобы получить настолько ядовитый цвет?
– Ну что ты! С такими волосами нужно родиться! Я всегда завидовала, какие же они у нее густые и длинные.
Волосы нынешней мисс Льюис напоминали кисточку на хвосте льва – по-королевски, да, но крайне мало, «природный цвет» у корней тускло поблескивал серо-желтой сединой, но тогда я согласно кивнул и был готов обсуждать хоть спелый бабушкин целлюлит, лишь бы стоять рядышком с этой Эмили Мюррей и вдыхать аромат ее кожи. Так пахнет клубничное мороженное. Так чудесно веет от первой внезапной, а потому до одури сильной влюбленности. Так благоухают ангелы, которые пускают ситцевую скатерть на миленькое платьице, а после снисходят с небес, чтобы навсегда изменить твою унылую жизнь.
Спустя примерно час нашей беседы, я осознал, что ужасный болтун. А до этого окружающие считали, что из меня и слова не вытянуть. Я поведал Эмили об отце, которого толком не помнил. И понял, что скучаю по этому незнакомому человеку, по нашим с ним беседам, которых не было, по отпуску в Майами, в который мы никогда не слетаем вместе. Взял и выложил на протянутую ладошку Эмили весь свой мир – прозрачный и радужный, словно мыльный пузырь, сияющий в лучах солнца. Не скрыл даже того, что никогда не хотел получить на день рождения неуклюжего толстого щенка. Понимаете, подобные вещи говорят либо очень близкому человеку, либо случайному попутчику. А мы ведь никуда не ехали. Эмили слушала так, будто была глухонемой или мудрой, ни разу не перебила. Но о себе ничего не рассказала, ни о каких планах на будущее. Лишь, что пока не может покинуть эту болотную глушь, пока…
Спохватилась, когда почти стемнело – много ли света от звезд, упавших в темную воду. Я проводил Эмили ровно столько, сколько та позволила – до дороги, на обочине был припаркован «Packard Cavalier». Это я уточнил марку, увидев в лягушачьей обители раритет в отличном состоянии, даже запаска новенькая и фары целые. Сам-то я не фанат старых авто. И вообще, тачки не мое.
– Украла на выставке консервных банок на колесах? Или, дай-ка угадаю, твой парень миллионер, коллекционирующий хорошо сохранившийся металлолом?
– Разве ты миллионер, Тони? Вот уж не думала, что так повезло!
От неожиданности я начал икать. Поэтому настоящего первого поцелуя у нас тогда не вышло, кто ж станет взасос целовать судорожно икающего болвана. Пришлось довольствоваться целомудренным чмоканием в щеку. Зато следующее свидание было назначено на завтрашний вечер, ждать совсем недолго. На том же месте, где болотные кипарисы подслушивают чужие секреты, а после их могучие корни тащат людские тайны на глубину – там лишь одинокий рак-могильщик да бурый саван водорослей.
Бабушка дрыхла на диване в гостиной, залитая пивом и, возможно, восторгом бывшего святоши, который успел свалить до моего возвращения. Я же так и заснул, продолжая икать, и снилась той ночью хоть и не Эмили, но нечто не менее прекрасное. И до сих пор, когда на меня – уже тридцатилетнего – обрушивается какое-то неожиданное счастье, я икаю. Всё-таки я ненормальный, как не крути. Наверняка годам к восьмидесяти окончательно рехнусь. Имейте в виду, если встретите грустного плешивого (а где вы видели веселых плешивых хрычей?) человека в больничной пижаме – непомнящего ни имени, ни адреса психушки, из которой сбежал, то в нагрудном карманчике непременно найдется аккуратно сложенная записка. «Дорогой Тони, твой июнь только-только начинается, когда-нибудь болота зарастут тростником, тростник станет лесом, лес превратится в горы, с которых потекут чистые ручьи. Чтобы снова стать болотами. Пусть так. Но тебя ждет очень долгое прекрасное лето, просто поверь мне. Не жалей о том, чего не могло случиться, смотри только вперед и всегда иди по солнечной стороне дороги. С любовью, Э. М.». Прочитайте и отпустите меня. И я пойду на запах клубничного мороженого, прямиком в рай…
Утро благословило и без того сырой июньский денек затяжным дождем. Старушка Кидман сначала выпила аспирин, а после двойную порцию бренди. Вместо диетического омлета, я позавтракал просроченными чипсами – у бабушки были правильные связи в супермаркете. Мошка, спикировавшая вчера в левый глаз, оказалась коварной тварью, веко распухло и покраснело. Из зеркала на меня пялился пятнадцатилетний русоволосый циклоп – в самый раз на свидание! Я лечил отек льдом два часа подряд. Эффект был! Веко скукожилось и посинело. К полудню мисс Льюис очухалась и принялась наводить порядок, вернее, привлекла к собиранию пустых банок «племянника». Вопрос вертелся у меня на языке еще с вечера, но вчера ненастоящая тетушка пребывала в искаженном сознании.
– Ты знаешь кого-нибудь из семьи Мюррей?
– Знавала раньше, у них было много дочек. Мы все ходили в одну школу. Как ты заметил, дорогой, у нас тут не особо с выбором школ. Бедный Стив Мюррей все ждал сына, а Долли почти каждый год «стряпала пирожки». Но то были симпатичные девчонки, и очень смышленые. Все сбежали отсюда, выросли и выпорхнули как любопытные сойки из гнезда, одна за другой. Правильно сделали, мир ведь такой огромный и не воняет тиной. Здесь живет только Долли. Дом вот-вот развалится, хотя у них славный дом, но тут нужны мужские руки и деньги. Муж лет двадцать назад уехал на заработки, чтобы купить новую лодку, но, видимо, заработал только генитальный герпес в каком-то притоне и напрочь забыл семью. А с чего это ты вдруг интересуешься? – нахмурилась бабушка и сама же предположила. – Неужели вместо того, чтобы подружиться с ровесниками, подслушиваешь местные сплетни? Каждая соседка болтает, что девчонки Мюррей ничего не добились в жизни, потому стараются приезжать сюда как можно реже. Каждая соседская корова, но не я. Девчонки Мюррей зовут Долли переехать к ним – в большие города, но та наотрез отказывается, приросла к здешним местам, пойми-ка почему. А ведь она старая, очень старая женщина! Неужели до сих пор ждет, что ее ненаглядный герпес вернется? Как думаешь?
– Не знаю. Я вообще плохо понимаю женщин, я даже никак не раскушу маму и тебя тоже. А внучки, нет… правнучки у миссис Мюррей есть? – ну вот, картинка полностью сложилась, Эмили, как и я, приехала навестить прабабушку, здорово, что мы встретились именно в этом июне, а могли бы никогда…
– Не понимаешь женскую суть, потому что сопляк, – констатировала мисс Льюис. – Слушай, я не веду родословную семейства Мюррей, но у них что-то не так с генами, рождаются одни девчонки. Так что у миссис Мюррей много и внучек, и правнучек, чертовски много, как навоза на родео. То ли дело у меня: единственный внук и при том такой красавчик! Прекрати тереть чертов глаз! А ну-ка, подожди, у меня есть отличная мазь, лечит абсолютно всё – от фурункула до лишая, уникальный состав, сделана из дерьма то ли кита, то ли дельфина. Дорогой, тебе точно поможет, жди! – и метнулась к аптечке, в которой имелось всего два препарата: «отличный» кал и аспирин.
Удивительно, но океанические экскременты подействовали быстро. Веко приняло прежние размеры, то есть снова налилось и покраснело. Решив, что хватит на сегодня метаморфоз для левого глаза, я решил пообедать сэндвичами с консервированным тунцом (в рыбном-то краю!) на берегу нашего, уже нашего с Эмили залива, а попросту сбежал от бабушки, которая и нехитрый-то обед соорудила в извинение за говённую медпомощь, а вовсе не из нежных родственных чувств.
– Подружись с местными ребятами, Тони, мой тебе добрый совет. Знаешь, мать говорит, ты часто запираешься в комнате, мастурбация в твоем возрасте это нормально, это даже отлично, молодой организм берет своё. Но ведь и общаться необходимо! А то только смотришь порнушку днями напролет…
Пришлось перебить, терпеть не могу наглую ложь:
– Я не дрочу, и ролики на вирусных сайтах меня тоже не интересуют!
– О, милый, я знаю умопомрачительный сайт и практически без рекламы…
– Я уже уше-е-ел и ничего не слышу-у-у, – и помчался на берег.
Странная похотливая особа – вот кто моя бабушка. Даёт богомерзкие советы. Но всё-таки я люблю её. Когда-нибудь она умрёт, и тогда я напишу на могильном камне эпитафию, которая точно придётся ей по душе: «Здесь наконец-то угомонилась вечно молодая мисс Льюис. От скорбящего старого племянника Тони».
Мне до сих пор кажется, что чайки всегда прилетают похохотать над чьим-то фиаско. Знали бы вы, с каким мерзкими криками эти птицы кружили в пасмурном небе, пока я пытался «подружиться» с кулаками Гарри Торреса под восторженные взгляды его приятелей. Причиной тому стало мое любопытство:
– В здешних местах Хэллоуин отмечают в июне? Вечеринка в стиле 60-х? Или у вас тут всего один парикмахер, повернутый на «Битлз»?
В прошлое замужество моей мамы Гарри Торрес выглядел более вменяемо: в шортах, футболке, кепке, но, главное, с обычной стрижкой. Тот же длинный нос, узкое злое лицо, прижатые уши и маленькие черные глаза муравьеда. Но косить под симпатягу Маккартни с такой-то физиономией! Конечно же вместо «привет, как дела» я заржал, а потом поинтересовался у Гарри, в чем прикол так наряжаться:
– Ты ведь не местный? Откуда меня знаешь? – Муравьед хищно зашевелил носом.
– Гарри, мы знакомились минимум четырежды, но всё как-то неправильно. Так ведь никогда не поздно начать сначала, правда? Здравствуй, меня зовут Тони. Я приехал к ба… тете, сижу вот на берегу и ем сэндвичи с тунцом, могу поделиться… – я искренне старался быть приветливым.
– Значит, городскому мальчику не нравятся наши мидии, он предпочитает жрать рыбу проклятых япошек?! – Гарри спрашивал не меня, а своих товарищей – угрюмых «битлов».
Тут бы вовремя заткнуться, а я не смог:
– Никогда не знал, что тунец плавает под чьим-то флагом!
А потом я еще поинтересовался про Хэллоуин…
Били не по лицу, по чему угодно, но лицо не тронули. Не со всей силы, больше в назидание. Сначала Торрес, потом вместе, так сказать, за компанию. Топтали «японский» ланч, а после за руки и за ноги потащили к воде. Я брыкался, как стреноженный мустанг, толку-то. Остановил их не мой лошадиный темперамент. Самый мелкий из болотного клана вдруг квакнул:
– Стой, Гарри! Один раз ты уже перегнул палку, с той девчонкой, шериф до сих пор косится в мою сторону, хотя это ты залез ей под юбку, а когда она тебя отшила, заявился ко мне домой бледный, в ботинках без шнурков и прикончил виски отца, а влетело-то мне…
– Заткнись, Билли! – и Гарри отвесил подельнику крепкую затрещину. – Не то все зубы вышибу из болтливой пасти!
Однако ж приказал своей банде отпустить меня, пнул напоследок и был таков, юркнув в заросли тростника. Жабы исчезли вслед за Муравьедом. Вот это пикничок на природе!
После я долго лежал и скулил. Не от боли, а от собственного бессилья, от панического страха быть утопленным, это так не по-мужски – бояться воды. Жаль, что отец прожил слишком мало и не научил меня плавать. Бабушке я соврал, будто ловил мальков и поскользнулся – видок-то у меня был весьма унылый. Однако от лечения какашками кита категорически отказался. Да хоть дельфина! Спасибо, но нет!
Часа три заедал стресс арахисовым маслом, которое в супермаркете утилизировали еще полгода назад, и смотрел шоу, где огромные и люто мотивированные тетки планировали скинуть по сотне фунтов жира, но нисколько не худели, а всего-то обильно потели в спортзале. Пялился на гиппопотамов в лосинах, уплетая при этом аморальное количество калорий, и ведь не подавился! Чего только работники продуктовых отделов списывают отличную еду? И кому нужны насквозь фальшивые шоу?
Вечером стало еще пасмурнее, к радости левого глаза и синяков на руках. Я принял душ, я надел рубашку и лучшие джинсы, я почистил зубы пальцем за неимением щетки, я расчесался, я был чист и готов впустить любовь в грудную клетку по полной программе. Бабушка, внимательно оценив мои старания, решила, что я собрался в кино.
– Выглядишь так, будто ведешь подружку на премьеру «Унесенных ветром», – похвалила она и даже перекрестила – на удачу.
Я пообещал прийти попозже, ибо до полуночи мисс Льюис планировала предаваться похоти с одним безутешным вдовцом. Лишь из уважения к усопшей супруге не упомяну его имя.
– А-а-ах, дивный будет вечер! Представляешь, Тони, мой дружок уже принял «Виагру» и прихватил бутылочку вина к ужину, – сообщила бабушка, захлопывая за мной дверь, но успев крикнуть вдогонку. – А кое-что можно было просто попросить!
Я топал к берегу и никак не мог припомнить ни единого нашего с ней совместного ужина. Возможно, старушка Кидман была сексуальным вампиром и питалась исключительно вытяжкой из охмуренных ею пастырей и вдовцов, а в виде деликатеса выбирала специалиста по сдиранию кожи с аллигаторов. Не осуждаю, каждому свое. Я ведь тоже грешен, к примеру, разок облажался с кражей кондома у родной бабушки. Да только я не мечтал в тот вечер о сексе, о нет, мои грезы простирались намного дальше соития под комариный писк, я просто хотел казаться взрослым. Выходит, своровал не специально, но с надеждой на будущее. Я полноценный дурак или неполноценный романтик, скорее всего таковым и остался.
Я ждал Эмили совсем недолго и слышал, как легкие шаги становятся все ближе и ближе. Но не обернулся, почувствовал, что вот сейчас она закроет мои глаза ладонями и шепнет «угадай». Июнь когда-нибудь закончится, ведь что началось, то обнулится, но, знай, Эмили, я всегда узнаю твою походку и теплые руки, я – всё тот же пятнадцатилетний пацан – буду стоять на этом берегу во имя любви, назло времени, вопреки смерти. И ты придешь.
Контрацептив, конечно же, не пригодился. Зато я научился плавать. Удивительная девушка Эмили Мюррей, находясь совсем рядом нагая и задорно смеясь, научила меня неплохо держаться на воде. Поначалу я молотил по болотной глади так отчаянно, будто это был нос Муравьеда. А потом вдруг поплыл. Как соседский лабрадор. Эмили устремлялась от берега дальше и дальше и манила за собой:
– Смелей Тони, смелей! Ты просто молодец! Давай же!
И я плыл навстречу. А потом она посмотрела грустно-грустно. Черт возьми, столько печали было в этом взгляде.
– Что случилось, Эмили? – я приблизился настолько близко, что коснулся ее кожи. – Скажи, Эмили.
Она улыбнулась, притянула к себе, обвила руками и поцеловала. Что я тогда испытал? Показалось, что в этом заливе Млечный Путь дал минутный спектакль главным звездным составом, что Луна засияла ярче Солнца, что в небе вспыхнул фейерверк из раскаленных комет, что я вышел в открытый космос в одних трусах – так забилось сердце и перехватило дыхание. Это длилось мгновение или целую вечность. А потом Эмили отплыла ярдов на десять-двенадцать и крикнула:
– Ничего не бойся, Тони! Найди меня! Обязательно найди меня! – и нырнула.
Я барахтался минуту, другую, думал, что это дурацкий розыгрыш. А потом принялся орать:
– Прекрати, Эмили, это не смешно! Э-ми-ли-и-и! Помогите-е-е!
Из ивняка вылетела серая цапля, покружила, крикнула что-то очень важное, а потом растворилась в сумерках. А еще спустя секунду моего лица коснулось то ли крыло, то ли рука, то ли горячее дыхание, не знаю, не могу сказать точно. У меня был шок.
Меня нашла хозяйка лабрадора, который решил помочиться перед сном именно на этом проклятом берегу. Заметьте, обнаружила соседка, а не пёс, тот даже не гавкнул, просто помочился на мои ботинки и хотел бежать домой, чтобы, завалившись на диван, вдоволь повыть на луну, когда все улягутся спать. Не зря я не хотел щенка в детстве.
Я лежал на песке без сознания. И не приходил в себя, дышал, но был в полной отключке. На берегу валялась только моя одежда, к воде вели только мои следы, и только мне в лицо светил фонариком недовольный шериф, которого срочно вызвали, не дав досмотреть матч любимой бейсбольной команды, на которую тот поставил сотню баксов вместо того, чтобы накупить игрушек своим ребятишкам. Выходит, я не понимаю не только женщин, но и шерифов, однозначно тут дело во мне.
Допрашивали меня в больнице в присутствии бабушки, которая как-то в миг постарела и стала взрослой женщиной. Я несколько раз повторил правду, но никто не поверил. Я рыдал и в мельчайших подробностях обрисовывал суицидальную сцену, что разыгралась пару часов назад. Я называл и называл имя – Эмили Мюррей, Эмили Мюррей, Эмили Мюррей. Описывал машину, платье, туфли, рисовал дрожащими руками безупречную фигуру, замолкал, бился в истерике, снова и снова настаивал на своем. В итоге испуганная молоденькая доктор выгнала шерифа и вколола мне какую-то наркоту, наверняка одобренную ассоциацией психиатров. А любителю спортивных ставок выдала парочку колес, беднягу трясло намного больше моего: бейсбольная команда просрала, причем с крупным счетом.
Ближе к обеду следующего дня меня отпустили домой. К бабушке по самому фиговому шоссе нашей страны уже мчалась мама, бросив мясника, бросив всё. И вообще, в тот июнь на меня свалилось столько любви, что я эгоистично плыл по ее волнам, как тот самый лабрадор, вот же наглый сукин сын, что тут скажешь. Пару дней мне всё еще никто не верил, решили: стресс, нахлебался воды, к тому же трудный возраст… Но я был настойчив. Ведь Эмили сказала: «Обязательно найди меня!», я не мог подвести.
Долорес Мюррей – снова подала заявление об исчезновении дочери. Первое написала еще в далеком 1967-м. Эмили действительно ходила в ту же школу, что и бабушка. Здесь лишь одна школа. Но тогда тревогу по-настоящему не забили, из болотного плена стремилась сбежать практически вся молодежь. И семья Мюррей смиренно ждала весточки от Эмили, которую считали бунтаркой. Прежний шериф, который ныне наслаждался пенсией и боролся не с преступностью, но с простатитом, просто замуровал заявление в толстую папку, где оно потеряло срок давности. Дело в том, что Эмили несколько раз укатывала на отцовском «Packard Cavalier», отрывалась в соседних штатах неделю-другую, а потом возвращалась притихшая, раскаявшаяся, покорная. Полгода была как шелковая, после снова срывалась. Понимаете, бывают такие девчонки в скромных клетчатых платьицах, но с мятежной душой, так ведь даже у ангелов иногда бывают серьезные проблемы с крыльями. Разве нет? Несмотря на срывы, Эмили окончила школу, даже документы в колледж отправила. Но осталась здесь навсегда, рядом с родным домом, каких-то пятнадцать минут на машине…
Второе заявление Долорес написала благодаря моему упорству и местным сплетницам. Молва быстро распространила историю о помешательстве приезжего чувака, который твердил, что Эмили утопилась, а перед тем заклинала найти ее. Мне бы тогда сразу выложить о парнях, косящих под «Битлов», про Гарри Торреса, про Билли, который что-то бубнил про шнурки. Мне бы точно поверили. Ага, как же! Отправили бы в заведение, где лечат электричеством или продолжительными водными процедурами. И еще был самый важный момент: Эмили просила найти только ее. Потому что простила. Именно такие ситцевые ангелы со сломанными крыльями умеют прощать по-настоящему, даже посмертно. А мудрое время само разберется с виновными.
Я обо всем догадался, но никому не сказал. Уверен, так бы поступил мой отец. Это сложно понять, но ведь Эмили не попросила о правосудии людском. Но завещала мне непрожитый июнь и длинный путь – наполненный, осознанный, счастливый.
Останки моей первой любви – Эмили Мюррей – нашли точно в том месте, на которое я указал. Потому что моим словам поверила Долорес, ну не ленивому же шерифу внимать материнскому сердцу. Моя милая Эмили накормила собственной плотью раков и стала домом для всякой мелюзги, сквозь ее ребра проросли густые водоросли, чтобы вынести беспокойную душу на берег, где спустя много лет спустя коротал июньский вечер пятнадцатилетний романтик.
Любопытные, а собрался весь болотный народ, даже Гарри приперся, хотя откуда этот Гарри Торрес мог знать правду? Так вот, все зеваки видели лишь кости и безликий череп, но на меня смотрели не пустые глазницы, мне сквозь многие-многие июни сияла улыбка Эмили – так умиротворенно улыбаются те, кто обретает долгожданный покой, благодать и вечность. Тогда-то я и понял абсолютно всё.
Я подошел к Гарри, схватил за шиворот, потащил подальше. Он попробовал вырваться, но я остановил:
– Хочешь, что все узнали, что убийца твой дед?! Вы ведь с ним очень похожи, правда? Сейчас я расскажу, что именно этот подонок сделал с Эмили! Расскажу на берегу или подальше от чужих ушей, выбирать тебе! Ну?!
Гарри вдруг перестал быть страшным, перестал представлять угрозу и теперь превратился в обычного подростка. Я даже подзатыльник ему отвесил за прошлые обиды. Торрес заморгал и от неожиданности заговорил на рыбьем языке.
Я выложил ему всю правду о Муравьеде, который по стечению генетических обстоятельств был его дедом. И Гарри – до этого отбитый на всю голову и отвратительный в своей болотной жестокости – неожиданно стал человеком. Он не бил себя кулаком в широченную грудь, не кричал «у тебя нет доказательств, бледножопый ублюдок». Хотя я думал, что будет именно так. Но Гарри ответил по-мужски, очень серьезно, глядя прямо в глаза, не сквозь зубы:
– Торресы всегда отвечают за свои поступки! Немного проучить залетного мудака типа тебя и убить девчонку – это разные вещи. Я до сих пор не могу поверить в эту историю с духами, тачкой, уроком плавания и прочей херней. Возможно, ты на днях просто укурился в хлам и тебя хорошенько глюкнуло, да только кости нашли именно в том месте, на которое ты указал. Так вот, я могу тебе не верить, но это не значит, что ты лжешь. Узнаешь, ее на фотке? (я кивнул) У деда есть старющий снимок с какой-то девчонки, который он прятал от бабушки много лет, пока та не умерла. Я ненавижу копаться в чужих вещах, так, разок-другой видел мельком, решил, какая-нибудь актрисулька или официанточка с заправки, мало ли. Знаешь, у отца в гараже висит постер с голой телкой с огромными сиськами, и мать не делает попытки его сорвать. Потому что моя мать очень мудрая женщина и не видит угрозу в бумажных сиськах.
– Действительно, мудрая женщина! – согласился я. – Принесешь фотку вечером на берег? Или встретимся в другом месте?
– Хрена лысого! Это тебе не свидание с духом симпатичной девки! Ты хотел вычислить убийцу, вот и пойдешь со мной, в наш дом. И если это точно дед, можешь прибить его на месте. Даю слово, никто из Торресов – ни отец, ни брат, ни я не вмешаемся. Но если ошибся, знай, я сделаю паштет из твоих мозгов, съем и не подавлюсь. Идешь?! Или зассал?!
– Веди! Вот только я не собираюсь прикончить твоего деда или сдать копам, – не дрогнул я, ибо до встречи с Эмили боялся только воды, после – уже ничего и никого.
Дом Торресов совершенно не походил на бандитское логово. Обычный, белый, двухэтажный, разве что с собственным причалом, у которого стояли две лодки, что неудивительно, здесь практически все мужчины рыбаки. А те, кто не ладит с сетями, спились или превратились в городских жителей.
Мать Гарри – огненная, яркая, просто-таки одомашненная Пенелопа Крус в пестром переднике – готовила на кухне что-то из бобов и баранины, однозначно национальное и божественно ароматное. Вышла поздороваться и познакомиться:
– Гарри, твой друг обязательно должен пообедать с нами! Тони, ты же не вегетарианец? Не разочаруй меня, терпеть не могу людей, которые предпочитают цветную капусту бараньим ребрышкам. Мальчики, через час всё будет готово!
Она сказала это так запросто, что мы с Гарри одновременно повернулись друг к дружке и рассмеялись. Мы – друзья, как бы не так! Но миссис Торрес в подробности прошлой «дружбы» посвящать не стали. А сразу направились в комнату убийцы моей любимой девушки Эмили Мюррей.
Я ожидал встретить седого, но такого же сильного и хмурого Муравьеда. А увидел дряхлого паралитика, прикованного к постели. Мой новоявленный «друг» порылся в комоде, выудил из нижнего ящика потускневшую фотку девушки, стоящей на берегу в обнимку с парнем, невероятно похожим на него самого, только с прической как у Пола Маккартни. Протянул мне. Ошибки быть не могло. Я уверенно кивнул.
– Это Тони. Это Гарри. Поболтайте тут, а я пока помогу отцу, надо глянуть мотор, завтра на рассвете выезжаем, рыба как раз отъелась и сама просится в сети, – представил нас Гарри-самый младший (отец и брат тоже были тезками, до сих пор не понимаю подобные традиции) и добавил. – Тони, он плохо говорит и вообще буксует, как сломанный движок. Его парализовало еще в молодости, наверное, моя бабка была полной идиоткой или настоящей святой, если вышла замуж за парня, который всю жизнь гадил под себя.
Гарри подошел к кровати и то ли с укоризной, то ли с сожалением внимательно посмотрел на деда. Затем потрепал по плечу, наклонился и вполголоса сказал: «Я все равно люблю тебя, подлая ты скотина. Прости, но я должен был его сюда привести. Мы ведь с тобой Торресы, старик, понимаешь?». И вышел, не обернувшись. А я услышал эти слова, слова чужого прощания. Разве не так прощаются с дорогими людьми, совершившими ужасные ошибки? Я не хотел, не должен был, но услышал.
– Вы любили Эмили Мюррей? – я начал сразу, нужно было подтверждение того, что она действительно не желала правосудия, к тому же люди на фото не показались мне врагами, скорее наоборот.
– Да, – захрипел Гарри-старший. – Очень. Я любил всю жизнь одну единственную женщину. Но кто ты такой, парень, черт тебя дери?
– Я Тони. Я тоже любил Эмили. Возможно, я тоже всю жизнь буду любить одну женщину, – как можно спокойнее ответил я, придвинул стул, сел и поведал о своей прекрасной и безысходно трагичной июньской истории, говорил, не привирая, не приукрашивая, как есть.
А после спросил:
– Эмили не хотела остаться здесь, с вами? Она ведь была вольная птаха, правда?
– Точнее и не скажешь! Она была вольнее самого ветра, не остановишь. Приподними меня немного, сделай подушку повыше, – попросил старик (я исполнил), он смотрел вдаль абсолютно отрешенным взглядом – сквозь меня, сквозь стены, сквозь десятилетия. – Я пытался переубедить Эмили много раз, но в тот вечер она пришла попрощаться. Стояла и смеялась над моим отчаянием, говорила, что нам не по пути. Я тогда решил, что Эмили просто нашла мне замену, спрашивал, как зовут счастливчика и местный ли он. «Ну нет, такие вещи я доверяю только своему дневнику, глупенький Гарри, не переживай, тут практическая каждая девчонка с радостью выскочит за тебя замуж, станете ловить рыбу, потом сети поставят ваши дети и при этом вы будете счастливы, потому что в жизни может случиться даже рыбное счастье. И я тоже буду очень, очень, очень счастлива». Потом Эмили кружилась, что-то напевала, подбегала ко мне, трепала по голове и повторяла: «Мне жаль, но я вдруг поняла, что никогда тебя не любила и уже точно никогда не полюблю, поверь, милый, у тебя будет самая лучшая жена, а у меня самый лучший парень», – Торрес замолчал, после продолжил. – Не помню, как именно задушил ее. Очнулся, когда было слишком поздно. Лежал рядом с ней – холодной, мертвой и уже ничьей, пока не начался рассвет. Потом мне стало страшно. Тебе когда-нибудь было страшно, Тони, настолько, что нестерпимо захотелось жить, а не поджариться до углей на электрическом стуле?
– Я никого не убивал, – что мне еще было ответить.
– Конечно. А я вот убил.
– Зачем вы связали шнурками ей руки и ноги? Чтобы не сопротивлялась?! – в этот момент я мог и передумать относительно мести.
Торрес глянул с горькой ухмылкой.
– Я связал ими платье, сделал что-то наподобие мешка, набил камнями, у меня был еще ремень от джинсов…
Болото за долгие годы уничтожило улики: ни шнурков, ни платья, ни ремня не осталось. Ее скелет лежал на дне, где тьма, водоросли и неживая вода. Эмили просто не хотела выходить на берег. До определенного момента. Для этого нужен был я.
– Почему же Билли никому не рассказал, он ведь догадался, – зачем-то спросил я, что мне было с молчания Билли. – Вы его запугали?
Торрес ответил:
– Сынок, не все такие смелые, как ты. Билли боялся попасть за решетку. В нашем штате подельники получают длинные сроки. Ты веришь в Бога, Тони? (я кивнул) А я вот раньше не верил. Не переживай, Господь нас наказал. Билли давно сгнил в могиле, опустился буквально за пару лет и умер, как скотина, захлебнувшись собственной блевотиной. Я же попал в аварию, у других – нас в машине было четверо – ни царапинки, а я вот сломал позвоночник. Представляешь, врезался в столб, а ведь был трезв и не превысил скорость. Первые полгода хотел сдохнуть, вот только убить себя не получалось. Пришлось жить. До двадцати лет не верил в того распятого бога, который не остановил меня тогда на берегу, а вместо этого сделал калекой. А потом он послал мне любящую жену, сына, внуков. Знаю, что не попаду в рай, такой грех не загладить перед Господом добрыми делами или пожертвованиями. Поэтому никогда не смогу вымолить прощение у Эмили, у девчонки, у которой отнял жизнь, а еще никогда не смогу выпросить прощение у жены, которая до последнего своего вздоха была рядом, понимая, что мое сердце принадлежит другой. Мой внук прав, Изабелла была сумасшедшей и святой одновременно.
Какое-то время мы просто смотрели друг другу в глаза. Молча. Я первым решил всё закончить, хотел убежать на берег, с которого наверняка уже смыло чужое любопытство, хотел побыть один. Один, один, я теперь снова один… Или навсегда с Эмили.
– До свидания, мистер Торрес, позвать кого-нибудь? Мне пора, спасибо за честность, – я чувствовал, старик не врет, к чему теперь врать.
– Скажи Эмили Мюррей там, когда придет твое время, что Гарри Торрес не хотел, что Гарри Торрес любил ее до последней минуты, если не Господь, так пусть она простит меня, пусть простит.
По щекам его покатились слезы – настоящие, человеческие, искренние.
– Эмили вас уже простила, мистер Торрес, – я попрощался, тронул его безвольную руку и вышел.
Хотел потихоньку прошмыгнуть, не удалось. В итоге пообедал в компании семейства Торрес. Знаете, какой примерным сыном оказался Гарри-самый младший? Даже причесался и сменил футболку перед тем, как сесть за стол, вот тебе и хулиган. И мы – совсем еще недавно заклятые враги – сидели рядышком и уплетали баранину с бобами, салат с лимонной заправкой и какое-то потрясающее имбирное печенье. А после они с отцом и братом прокатили меня на лодке… Или я глуп, или Господь еще тот шутник, да только я до сих пор общаюсь с Гарри. И с большим удовольствием. Он женился, а нынче ждет первенца, имя которому не надо придумывать. Как бы мне не пришлось крестить всех Гарри Торресов-самых-самых младших.
После экспертизы останки Эмили похоронили. Приехали ее многочисленные сестры с кучей дочек и уже внучек. Помню, как моя бабушка тогда сказала:
– Неужели надо кому-то умереть, чтобы наконец-то собралась вся семья! Я одновременно сочувствую им и радуюсь за них, бывает же так! Пообещай, Тони, что непременно станешь навещать меня. А, когда умру, не смей притаскивать на кладбище розы, лучше пива или бренди, терпеть не могу увядшие цветы.
Я конечно же пообещал. А когда вернулся домой, навестил отца. Чтобы рассказать о своей первой любви и о том, как сильно скучаю, хотя даже не помню его. И еще, что смерть – так себе отмазка, чтобы не присутствовать в жизни единственного сына. Безусловно, меня надо было назвать Джек – очень подходящее имя для такого придурка.
Было и еще одно болотное событие. Перед самым моим уездом Долорес отдала мне дневник Эмили.
– Я его никогда не видела. А увидела б, так не стала читать, я ведь все годы ждала дочь, верила, что у нее всё хорошо, просто живет где-то далеко. А она была так близко… Моя Эмили не любила, когда ворошили ее жизнь. Но мы с дочками затеяли ремонт, ну как ремонт, так: покрасить окна, двери, обои купили. Решили заодно и чердак в порядок привести. И дневник нашелся. Мои девочки настояли, чтобы я передала тебе, возьмешь? – и протянула блокнот – ничем непримечательный, в обыкновенном переплете, лишь покалеченный временем и чердачной пылью.
Я забрал упакованные в простую обложку девчоночьи мысли, давние откровения и несбывшиеся мечты Эмили Мюррей, чтобы ее июнь стал моим, а значит, навечно нашим. Я не буду рассказывать о тайнах Эмили, о людях, про которых она мне рассказала быстрым почерком с красивым наклоном, о событиях давних лет, ибо они принадлежат только Эмили. Но имею право не промолчать о последней записи без даты, сделанной уже другой ручкой, но однозначно тем же почерком. Ведь послание было адресовано именно мне. «Дорогой Тони, твой июнь только-только начинается, когда-нибудь болота зарастут тростником, тростник станет лесом, лес превратится в горы, с которых потекут чистые ручьи. Чтобы снова стать болотами. Пусть так. Но тебя ждет очень долгое прекрасное лето, просто поверь мне. Не жалей о том, чего не могло случиться, смотри только вперед и всегда иди по солнечной стороне дороги. С любовью, Э. М.»
Первые месяцы я сильно тосковал, а потом пришлось переключиться на маму. Общими усилиями мы устроили быстрый развод с мясником. И чтобы моя дорогая Мэрилин не Монро не была одинока, вполне хватало и моего одиночества, я сам взялся найти подходящую кандидатуру и выдать маму замуж. На сей раз удачно, за хорошего человека по имени Барни Райт с характером, плюшевым как его имя. Я никогда не назову Барни «папой», зачем? У меня ведь уже есть отличный отец. Но я и Барни подружились, он не курит травку, не распускает руки, жарит превосходные стейки и по-настоящему интересуется моими делами. Но главное, мама с ним счастлива. До сих пор! А еще, у меня теперь есть сестренка – этакая плюшевая Мэрилин, ей-богу. Обожаю ее. Стоит ли говорить, что сестру зовут Эмили. Эмили Райт.
Уж не думаете ли вы, что устроив жизнь мамы, я совсем позабыл о бабушке? О, нет. Я приезжал на болота каждый год. Конечно же приходил на наш с Эмили берег и ждал, ждал, бесполезно ждал часами, наблюдая за звездами, исполняющими чужие желания. Мечтал о том, чего более не могло произойти. Не в этой жизни. Поэтому взялся за моральный облик старушки Кидман, наставил на путь истинный и ее, и бывшего святого отца. Да так, что в итоге эти двое обручились. Бросили выпивать и теперь с утра до вечера поют псалмы. Если честно, я не одобряю любые крайности, но окей, пусть будут псалмы.
А что же я сам – ужасный болтун, который мог уместить эту историю на две страницы, а раздул просто донельзя? Я пока не влюбился снова, потому люблю до сих пор. Возможно, я до последнего вздоха буду любить только одну девушку. Возможно, когда-нибудь женюсь на женщине, которая сумеет любить за двоих, как Гарри Торрес-старший, который совсем недавно тихо скончался во сне. Разве плохие люди так умирают? Кстати, это не значит, что я буду несчастлив в браке. Скорее наоборот. Зато однозначно стану хорошим отцом – мне есть в кого! Неужели этого мало?
И вообще, я пока глуп и молод и только ищу свое призвание. Иногда хочу спасать китов и дельфинов, чтобы из них не делали вонючую бесполезную мазь. Или вот, периодически меня тянет готовить гамбургеры или жарить панкейки. Или вообще ничего не делать, да, и такое случается. А порой желаю стать крутым писателем и создать действительно что-то нужное людям, а не какие-то дурацкие детективы или сопливые мелодрамы. Я пока не определился. Но еще пятнадцать лет назад прекрасно разобрался со смыслом жизни. С помощью удивительной девушки Эмили Мюррей. Я точно знаю, что надо идти по солнечной стороне дороги. И смотреть только вперед.
P.S Заканчиваю последние строки и икаю. Возможно, всё-таки из меня получится не самый худший писатель. Как знать.
#ЕленаМаючная