Предыдущая публикация
Из бытия кладбищенских упырей.
Красно - багряное огромное солнце катилось за горизонт, оставляя на макушках деревьев медленно ползущие
рыжеватые блики. На уставшую за день реку опускался вечерний туман. С хрустом в костях зевая, потягивался в дупле, сонный леший, разлепляя глаза. Выходили из-под коряг озорные кикиморы.
Почёсываясь, шли из водыпучеглазые хухлики и сплетницы - русалки готовились начать свою
ночную болтовню.
На берегу, где-то в глубине лесной чащи заухал филин. Лодка тихо, словно призрак, скользила по уснувшей реке, оставляя за собой две расходящиеся, разлитой ртутью к берегам, бороздки. Словно некто неведомый и незримый, из печального ниоткуда, набросил на реку тень серебряного копья с челном на острие. Лёгкий плеск весла, скрип уключины дополняли предзакатный покой природы.
Просвистев крыльями, низко пролетела стая уток. Трижды громко, гортанно крикнул чёрный, как смоль, ворон. Рядом с лодкой выпрыгнула большая сёмжина и, блеснув
на затухающем солнце чешуёй, неуклюже плюхнулась в реку, обдав Влада мириадами серебряного бисера.
Поджатый ельником к самой воде молодой березняк закончился, и взору Влада открылось старое, заброшенное деревенское кладбище на пологом косогоре.
Дюжина покосившихся, полуистлевших от времени обращённых к реке крестов.
С десяток покрытых ржавчиной, железных пирамидок под когда-то крашеными звёздами, да два обтёсанных и обмытых дождями изваяния.
Солнце освободилось от набежавшего лёгкого облачка, брызнуло
на косогор лучами и вспыхнули звёзды да кресты, будто зажглись изнутри голубоватым, могильным огнём.
Есть всё же неизъяснимая притягательность в старых
русских погостах, в увитых мокрицей оградках, поросших дикой травой дорожках, в почерневших, полуистлевших от времени надгробиях. Там почти не ощущается суетливое присутствие человека. Птицы там, где хотят, вьют свои гнезда, а лисы из года в год роют свои норы.
Нос лодки, не спеша, сам собой повернул к маленькой затоке с двумя ивами, печально склонившимися над водой. Стекала с их, распустишившихся до земли, зелёных кос влага, блестя на солнце будто жемчуг. Словно в вечном горе оплакивали они усопших.
Через минуту лодка уткнулась в каменистый берег. Влад легко, не замочив ноги, перепрыгнул на землю, привязал лодку к дереву и пошёл на кладбище. Трава мягко, словно ковёр, пружинила под его ногами.
«Воистину, смерть великий уравнитель, – думал Влад, читая облезлые надписи и разглядывая едва различимые фотографии. Умные и
глупые, буйные во хмелю парни, и скромные девушки, почившие в преклонном возрасте и умершие в рассвете сил – все лежат под этой травой в непробудном сне».
– Боцман Николай Егоров, – вслух прочитал Влад слова, выдавленные на бетонном надгробии, в котором угадывались очертания шхуны, – спи спокойно, сынок. Тридцать лет уж боцман спит.
В кладбищенской тишине с жужжанием пролетел мохнатый шмель. Он неуклюже сел на ромашку,
прогнувшуюся под его тяжестью, и принялся деловито собирать нектар, тыкая хоботком в жёлтое соцветие.
– Пелагея Петровна. Сорок лет.
Солнце опять спряталось за облако, погрузив косогор и кладбище в полумрак.
– Ефим Андреевич Гордеев. Ого! – невольно воскликнул Влад, – век почти дед коптил небо.
От реки потянуло промозглой прохладой.
– Коротков Серёжа. Мальчику, – вздохнул Влад, – было всего десять лет.
Смолкли птицы, только прокуковала несколько раз кукушка, будто подводя черту дня.
– Каблукова Ольга, безвременно усопшая.
Статуя на низком постаменте изображала сидящего, опёршись на
правую руку, ангела. Левое крылышко было отбито и видимо давно. Гранит на сколе потемнел и покрылся зелёным мхом. На постаменте, под жестяным козырьком, имелось блеклое, едва различимое фото Ольги Каблуковой. Ещё видны были черты симпатичной девушки. – Умершей в осьмнадцать лет, – громко произнёс наш
путешественник, вставая с колен и читая последние поблёкшие от времени строчки….
Между тем, солнце скрылось за лесом на другом берегу уснувшей реки. Последние лучи его окрасили розовым сиянием редкие облака на западном склоне, а на восточном краю неба начали появляться первые звёзды. На
землю медленно опустились сумерки.
– Пора возвращаться, – решил Владислав. Он отвернулся от каменного ангела, и дрожь
пробрала его тело….
На могильном холмике, в трёх метрах от Влада, сидел старик.
Дед был как дуб кряжист, бородат, космат, одет в тёмно - серый помятый пиджак и такого же цвета брюки, заправленные в кирзовые сапоги.
Он курил самокрутку.
– Испужался, чай, милок, – густым басом проговорил дед, выпуская густую струю дыма в седую бороду.
– Я гляжу из леска, – дед кивнул
в сторону недалёкого березняка, – чужой по могилкам ходит. Дай, думаю, попытаю – кто такой.
– Здравствуйте, дедушка, – вежливо поздоровался Владик, слегка кланяясь, как принято в этих краях.
«И чего я испугался старика, – думал Влад, – решительно нет в нём ничего необычного. Обыкновенный труженик полей».
Дед поморщился от крепкого табака.
– Я вот с покоса, внучек – он указал рукой на косу, воткнутую древком в землю, – недалече отсель лужок заливной. Ох и добрая там трава в этом годе растёт.
Дед принялся рассказывать об укосах, о скотине: - только жрёт, а молока с гулькин нос, о старухе, - совсем плоха, видать, скоро преставится.
– От какой деревни кладбище? – перебил его собеседник.
- Дык, так и зовётся, - Погостом, –
быстро ответил дед, и пошёл опять брехать о видах на урожай и скотине.
Владик через плечо, мельком, глянул на реку. Над водой поднимался лёгкий
туман. Река отдавала накопленное за день тепло. Небо потемнело, лишь на западе оставалась светлая полоска.
– Ладно, дедушка, – «внучек» посмотрел на старика, – пора мне. Бывайте здоровы.
Старик закашлялся. И в этот момент наш путешественник осознал, в чём именно состояла странность
деда….
Влад совсем не ощущал запах дыма. Сам он не курил и не переносил дым. А здесь... Владислав махнул рукой, повернулся к реке, и остолбенел.
Перед ним стоял тот самый боцман, что час назад наш путешественник с любопытством разглядывал его фото на бетонном надгробии. Влад мог поклясться всеми святыми, что мгновение назад его здесь не было. Морячок был мёртв. Об этом красноречиво свидетельствовали
землистый цвет лица морского волка и на левом виске большая дырка, которую не могла скрыть сдвинутая набекрень бескозырка с надписью на лентах «Седов».
Владислава пробил холодный пот. Краем глаза он увидел, как зашевелился могильный холмик, как вылезла из него тонкая рука, как на
другой могиле зашатался и печально заскрипел крест….
Боцман ухмыльнулся, обнажая желтые клыки. Он широко распахнул пасть, откуда потянуло тиной и гнилью болотной, чуть повернул голову на бок, намереваясь в следующее мгновение впиться клыками, посланному судьбой гостю, в горло.
– Спешиш-ш! Пёс шелудивый, – зло зашипел за спиной дед.
Этот голос вывел Влада из оцепенения. Повинуясь внутреннему чутью, он резко присел….
Вжииик! тонко пропела коса и снесла жаждущему крови морячку, напрочь, голову. Та глухо стукнулась о землю и, откатываясь к бетонному надгробию, удивлённо закричала:
– Андреич пошто ж меня-то!?
Приседая, Влад ощутил резкий укол в грудь. «Крест!» То был серебряный крест, хранивший его в афганской мясорубке. Он рванул ворот рубахи,
схватил тёплый крест, дёрнул, порвав золотую цепочку, и встал, развернувшись на носках.
Дед Андреич в гневе был страшен! Глаза его горели как уголья. В них плескалась лютая ненависть ко всему живому. И голод! Ненасытный
голод, копившийся многие годы. Из приоткрытого рта торчали желтые от табака и времени длинные клыки. С них стекала тонкой струйкой трупная серая жидкость.
Не к месту в сознании Влада вспыхнула картинка саблезубого тигра из детской энциклопедии.
Саблезубый вурдалак отбросил косу и с кошачьей грацией двинулся по кругу, не сводя с не прошеного гостя, пылающего холодным огнём взгляда.
– Стало быть, крестик, мил человек, – мяукал старик елейным голосом, так не вязавшимся с его хищным видом, – ну, ну!? Так вот ты каков на самом деле. Как могилки мирные разорять, нас тревожить, так будь здоров, а как ответ держать, так крестиком обороняться.
«Зубы заговаривает! Отвлекает!», – что-то, возможно испуганная душа кричала внутри очумевшего гостя. Все его чувства, все ощущения обострились до предела. Он ощутил кожей холод лунных лучей, услышал мягкую поступь волка в леске, на дальнем крестце различил он проснувшегося, готовящегося к
ночной охоте филина.
К вони гниения подмешался запах сгоревшего табака. Наверное, того самого табака, который курил дед.
– Странно! Подумал Влад, а ведь сначала нашего знакомства я не почувствовал запаха его самокрутки!?
Вдруг Влад всем телом ощутил лёгкое движение за спиной. Он отпрянул, одновременно поворачиваясь к новой
опасности. Бело-чёрный комок быстро
катился к нему. То катился вылезший из могилы малец, дабы сбить жертву под коленки. Мелькали белая рубашка, чёрные штанишки и красный галстук. Таким видно его положили в гроб.
Не давая упырёнку распрямиться, наш не прошеный гость со всей силы
ударил его левой ногой в грудь. Что-то хрустнуло, хлюпнуло под носком кованного ботинка. Вереща словно заяц, упырёнок отлетел со скоростью футбольного мяча и врезался в
крест. Полуистлевший крест надломился и рухнул на пионера – упырёнка. И в этот момент на гостя кинулся дед Андреич.
Влад был готов к тому. Он сделал шаг вперёд, и резко развернувшись, с
разворота, воткнул крест точно в глаз вурдалаку. С шипением крест вошёл до перекладины.
Взвыл дед, как воет гиена в предсмертной тоске, как воют кипящие в смоле грешные души. Отшатнулся, упал. Вой слился с диким, нечеловеческим рыком и, держась обеими руками за глаз, страшный вурдалак катался по кладбищенской пепельно-серой траве, в холодном свете полной луны.
Всё было кончено. Главный вурдалак на некоторое время был выведен из строя, упырёнок едва шевелился, а обезглавленное тело боцмана руками шарило по земле.
– Не там, дурак, – капризно командовала голова, – иди сюда, я сказал, иди к могиле, идиот. Но тело, не слыша своего господина, продолжало конвульсивно ощупывать траву.
- Бежать! К реке! В лодку! Пока не появились другие!
Влад не успел ступить и два шага, как дорогу ему загородила девица. На ней было надето приталенное платье из белого крепдешина, какие были в моде в провинции лет сорок назад. В шею её глубоко впилась бельевая верёвка,
выдавая, каким именно образом девица ушла из жизни. На другом конце верёвки, страшно гремя по камням, болтался ржавый железный крюк.
– Хочешь меня? – кокетливо спросила девица и синим языком облизнула синие, распухшие губы.
– Нет, – машинально ответил удивлённый, опешивший Влад.
– Не хочешь!? – взвизгнула девица, – а придётся, – и как кошка прыгнула на жертву.
Он остановил её движение, схватив её за кисти. С ужасом, Влад осознал, что потерял крест. Хотя он и считал себя физически сильным человеком, сила досталась по наследству и была укреплёна изнурительными тренировками. Не раз она выручала в самых трудных ситуациях, но здесь было другое. Это были потусторонние, запредельные силы зла, не то, что в
Афгане. Там были врагами обычные, хоть и озверевшие, но люди.
Вампирша медленно продавливала сопротивление своей жертвы. Она могла сломать оборону в одну секунду, но растягивала удовольствие, играясь с ним, словно кошка с пойманной мышкой.
– Полюби меня, милый, – томно шептала девица, – нам будет хорошо вдвоём в тёплой отдельной могиле, – она, запрокинув голову, отрывисто захохотала жутким, загробным смехом. Лицо её медленно приближалось. Из серого оно стало, синим, на щеках
проступили чёрные пятна. Вот она широко открыла пасть.
«Господи Исуси, какие у неё острые зубы».
«Сейчас», – скомандовал
внутренний голос.
Влад резко отшатнулся назад, полностью убрав противодействие. На миг, всего лишь на миг, девица
потеряла равновесие, и этого стало достаточно. Правой ногой он подсёк упырицу и что есть мочи нанёс ей прямой удар левой рукой в оскалившуюся челюсть. Она всхлипнув рухнула в разверзнутую могилу.
Наш герой развернуля и направился к лодке.
– Не покидай меня, милый – жалобно стонала девица, стараясь выбраться из ямы по осыпающимся стенкам, – я так ждала тебя! Я так долго ждала!
– Тьфу, мразь, – смачно сплюнул Влад и помчался к реке, лелея надежду, что твари боятся воды.
Но прежде, чем добежать до спасительной реки, Владиславу предстояло преодолеть ещё одно препятствие….
От крайних могил, наперерез ему, резво неслась толстая тетка, почившая в возрасте между сорока и пятьюдесятью. Её жидкие, выцветшие волосы развивались на ветру.
Влад на бегу подхватил ровную осиновую палку, отломил он неё сухой сучёк, и, размахнувшись, метнул её, как копьё, в набегавшую толстуху. Удар был так силён, что насквозь прошил гнилое тело упырихи.
– Ох! – вскрикнула она, валясь на землю.
Тотчас тело её принялось дымиться. Влад перепрыгнул через смердящие останки. Ветер свистел в ушах, ноги едва касались земли. Казалось, оттолкнись чуть сильнее, взлетит он как птица и далеко внизу останется это жуткое кладбище упырей, вурдалаков и вампиров.
Вот, наконец, и долгожданный берег. Владислав с разбега прыгнул в лодку, дрожащими от напряжения руками схватил весло и оттолкнулся им от берега. Лодка резво пробежала два
метра, дернулась и воротилась обратно. «Господи, верёвка!» - подумал убегающий Влад, обливаясь холодным потом.
Он глянул на берег, и невольно
замер. От кладбища, по залитому мертвым светом косогору, бежали к реке озверевшие от неудачи живые мертвецы.
Впереди прытко, как заяц, бежал дед
Андреич. Опираясь на древко косы, как на шест, он делал огромные шаги. Чуть отстав, за ним следовала синюшная девица с верёвкой на шее. На бегу, она крутила над головой железный крюк, который со свистом, разрезал воздух.
Мертвяк - пионер отставал от передней пары. Он заметно хромал. Крест, придавивший его при первом нападении, повредил ему ногу и длинный, острый кусок креста с
металлической табличкой торчал у него выше колена. Последним медленно двигался морячок. В одной руке он нёс бескозырку, а другой рукой на уровне груди держал собственную, отсечённую начисто косой старого вурдалака, голову.
– Подождите меня, якорь вам в глотку черти земноводные, – ругалась голова, хлопая полувытекшими глазами – подождите, вам говорю. Морячок
споткнулся об обугленную толстуху, голова вырвалась из руки. Катясь по косогору, она жалобно стонала:
- Андреич, Оля, да прицепите же мне, наконец, голову.
«Топор! – очнулся беглец от созерцания жуткой картины, – Топор!» Влад взял со дна лодки маленький топорик...
– Врёшь, не уйдёшь, – кричал озверевший дед - вурдалак.
Влад перерубил, дрожащей рукой связывающую с ивой верёвку...
– Ты будешь мой, – вопила девица, – клянусь преисподней.
Оттолкнулся веслом от берега.
– Серёжа, хоть ты помоги мне! – в отчаянье кричала голова морячка.
Река не остановила упырей. Дед с размаху прыгнул в воду, за ним ласточкой, словно русалка, нырнула синюшная девица.
Лодка набирала ход. Уплывающий от страшной погони Влад грёб с остервенением убегающего пленника, приговорённого к смерти. Это был его последний шанс.
Никогда в жизни он не трудился с таким прилежанием. Руки ходили, словно шатуны, толкающие поршни в моторе. Спина сгибалась и разгибалась
будто пружина. Работали ноги, упираясь в перекладину на дне лодки. Всё тело функционировало как слаженный механизм.
Пионер, между тем, подбежал к воде и остановился.
– Андре – е - еич, – тихонько завыл он, – я плавать не умею.
Андреич не ответил. По лунной серебряной дорожке, словно пловец – спринтер, он медленно приближался к лодке. Ему мешала коса, разрезавшая воду, будто перископ подводной лодки. По неясным причинам он её не бросал.
Девица поравнялась с дедом, потом намного обогнала его. Приблизившись,
она бросила крюк, как бросали крюки заправские пираты, беря очередной корабль противника на абордаж. Крюк зацепился за борт. Быстро перебирая руками, она подтянула своё мертвое, смердящее тело и схватилась за борт обоими руками мёртвой хваткой.
Беглец медленно, как в страшном сне, оставил вёсла, поднял с днища топор. Упырица, на вытянутых руках держалась на борту, рассекая
успокоившуюся на ночь воду уснувшей реки. Секунда, другая – и она будет внутри уплывающей лодки. Влад одним мощным ударом перерубил веревку. Крюк, жалобно звякнув, упал на днище лодки.
– Что ты наделал!? – страшно вскричала девица, – что ты наделал!?
Она заметно погрузнела, отяжелела, отчего борт лодки, опасно накренился на её сторону, но всё ещё с остервенением пыталась влезть в
сбавившую скорость убегающую лодку.
Влад выхватил весло из уключины. Без промедления он воткнул лопасть весла в морду озверевшей упырицы. Та открыла хищную пасть, обнажив звериные, острые зубы. С треском, намертво впились клыки в мокрое дерево. Обезумевший беглец сильно
толкнул весло и отпустил его.
Упырица с веслом в оскаленной пасти
скрылась под тёмной, парящей водой. Беглец брезгливо поддел топором крюк, поднял и бросил его в реку. Слабо булькнув, он отправился на дно, за своей хозяйкой.
Заминка, вызванная битвой с девицей, позволила деду - вурдалаку догнать лодку. Он подтянулся, как до него это делала девица, и одним рывком, как подводник - диверсант перемахнул через борт на дно лодки.
– Шо, касатик, – ощерился дед, сверкая единственным глазом, – поговорим, никто нам не помешает!?
Он мелко потряс косу, и она тонко, победоносно зазвенела в ответ.
– Кто ты? – спросил Влад. Он медленно, не сводя взгляда с вурдалака, присел, взялся за второе весло и медленно вынул его из
уключины.
– Дед Пихто, – хмыкнул дед, то ли глупому вопросу, то ли неуклюжим действиям его загнанной в угол жертвы. Дед был до странности сух, будто он не был в воде. Дыхание, или что там у этой нечистой силы может быть, было ровным, размеренным, будто не он только что сдавал нормы Г.Т.О. на воде.
Владислав же, напротив, был весь покрыт липким потом. Все мышцы его дрожали от напряжения.
– Переполовинил ты моё войско, соколик, – голосом ангела произнёс дед и снова потряс косу, – ну ничё, ничё, станешь ты у меня генералом!
Произнося эти слова, дед взмахнул своим страшным инструментом ангела смерти. Защищающийся пленник присел, выставив перед собой весло.
Вжииик! Снова с металлическим звоном, холодящим кровь, пропела коса и, срезала наискось дерево пониже лопасти. Влад распрямился, всем телом поддался вперёд, выпрямив руки, словно пружины и,
всадил обрубок весла, словно копьё, в живот вурдалака.
С шипением дерево вошло в мертвое тело. На лице деда отразилось искреннее изумление. Он уронил косу, двумя руками схватился за древко, пытаясь сняться с него, но защищающийся беглец крепко держал его.
– А – а – а - а! – вдруг страшно закричал старик.
И потекла из него густая чёрная кровь, обжигая Владу руки.
– Аа – а - а! – ещё страшней закричал
дед Андреич.
И начал он дымиться горьким, смрадным дымом.
– Аа – а - а! – в третий раз закричал дед.
И вспыхнул он холодным, бледно - голубым огнём.
Из последних сил наш герой поднял своё копьё с пылающим дедом, подальше, как мог, бросил его в воду. Некоторое время старик кругами плавал по поверхности, шипя и дымясь, как кусок натрия в школьных
химических опытах. Потом медленно погрузился в пучину, но ещё долго был виден в глубине реки огонь.
Влад выбросил косу, сел на дно и забылся в беспамятстве.
Очнулся Владислав от боли в руках. Над головой белый, основательно засиженный вездесущими мухами потолок, по бокам белые стены. Поднёс руки к лицу. Они были плотно забинтованы. Влад медленно огляделся. По всей видимости, он находился в больнице.
Рядом, на узкой койке, храпел, широко открыв рот, бородатый старик. На прикроватной тумбочке покоились командирские часы и затянутый мешочек чёрного бархата. Видимо, кисет. От него крепко веяло табаком.
На соседней кровати сидел, облокотившись на деревяную спинку, мальчик лет десяти - двенадцати.
Пацанёнок увлечённо читал книгу. Подле него стояла полная женщина
в белом халате. Она внимательно разглядывала градусник.
А на дальней койке, у противоположной стены, сидел молодой человек с простоватым лицом и забинтованной шеей. Он смотрел в окно.
Наш больной мучительно пытался вспомнить, как он сюда попал, и не мог, будто память закрыл тяжёлый занавес.
«– Температура нормальная», – сказала женщина, – скоро тебя выпишут….
– Угу, – сказал мальчик, не отрываясь от книги.
– Хватит тебе читать, Серёжа, глаза испортишь. Чай вечереет.
– Пелагея Петровна, – мальчик умоляюще посмотрел на женщину, – ещё немножко, ещё вот такую крохотульку, – он показал маленький зазор между большим и указательным
пальцем.
– Хорошо, но только полчаса, – смягчилась Пелагея Петровна.
– Что читаешь, сельдявка? – спросил молодой человек.
– Я не сельдявка, – обиделся Серёжа, – про вурдалаков Алексея Толстого, – с готовностью пояснил он.
Что-то больно кольнуло Вадима в самое сердце.
– Знаю, знаю, – молодой человек обрадовался возможности проявить эрудицию, – Наташа Ростова, поручик Ржевский...
– Тёмный вы, – вздохнул мальчик, – то Лев Толстой написал, а это Алексей.
– Вот нащёлкаю тебе щелбанов, так быстро стану светлым, – пригрозил молодой человек, впрочем, беззлобно, – попался бы ты мне на корабле, драил бы палубу от первой склянки до
последней, а от последней до первой драил бы гальюн зубной щёткой. Понял, нет, сельдявка.
– Но, но, – строго произнесла Пелагея Петровна, – ты свои замашки брось, Егоров. Здесь тебе не корабль.
– Эх, скукотища, – всем телом потянулся Егоров, – завидую я Андреичу. Спать может сутками.
Дед застонал, словно учуял разговор о себе, повернулся на бок и затих.
«– Доживёшь до его лет», – шёпотом произнесла Пелагея Петровна, – так тоже будешь спать день и ночь.
– Не доживу я до его лет, – Егоров осторожно потрогал забинтованную шею, – вот может сельдявка доживёт, а я нет.
– Типун тебе на язык, – в сердцах пожелала Пелагея Петровна.
– Сестра! – позвал Владислав.
– Очнулся, касатик, – улыбнулась сестра. Она быстро подошла к больному, приложила тыльную
сторону ладони к его лбу.
– Горишь ты, соколик, – осуждающе покачала она головой. – Ну, ничё, скоро
будет обход, главный пропишет тебе таблетки и уколы.
– Сестра, – сухими губами повторил Влад, – как я сюда попал?
– Нашли тебя, касатик, на берегу реки в бессознательном состоянии. Боле ничего не знаю.
– А с руками что?
– Смолой, видать, ошпарил.
В комнату заглянула молодая женщина в приталенном белом халате. Шею её укрывал цветастый платочек.
– Петровна, – сказала она,
не входя в палату, – главврач вас вызывает.
– Иду, Оля. Очнулся наш найдёныш, – добавила она, отходя от кровати Владислава.
Оля ступила в палату. Она заинтересованно смотрела на
больного с забинтованными руками.
– Как вы себя чувствуете, больной?
Влад пожал плечами.
– Руки болят.
– Не надо было смолу голыми
руками хватать, – засмеялась Оля непонятно чему. – Ничего, кольнём вам
обезболивающее – уснёте.
– Новенький, а новенький, – оживленно встрял в разговор Егоров, – где ты смолу нашёл?
– Не твоё дело, Егоров, – повернулась к нему врачиха, – лежи и лечи свои фурункулы, а то голова
отвалится. Оля ещё раз глянула на Владислава, ободряюще улыбнулась ему и вышла в коридор. Вслед за ней пошла и медсестра.
– Пелагея Петровна, – позвал
Влад. Сестра оглянулась, остановившись на пороге.
– Тебе чего, соколик?
– Скажите, Пелагея Петровна,
какая деревня за Чёртовым мостом?
– Дык, нет никакой. Вода и вода, – Пелагея Петровна была удивлена вопросом. – Дык, и от Чёртого моста
только название одно осталось. Его почитай лет двенадцать, как снесли. А выше по течению был раньше участок «Погост», так там уже давненько только одни дачи настроены. А больница наша в посёлке Умба находится. А ты сам-то не местный будешь?
- Да можно сказать и так, ответил Влад, поворачиваясь на бок.
Пелагея Петровна тихонько вышла, плотно затворив за собой дверь.
#ИсторииУчастниковГруппы
ВладимирГурьев
рыжеватые блики. На уставшую за день реку опускался вечерний туман. С хрустом в костях зевая, потягивался в дупле, сонный леший, разлепляя глаза. Выходили из-под коряг озорные кикиморы.
Почёсываясь, шли из водыпучеглазые хухлики и сплетницы - русалки готовились начать свою
ночную болтовню.
На берегу, где-то в глубине лесной чащи заухал филин. Лодка тихо, словно призрак, скользила по уснувшей реке, оставляя за собой две расходящиеся, разлитой ртутью к берегам, бороздки. Словно некто неведомый и незримый, из печального ниоткуда, набросил на реку тень серебряного копья с челном на острие. Лёгкий плеск весла, скрип уключины дополняли предзакатный покой природы.
Просвистев крыльями, низко пролетела стая уток. Трижды громко, гортанно крикнул чёрный, как смоль, ворон. Рядом с лодкой выпрыгнула большая сёмжина и, блеснув
на затухающем солнце чешуёй, неуклюже плюхнулась в реку, обдав Влада мириадами серебряного бисера.
Поджатый ельником к самой воде молодой березняк закончился, и взору Влада открылось старое, заброшенное деревенское кладбище на пологом косогоре.
Дюжина покосившихся, полуистлевших от времени обращённых к реке крестов.
С десяток покрытых ржавчиной, железных пирамидок под когда-то крашеными звёздами, да два обтёсанных и обмытых дождями изваяния.
Солнце освободилось от набежавшего лёгкого облачка, брызнуло
на косогор лучами и вспыхнули звёзды да кресты, будто зажглись изнутри голубоватым, могильным огнём.
Есть всё же неизъяснимая притягательность в старых
русских погостах, в увитых мокрицей оградках, поросших дикой травой дорожках, в почерневших, полуистлевших от времени надгробиях. Там почти не ощущается суетливое присутствие человека. Птицы там, где хотят, вьют свои гнезда, а лисы из года в год роют свои норы.
Нос лодки, не спеша, сам собой повернул к маленькой затоке с двумя ивами, печально склонившимися над водой. Стекала с их, распустишившихся до земли, зелёных кос влага, блестя на солнце будто жемчуг. Словно в вечном горе оплакивали они усопших.
Через минуту лодка уткнулась в каменистый берег. Влад легко, не замочив ноги, перепрыгнул на землю, привязал лодку к дереву и пошёл на кладбище. Трава мягко, словно ковёр, пружинила под его ногами.
«Воистину, смерть великий уравнитель, – думал Влад, читая облезлые надписи и разглядывая едва различимые фотографии. Умные и
глупые, буйные во хмелю парни, и скромные девушки, почившие в преклонном возрасте и умершие в рассвете сил – все лежат под этой травой в непробудном сне».
– Боцман Николай Егоров, – вслух прочитал Влад слова, выдавленные на бетонном надгробии, в котором угадывались очертания шхуны, – спи спокойно, сынок. Тридцать лет уж боцман спит.
В кладбищенской тишине с жужжанием пролетел мохнатый шмель. Он неуклюже сел на ромашку,
прогнувшуюся под его тяжестью, и принялся деловито собирать нектар, тыкая хоботком в жёлтое соцветие.
– Пелагея Петровна. Сорок лет.
Солнце опять спряталось за облако, погрузив косогор и кладбище в полумрак.
– Ефим Андреевич Гордеев. Ого! – невольно воскликнул Влад, – век почти дед коптил небо.
От реки потянуло промозглой прохладой.
– Коротков Серёжа. Мальчику, – вздохнул Влад, – было всего десять лет.
Смолкли птицы, только прокуковала несколько раз кукушка, будто подводя черту дня.
– Каблукова Ольга, безвременно усопшая.
Статуя на низком постаменте изображала сидящего, опёршись на
правую руку, ангела. Левое крылышко было отбито и видимо давно. Гранит на сколе потемнел и покрылся зелёным мхом. На постаменте, под жестяным козырьком, имелось блеклое, едва различимое фото Ольги Каблуковой. Ещё видны были черты симпатичной девушки. – Умершей в осьмнадцать лет, – громко произнёс наш
путешественник, вставая с колен и читая последние поблёкшие от времени строчки….
Между тем, солнце скрылось за лесом на другом берегу уснувшей реки. Последние лучи его окрасили розовым сиянием редкие облака на западном склоне, а на восточном краю неба начали появляться первые звёзды. На
землю медленно опустились сумерки.
– Пора возвращаться, – решил Владислав. Он отвернулся от каменного ангела, и дрожь
пробрала его тело….
На могильном холмике, в трёх метрах от Влада, сидел старик.
Дед был как дуб кряжист, бородат, космат, одет в тёмно - серый помятый пиджак и такого же цвета брюки, заправленные в кирзовые сапоги.
Он курил самокрутку.
– Испужался, чай, милок, – густым басом проговорил дед, выпуская густую струю дыма в седую бороду.
– Я гляжу из леска, – дед кивнул
в сторону недалёкого березняка, – чужой по могилкам ходит. Дай, думаю, попытаю – кто такой.
– Здравствуйте, дедушка, – вежливо поздоровался Владик, слегка кланяясь, как принято в этих краях.
«И чего я испугался старика, – думал Влад, – решительно нет в нём ничего необычного. Обыкновенный труженик полей».
Дед поморщился от крепкого табака.
– Я вот с покоса, внучек – он указал рукой на косу, воткнутую древком в землю, – недалече отсель лужок заливной. Ох и добрая там трава в этом годе растёт.
Дед принялся рассказывать об укосах, о скотине: - только жрёт, а молока с гулькин нос, о старухе, - совсем плоха, видать, скоро преставится.
– От какой деревни кладбище? – перебил его собеседник.
- Дык, так и зовётся, - Погостом, –
быстро ответил дед, и пошёл опять брехать о видах на урожай и скотине.
Владик через плечо, мельком, глянул на реку. Над водой поднимался лёгкий
туман. Река отдавала накопленное за день тепло. Небо потемнело, лишь на западе оставалась светлая полоска.
– Ладно, дедушка, – «внучек» посмотрел на старика, – пора мне. Бывайте здоровы.
Старик закашлялся. И в этот момент наш путешественник осознал, в чём именно состояла странность
деда….
Влад совсем не ощущал запах дыма. Сам он не курил и не переносил дым. А здесь... Владислав махнул рукой, повернулся к реке, и остолбенел.
Перед ним стоял тот самый боцман, что час назад наш путешественник с любопытством разглядывал его фото на бетонном надгробии. Влад мог поклясться всеми святыми, что мгновение назад его здесь не было. Морячок был мёртв. Об этом красноречиво свидетельствовали
землистый цвет лица морского волка и на левом виске большая дырка, которую не могла скрыть сдвинутая набекрень бескозырка с надписью на лентах «Седов».
Владислава пробил холодный пот. Краем глаза он увидел, как зашевелился могильный холмик, как вылезла из него тонкая рука, как на
другой могиле зашатался и печально заскрипел крест….
Боцман ухмыльнулся, обнажая желтые клыки. Он широко распахнул пасть, откуда потянуло тиной и гнилью болотной, чуть повернул голову на бок, намереваясь в следующее мгновение впиться клыками, посланному судьбой гостю, в горло.
– Спешиш-ш! Пёс шелудивый, – зло зашипел за спиной дед.
Этот голос вывел Влада из оцепенения. Повинуясь внутреннему чутью, он резко присел….
Вжииик! тонко пропела коса и снесла жаждущему крови морячку, напрочь, голову. Та глухо стукнулась о землю и, откатываясь к бетонному надгробию, удивлённо закричала:
– Андреич пошто ж меня-то!?
Приседая, Влад ощутил резкий укол в грудь. «Крест!» То был серебряный крест, хранивший его в афганской мясорубке. Он рванул ворот рубахи,
схватил тёплый крест, дёрнул, порвав золотую цепочку, и встал, развернувшись на носках.
Дед Андреич в гневе был страшен! Глаза его горели как уголья. В них плескалась лютая ненависть ко всему живому. И голод! Ненасытный
голод, копившийся многие годы. Из приоткрытого рта торчали желтые от табака и времени длинные клыки. С них стекала тонкой струйкой трупная серая жидкость.
Не к месту в сознании Влада вспыхнула картинка саблезубого тигра из детской энциклопедии.
Саблезубый вурдалак отбросил косу и с кошачьей грацией двинулся по кругу, не сводя с не прошеного гостя, пылающего холодным огнём взгляда.
– Стало быть, крестик, мил человек, – мяукал старик елейным голосом, так не вязавшимся с его хищным видом, – ну, ну!? Так вот ты каков на самом деле. Как могилки мирные разорять, нас тревожить, так будь здоров, а как ответ держать, так крестиком обороняться.
«Зубы заговаривает! Отвлекает!», – что-то, возможно испуганная душа кричала внутри очумевшего гостя. Все его чувства, все ощущения обострились до предела. Он ощутил кожей холод лунных лучей, услышал мягкую поступь волка в леске, на дальнем крестце различил он проснувшегося, готовящегося к
ночной охоте филина.
К вони гниения подмешался запах сгоревшего табака. Наверное, того самого табака, который курил дед.
– Странно! Подумал Влад, а ведь сначала нашего знакомства я не почувствовал запаха его самокрутки!?
Вдруг Влад всем телом ощутил лёгкое движение за спиной. Он отпрянул, одновременно поворачиваясь к новой
опасности. Бело-чёрный комок быстро
катился к нему. То катился вылезший из могилы малец, дабы сбить жертву под коленки. Мелькали белая рубашка, чёрные штанишки и красный галстук. Таким видно его положили в гроб.
Не давая упырёнку распрямиться, наш не прошеный гость со всей силы
ударил его левой ногой в грудь. Что-то хрустнуло, хлюпнуло под носком кованного ботинка. Вереща словно заяц, упырёнок отлетел со скоростью футбольного мяча и врезался в
крест. Полуистлевший крест надломился и рухнул на пионера – упырёнка. И в этот момент на гостя кинулся дед Андреич.
Влад был готов к тому. Он сделал шаг вперёд, и резко развернувшись, с
разворота, воткнул крест точно в глаз вурдалаку. С шипением крест вошёл до перекладины.
Взвыл дед, как воет гиена в предсмертной тоске, как воют кипящие в смоле грешные души. Отшатнулся, упал. Вой слился с диким, нечеловеческим рыком и, держась обеими руками за глаз, страшный вурдалак катался по кладбищенской пепельно-серой траве, в холодном свете полной луны.
Всё было кончено. Главный вурдалак на некоторое время был выведен из строя, упырёнок едва шевелился, а обезглавленное тело боцмана руками шарило по земле.
– Не там, дурак, – капризно командовала голова, – иди сюда, я сказал, иди к могиле, идиот. Но тело, не слыша своего господина, продолжало конвульсивно ощупывать траву.
- Бежать! К реке! В лодку! Пока не появились другие!
Влад не успел ступить и два шага, как дорогу ему загородила девица. На ней было надето приталенное платье из белого крепдешина, какие были в моде в провинции лет сорок назад. В шею её глубоко впилась бельевая верёвка,
выдавая, каким именно образом девица ушла из жизни. На другом конце верёвки, страшно гремя по камням, болтался ржавый железный крюк.
– Хочешь меня? – кокетливо спросила девица и синим языком облизнула синие, распухшие губы.
– Нет, – машинально ответил удивлённый, опешивший Влад.
– Не хочешь!? – взвизгнула девица, – а придётся, – и как кошка прыгнула на жертву.
Он остановил её движение, схватив её за кисти. С ужасом, Влад осознал, что потерял крест. Хотя он и считал себя физически сильным человеком, сила досталась по наследству и была укреплёна изнурительными тренировками. Не раз она выручала в самых трудных ситуациях, но здесь было другое. Это были потусторонние, запредельные силы зла, не то, что в
Афгане. Там были врагами обычные, хоть и озверевшие, но люди.
Вампирша медленно продавливала сопротивление своей жертвы. Она могла сломать оборону в одну секунду, но растягивала удовольствие, играясь с ним, словно кошка с пойманной мышкой.
– Полюби меня, милый, – томно шептала девица, – нам будет хорошо вдвоём в тёплой отдельной могиле, – она, запрокинув голову, отрывисто захохотала жутким, загробным смехом. Лицо её медленно приближалось. Из серого оно стало, синим, на щеках
проступили чёрные пятна. Вот она широко открыла пасть.
«Господи Исуси, какие у неё острые зубы».
«Сейчас», – скомандовал
внутренний голос.
Влад резко отшатнулся назад, полностью убрав противодействие. На миг, всего лишь на миг, девица
потеряла равновесие, и этого стало достаточно. Правой ногой он подсёк упырицу и что есть мочи нанёс ей прямой удар левой рукой в оскалившуюся челюсть. Она всхлипнув рухнула в разверзнутую могилу.
Наш герой развернуля и направился к лодке.
– Не покидай меня, милый – жалобно стонала девица, стараясь выбраться из ямы по осыпающимся стенкам, – я так ждала тебя! Я так долго ждала!
– Тьфу, мразь, – смачно сплюнул Влад и помчался к реке, лелея надежду, что твари боятся воды.
Но прежде, чем добежать до спасительной реки, Владиславу предстояло преодолеть ещё одно препятствие….
От крайних могил, наперерез ему, резво неслась толстая тетка, почившая в возрасте между сорока и пятьюдесятью. Её жидкие, выцветшие волосы развивались на ветру.
Влад на бегу подхватил ровную осиновую палку, отломил он неё сухой сучёк, и, размахнувшись, метнул её, как копьё, в набегавшую толстуху. Удар был так силён, что насквозь прошил гнилое тело упырихи.
– Ох! – вскрикнула она, валясь на землю.
Тотчас тело её принялось дымиться. Влад перепрыгнул через смердящие останки. Ветер свистел в ушах, ноги едва касались земли. Казалось, оттолкнись чуть сильнее, взлетит он как птица и далеко внизу останется это жуткое кладбище упырей, вурдалаков и вампиров.
Вот, наконец, и долгожданный берег. Владислав с разбега прыгнул в лодку, дрожащими от напряжения руками схватил весло и оттолкнулся им от берега. Лодка резво пробежала два
метра, дернулась и воротилась обратно. «Господи, верёвка!» - подумал убегающий Влад, обливаясь холодным потом.
Он глянул на берег, и невольно
замер. От кладбища, по залитому мертвым светом косогору, бежали к реке озверевшие от неудачи живые мертвецы.
Впереди прытко, как заяц, бежал дед
Андреич. Опираясь на древко косы, как на шест, он делал огромные шаги. Чуть отстав, за ним следовала синюшная девица с верёвкой на шее. На бегу, она крутила над головой железный крюк, который со свистом, разрезал воздух.
Мертвяк - пионер отставал от передней пары. Он заметно хромал. Крест, придавивший его при первом нападении, повредил ему ногу и длинный, острый кусок креста с
металлической табличкой торчал у него выше колена. Последним медленно двигался морячок. В одной руке он нёс бескозырку, а другой рукой на уровне груди держал собственную, отсечённую начисто косой старого вурдалака, голову.
– Подождите меня, якорь вам в глотку черти земноводные, – ругалась голова, хлопая полувытекшими глазами – подождите, вам говорю. Морячок
споткнулся об обугленную толстуху, голова вырвалась из руки. Катясь по косогору, она жалобно стонала:
- Андреич, Оля, да прицепите же мне, наконец, голову.
«Топор! – очнулся беглец от созерцания жуткой картины, – Топор!» Влад взял со дна лодки маленький топорик...
– Врёшь, не уйдёшь, – кричал озверевший дед - вурдалак.
Влад перерубил, дрожащей рукой связывающую с ивой верёвку...
– Ты будешь мой, – вопила девица, – клянусь преисподней.
Оттолкнулся веслом от берега.
– Серёжа, хоть ты помоги мне! – в отчаянье кричала голова морячка.
Река не остановила упырей. Дед с размаху прыгнул в воду, за ним ласточкой, словно русалка, нырнула синюшная девица.
Лодка набирала ход. Уплывающий от страшной погони Влад грёб с остервенением убегающего пленника, приговорённого к смерти. Это был его последний шанс.
Никогда в жизни он не трудился с таким прилежанием. Руки ходили, словно шатуны, толкающие поршни в моторе. Спина сгибалась и разгибалась
будто пружина. Работали ноги, упираясь в перекладину на дне лодки. Всё тело функционировало как слаженный механизм.
Пионер, между тем, подбежал к воде и остановился.
– Андре – е - еич, – тихонько завыл он, – я плавать не умею.
Андреич не ответил. По лунной серебряной дорожке, словно пловец – спринтер, он медленно приближался к лодке. Ему мешала коса, разрезавшая воду, будто перископ подводной лодки. По неясным причинам он её не бросал.
Девица поравнялась с дедом, потом намного обогнала его. Приблизившись,
она бросила крюк, как бросали крюки заправские пираты, беря очередной корабль противника на абордаж. Крюк зацепился за борт. Быстро перебирая руками, она подтянула своё мертвое, смердящее тело и схватилась за борт обоими руками мёртвой хваткой.
Беглец медленно, как в страшном сне, оставил вёсла, поднял с днища топор. Упырица, на вытянутых руках держалась на борту, рассекая
успокоившуюся на ночь воду уснувшей реки. Секунда, другая – и она будет внутри уплывающей лодки. Влад одним мощным ударом перерубил веревку. Крюк, жалобно звякнув, упал на днище лодки.
– Что ты наделал!? – страшно вскричала девица, – что ты наделал!?
Она заметно погрузнела, отяжелела, отчего борт лодки, опасно накренился на её сторону, но всё ещё с остервенением пыталась влезть в
сбавившую скорость убегающую лодку.
Влад выхватил весло из уключины. Без промедления он воткнул лопасть весла в морду озверевшей упырицы. Та открыла хищную пасть, обнажив звериные, острые зубы. С треском, намертво впились клыки в мокрое дерево. Обезумевший беглец сильно
толкнул весло и отпустил его.
Упырица с веслом в оскаленной пасти
скрылась под тёмной, парящей водой. Беглец брезгливо поддел топором крюк, поднял и бросил его в реку. Слабо булькнув, он отправился на дно, за своей хозяйкой.
Заминка, вызванная битвой с девицей, позволила деду - вурдалаку догнать лодку. Он подтянулся, как до него это делала девица, и одним рывком, как подводник - диверсант перемахнул через борт на дно лодки.
– Шо, касатик, – ощерился дед, сверкая единственным глазом, – поговорим, никто нам не помешает!?
Он мелко потряс косу, и она тонко, победоносно зазвенела в ответ.
– Кто ты? – спросил Влад. Он медленно, не сводя взгляда с вурдалака, присел, взялся за второе весло и медленно вынул его из
уключины.
– Дед Пихто, – хмыкнул дед, то ли глупому вопросу, то ли неуклюжим действиям его загнанной в угол жертвы. Дед был до странности сух, будто он не был в воде. Дыхание, или что там у этой нечистой силы может быть, было ровным, размеренным, будто не он только что сдавал нормы Г.Т.О. на воде.
Владислав же, напротив, был весь покрыт липким потом. Все мышцы его дрожали от напряжения.
– Переполовинил ты моё войско, соколик, – голосом ангела произнёс дед и снова потряс косу, – ну ничё, ничё, станешь ты у меня генералом!
Произнося эти слова, дед взмахнул своим страшным инструментом ангела смерти. Защищающийся пленник присел, выставив перед собой весло.
Вжииик! Снова с металлическим звоном, холодящим кровь, пропела коса и, срезала наискось дерево пониже лопасти. Влад распрямился, всем телом поддался вперёд, выпрямив руки, словно пружины и,
всадил обрубок весла, словно копьё, в живот вурдалака.
С шипением дерево вошло в мертвое тело. На лице деда отразилось искреннее изумление. Он уронил косу, двумя руками схватился за древко, пытаясь сняться с него, но защищающийся беглец крепко держал его.
– А – а – а - а! – вдруг страшно закричал старик.
И потекла из него густая чёрная кровь, обжигая Владу руки.
– Аа – а - а! – ещё страшней закричал
дед Андреич.
И начал он дымиться горьким, смрадным дымом.
– Аа – а - а! – в третий раз закричал дед.
И вспыхнул он холодным, бледно - голубым огнём.
Из последних сил наш герой поднял своё копьё с пылающим дедом, подальше, как мог, бросил его в воду. Некоторое время старик кругами плавал по поверхности, шипя и дымясь, как кусок натрия в школьных
химических опытах. Потом медленно погрузился в пучину, но ещё долго был виден в глубине реки огонь.
Влад выбросил косу, сел на дно и забылся в беспамятстве.
Очнулся Владислав от боли в руках. Над головой белый, основательно засиженный вездесущими мухами потолок, по бокам белые стены. Поднёс руки к лицу. Они были плотно забинтованы. Влад медленно огляделся. По всей видимости, он находился в больнице.
Рядом, на узкой койке, храпел, широко открыв рот, бородатый старик. На прикроватной тумбочке покоились командирские часы и затянутый мешочек чёрного бархата. Видимо, кисет. От него крепко веяло табаком.
На соседней кровати сидел, облокотившись на деревяную спинку, мальчик лет десяти - двенадцати.
Пацанёнок увлечённо читал книгу. Подле него стояла полная женщина
в белом халате. Она внимательно разглядывала градусник.
А на дальней койке, у противоположной стены, сидел молодой человек с простоватым лицом и забинтованной шеей. Он смотрел в окно.
Наш больной мучительно пытался вспомнить, как он сюда попал, и не мог, будто память закрыл тяжёлый занавес.
«– Температура нормальная», – сказала женщина, – скоро тебя выпишут….
– Угу, – сказал мальчик, не отрываясь от книги.
– Хватит тебе читать, Серёжа, глаза испортишь. Чай вечереет.
– Пелагея Петровна, – мальчик умоляюще посмотрел на женщину, – ещё немножко, ещё вот такую крохотульку, – он показал маленький зазор между большим и указательным
пальцем.
– Хорошо, но только полчаса, – смягчилась Пелагея Петровна.
– Что читаешь, сельдявка? – спросил молодой человек.
– Я не сельдявка, – обиделся Серёжа, – про вурдалаков Алексея Толстого, – с готовностью пояснил он.
Что-то больно кольнуло Вадима в самое сердце.
– Знаю, знаю, – молодой человек обрадовался возможности проявить эрудицию, – Наташа Ростова, поручик Ржевский...
– Тёмный вы, – вздохнул мальчик, – то Лев Толстой написал, а это Алексей.
– Вот нащёлкаю тебе щелбанов, так быстро стану светлым, – пригрозил молодой человек, впрочем, беззлобно, – попался бы ты мне на корабле, драил бы палубу от первой склянки до
последней, а от последней до первой драил бы гальюн зубной щёткой. Понял, нет, сельдявка.
– Но, но, – строго произнесла Пелагея Петровна, – ты свои замашки брось, Егоров. Здесь тебе не корабль.
– Эх, скукотища, – всем телом потянулся Егоров, – завидую я Андреичу. Спать может сутками.
Дед застонал, словно учуял разговор о себе, повернулся на бок и затих.
«– Доживёшь до его лет», – шёпотом произнесла Пелагея Петровна, – так тоже будешь спать день и ночь.
– Не доживу я до его лет, – Егоров осторожно потрогал забинтованную шею, – вот может сельдявка доживёт, а я нет.
– Типун тебе на язык, – в сердцах пожелала Пелагея Петровна.
– Сестра! – позвал Владислав.
– Очнулся, касатик, – улыбнулась сестра. Она быстро подошла к больному, приложила тыльную
сторону ладони к его лбу.
– Горишь ты, соколик, – осуждающе покачала она головой. – Ну, ничё, скоро
будет обход, главный пропишет тебе таблетки и уколы.
– Сестра, – сухими губами повторил Влад, – как я сюда попал?
– Нашли тебя, касатик, на берегу реки в бессознательном состоянии. Боле ничего не знаю.
– А с руками что?
– Смолой, видать, ошпарил.
В комнату заглянула молодая женщина в приталенном белом халате. Шею её укрывал цветастый платочек.
– Петровна, – сказала она,
не входя в палату, – главврач вас вызывает.
– Иду, Оля. Очнулся наш найдёныш, – добавила она, отходя от кровати Владислава.
Оля ступила в палату. Она заинтересованно смотрела на
больного с забинтованными руками.
– Как вы себя чувствуете, больной?
Влад пожал плечами.
– Руки болят.
– Не надо было смолу голыми
руками хватать, – засмеялась Оля непонятно чему. – Ничего, кольнём вам
обезболивающее – уснёте.
– Новенький, а новенький, – оживленно встрял в разговор Егоров, – где ты смолу нашёл?
– Не твоё дело, Егоров, – повернулась к нему врачиха, – лежи и лечи свои фурункулы, а то голова
отвалится. Оля ещё раз глянула на Владислава, ободряюще улыбнулась ему и вышла в коридор. Вслед за ней пошла и медсестра.
– Пелагея Петровна, – позвал
Влад. Сестра оглянулась, остановившись на пороге.
– Тебе чего, соколик?
– Скажите, Пелагея Петровна,
какая деревня за Чёртовым мостом?
– Дык, нет никакой. Вода и вода, – Пелагея Петровна была удивлена вопросом. – Дык, и от Чёртого моста
только название одно осталось. Его почитай лет двенадцать, как снесли. А выше по течению был раньше участок «Погост», так там уже давненько только одни дачи настроены. А больница наша в посёлке Умба находится. А ты сам-то не местный будешь?
- Да можно сказать и так, ответил Влад, поворачиваясь на бок.
Пелагея Петровна тихонько вышла, плотно затворив за собой дверь.
#ИсторииУчастниковГруппы
ВладимирГурьев
Следующая публикация
Нет комментариев