Все началось со звонка в субботу вечером. Лил дождь, кофе остывал уже во второй раз, а ебучий эксель продолжал выворачивать Сане мозги наизнанку. Пока он гипнотизировал взглядом экран и пытался придумать, как бы так извернуться и доделать работу сегодня, но так, чтобы её не делать – телефон зазвенел.

Дернувшись от резкого звука, он уронил трижды проклятую кружку с кофе – на пол, хорошо, что это не ноутбук, – и наконец принял звонок.

Умерла бабушка.

* * *
Как и всех детей во дворе, Саню на лето отправляли к бабушке в деревню. Серафима Степановна, пережившая войну и двух мужей, недолюбливала город. Её строгий темный силуэт прочно увязывался в мыслях внука с таким же строгим домом, где всё всегда лежало на своих местах под кружевными салфетками. С момента поступления в универ и десяти лет после Саня здесь так и не был – то учеба, то стажировка, то работа, всегда были причины.

Хоронили бабушку на деревенском же кладбище. Словно в издевку, солнце жарило совершенно по-летнему, несмотря на конец сентября. Гроб, пластиковые цветы, рыдание матери – всё казалось посторонним и неестественным, выпуклым и гротескным. Саня мялся, не зная, как подступиться к чужому горю, и лишь неловко придерживал её за плечи.

Вечер они оба встретили в бабушкином доме. Занятые занавешиванием зеркал, готовкой ужина и поиском документов, они бестолково сталкивались друг с другом, пока, наконец, не сели за стол. Тишину прерывало только тиканье часов.
— Никогда не думала, что это действительно произойдет, — внезапно сказала мама.
— Да. Она казалась словно бы…
— …вечной. Да.

Утром Саня долго сидел в кресле, рассматривая дом в новом свете, узнавая и не узнавая одновременно. Темный шкаф с хрустальным сервизом, квадратный телевизор, старый сундук с постельным бельем, маленькая полочка с самодельной иконой. Перед глазами встал образ бабушки, стоящей перед иконой и шепчущей: «мой ангел, слышишь ли меня». Вместо креста она носила медальон с дешевеньким красным камнем в оправе, напоминающей крест. «Чтоб не донесли куда не надо», - всегда отвечала бабушка, но Саня подозревал, что ей нравилось быть в чем-то отличной от деревенских. Этот самый медальон и икону он и увозил с собой из деревни – как наследство.

* * *
После возвращения в город его немного пошатало, как выбитое из колеи колесо, но работа и быт быстро вернули все в привычное русло. Саня предпочел отодвинуть подальше воспоминания о сонной деревне, темном доме и похоронах, и жить как раньше. Ругаться с поставщиками, ругаться с экселем, пытаться догнать все дедлайны – в общем, рутина.

Утро вторника началось как всегда: Саня безбожно проспал. И пока бежал к метро, перепрыгивая лужи, не замечал, как после в воде оставались красные следы.

В офисе было чуть шумнее, чем обычно:
— Воду в чайник из кулера наливаем, не из-под крана, — сразу с порога предупредила Инна, даже не глядя на вошедшего. – Оттуда какая-то муть течет, водоканал отмалчивается пока.
— Да? – Саня интереса ради открыл кран, посмотрел на ржаво-бурую жижу и философски пожал плечами. – Скорее странно, что не под конец недели поломали. Налить тебе чаю?

К следующему дню возмущённые жители осаждали контору водоканала и администрацию с требованиями принять меры, а во всех супермаркетах бутилированная вода была раскуплена еще вечером. Саня носил с собой зубную щетку, чтобы чистить зубы казенной водой из кулера и галантно прятал для Инны воду на чай.

Еще через день наконец починили фильтры, и вода снова появилась, но зато город стали осаждать лягушки, жабы, мошкара и оводы. Пока возмущенная инициативная группа снова осаждала администрацию, а эксперты с умным лицом рассуждали, как изменения в воде могли выгнать земноводных к городу, жители быстро сообразили, что лягушки вполне себе бодро жрут этот гнус.

Началась охота на жаб. Авито пестрел объявлениями об аренде, в соцсетях соревновались крутостью своих и вели счет убитым насекомым. Окна офиса выходили как раз на набережную, где было очень хорошо видно людей в противокомарниках и с сачком. Инна со смехом показывала фотки своей жабы, слопавшей трех мух одновременно, а Саня в ответ рассказывал, как его почти не кусают – видимо, невкусный.

Спал, однако, он все хуже. Сны его были поверхностными, мутными, как стоячая вода, и непременно содержали в себе кровь, огонь и чьи-то крики. И обязательно – обязательно, – тиканье бабушкиных часов.

* * *
Еще через две недели полились упорные осенние дожди, настолько обильные, что река вышла из берегов. К тому времени орды насекомых заметно поредели, но многие уже привязались к своим жабам и оставили их. Инна даже начала вязать своей смешные шапки.

Саня списывал свой плохой сон на затяжное разбирательство с заказчиками – те использовали каждый городской инцидент как повод все больше затягивать сроки, но это тиканье натурально начинало сводить с ума.

Наконец, во сне явилась бабушка.
– Шкатулку открой, бестолочь! – припечатала она.
Во сне ее образ казался настолько реальным: этот строгий пучок, блузка, застегнутая под подбородок, красный медальон, нахмуренные брови, что Саня моментально проснулся и скатился с кровати, готовый, как в детстве, тут же бежать и исправлять все, чем бабушка была недовольна.
– Шкатулка, шкатулка… – бормотал он себе под нос, пытаясь сообразить, какая именно. По всему выходило, что та самая, в которой он наследство и увез, а потом закинул на антресоль и забыл.

Открыв её, Саня невольно зажмурил глаза – после ночного полумрака красный свет резал по глазам. Медальон светился зловещим красным светом и сердито гудел, как пчелиное гнездо. Саня с опаской взял его в руки – гудение прекратилось. Полусонный и еще не пришедший в себя, он взял второй рукой икону с едва угадывающимися человеческими чертами и прошептал: «Мой ангел, слышишь ли меня».

* * *
Утром дожди наконец прекратились. Жители устраивали спонтанные соревнования по гребле и выставки жабьей красоты. На инстаграмм Инны с вязаными шапочками подписалось уже две тысячи человек. А Саня тем временем листал записную книжку, приклеенную к обратной стороне иконы:
– Что значит каждое новолуние надо зажигать свечи на кладбище?

#Чума@diewelle0