Солнцепёк

Белый раскаленный глаз Солнца нашептывал ему истинный путь чрез Арчединско-Донские пески. Июльское марево тонуло в горячих суховеях, и острая немыслимая жажда разъедала иссохший язык. Однако же Яков верил – Солнце не могло ошибаться, ведь Солнце знало все, обо всем, и говорило о смыслах Вечности только лишь с ним одним.
Впервые оно заговорило с Яковом примерно лет в шесть. Мальчик просто взглянул на висящий в умытом утреннем небе золотой диск, и тихий чарующий шепот поведал ему, что каждое сказанное Якову утверждение взрослого – ложь. И что «маленькая ложь» кроется буквально во всем, что он видит и слышит, ибо истинное устройство мироздания известно одному лишь Солнцу.
Яков научился говорить очень рано, а вот уверенно ходить и завязывать шнурки – непростительно поздно для тех лет, в которые уже полагалось это уметь. Он был открыт миру настежь и познавал его с таким тщанием, какого можно было только ждать от других. Яков великолепно запоминал стихи наизусть, хотя дети его возраста с их чтением-то туговато справлялись, однако все никак не мог свыкнуться с необходимостью чистить зубы и складывать вещи в шкаф. Он чаще жил в собственном воображении, нежели в мире реальном, где все требовали от Якова соблюдения массы бесполезных условностей и рутинных действий. Мама считала его фантазером, но как только узнала о шепоте Солнца, которое любезно делилось с Яковом знаниями об окружающем мире, почему-то ничуть не обрадовалась.
В семь с половиной лет Якову поставили диагноз. Тогда на весьма продолжительный срок шепот, подаривший ему столько удивительных откровений, столько впечатлений и чудных грез, сгинул средь сотен использованных блистеров и на донышках маркированных пузырьков.
Солнце молчало.
Разбудить его благословенный шелест снова у Якова получилось лишь в годы подросткового бунта. Тогда в его жизни стало вдруг куда больше нетронутых блистеров и куда меньше донышек пузырьков. Солнце говорило с ним урывками, словно осторожничало: сможет ли его смертный протеже в достаточной степени внять, довериться Высшему разуму?
Говорило оно о волевой направленности бытия. О том, что именно некая мировая воля проявляется, как в каждой слепо действующей силе природы, так и в каждом человеческом помысле. И что различие между волей падающего со скалистого уступа камня и волей Якова, желающего непременно изучать в будущем философию и лингвистику, состоит разве что в степени проявления, а не в сущности того, что проявляется (1).
Шепот пылающего далекого диска уводил Якова все дальше и дальше от родительских попыток вырвать удивительные прозрения из его разума, и на протяжении всего этого пути Яков искренне недоумевал – зачем бы им это потребовалось. Ведь никогда еще Солнце не сказало ему ничего дурного, не призвало кому-нибудь навредить. Напротив, отныне Яков осознавал столь отчетливо, как никогда прежде: человек, познающий реальность, просто не что иное, как представление высшей мировой воли самой себя – самой себе. Акт крайне запутанного самопознания длиной в тысячелетия эволюции (2).
Яков не собирался зазря увеличивать энтропию Вселенной, не собирался кому-нибудь осознанно вредить, дабы мешать великой силе (частью которой он также являлся), разобраться, наконец, что к чему. Поэтому после окончания университета он выбросил последний из имевшихся у него на тот момент блистеров и больше никогда не держал их в руках.
Желание делиться знаниями, проливаемыми на него из огненного ока Солнца, толкнуло его на прочтение Нового и Ветхого Заветов, трудов учителя Ибн Араби, учений Дзогчен и Бон. Он долго плутал по запутанным тропам апокрифов и трактовок, долго искал хоть что-нибудь, что сходилось бы с тайнами, поведанными ему Солнцем.
А шепот, тем временем, становившийся все громче, все тревожнее, настойчиво подгонял Якова с поисками, незримо довлея над каждой сферой его жизнедеятельности.
Наконец, усилия привели его к пользующимся спросом у любителей разных духовных практик – «солнечным ретритам». Так, Яков очутился на дивном побережье Испании, где милые девушки по имени Вега и Лана проводили разнообразные медитативные практики и ритуалы, посвященные то Шани Амавасья, то Шани Джаянти, то древней игре «Лила», которая, вроде как, слыла игрой самопознания и олицетворяла жизненный путь игрока. Однако же, по мнению Якова, в процессе ее прохождения никто из участников ретрита: «так ничего особо и не самопознал», несмотря на то, что под бдительным взором наставниц участники составляли гороскопы, зажигали свечи, читали мантры и даже зачем-то чистили мандарины. Надо ли было говорить, что ничего из этого не имело ни малейшего отношения к Солнцу, которое отныне шептало ему о слиянии с мировой волей все требовательней, все строже...
Без денег, без успехов и без сочувствующих Яков возвратился в родные края. Лето этого года выдалось особенно жарким, а шепот сделался нестерпимо громким. Он преследовал Якова неустанно, однако по-прежнему оставался безусловно, исключительно правым. И верные вечные догмы, открытые Якову в разгар июльского летнего зноя, нагретым добела металлическим обручем сжимали ему виски ночи напролет. Посему он не смел забыть о Солнце ни на минуту, и даже во снах оно непременно являлось ему – белоснежный слепящий диск, объятый золотистым гало.
Но вскоре свершилось чудо! Случайное знание внезапно настигло Якова, как настигает скалистый берег набегающая перед штормом волна. Тогда он уселся за руль своей старенькой Нивы и уверенной рукой направил ее к седым пескам знакомых арчединских берегов.
Он приехал в эту пустыню ради Солнца. Потому что время наконец-то пришло. И он шел под чудовищным солнцепеком по бледным сыпучим барханам пока полностью не выбился из сил. Пока жажда не высушила его горло, пока кожа не разогрелась так, что пошла ожоговыми пузырями, пока кровь не вскипела внутри… Вот тогда-то шепот и поведал ему о том, ради чего он сюда явился.
Яков медленно опустился на песок и стал ждать...
Примечание автора:
1, 2 – тезисы Шопенгауэра.
#ЧерныяИюля