Клептоман

Евграфыч, или вообще-то Каллистрат Евграфович, сидел за столиком и пил чай вприкуску с малиновым вареньем. Блюдечко он чинно держал на ладони, мельхиоровую ложечку окунал в варенье аккуратно, не звякая о бока хрустальной вазочки. Евграфыч был домовым опрятным и чистоплотным, чем втайне очень гордился.
Обычно вечернее чаепитие преисполняло Евграфыча благодатью и умиротворением, но сегодня на душе у него было тяжко и муторно.
— Нет, ты посмотри, Тихон, — бормотал он, теребя седенькую бородку. — Посмотри, что Полька на этот раз затевает!
Польку звали вообще-то Аполлинарием, но домовым он был мало что молодым, так ещё и никудышным, если спросить мнения Евграфыча. Ну что это такое? Атмосферу дома не чувствует, на хозяев не ориентируется, приятности им не устраивает, только мельтешит и мельтешит там чего-то, у соседей быт и уют подсматривает. Тьфу!
Евграфыч так распалился от своих мыслей, что ляпнул вареньем на свою старенькую, но нежно любимую жилетку и вконец расстроился.
— Даже чаю не попить!
Он поставил блюдечко на стол, взял с секретера потёртый футляр и вынул из него изящный белый с золотом бинокль — память о бабуле Капитолине, служившей в театре.
— Безобразие, чистое безобразие! — Евграфыч подкрутил бинокль, чтобы лучше видеть, и раздосадованно покачал головой. — Ты видишь, Тихон?
Тихон, разнеженный и толстый кот дымчатого окраса и пушистой стати, молчал, а Евграфыч продолжал:
— Ничего своего! У нас с тобой занавески в клеточку — и у него! У нас столик у окна — и он свой к окну пододвинул! Даже чай с вареньем пить пытается, мордофиля!
В этот момент Полька направился к двери, и Евграфыч поспешно опустил бинокль.
— Нет, Тихон, — ворчал он, качая головой и безо всякого удовольствия допивая чай. — Это никуда не годится. Хороший домовой — он свой личный уют создаёт, свой собственный, для своего дома и своих хозяев, а этот Полька… Эх, да что там говорить!
В дверь вдруг решительно постучали, и Евграфыч поднялся, скрипнув креслом-качалкой, пошаркал открывать.
Тут следует заметить, что квартирка каждого домового, расположенная за печкой или же хоть за холодильником, имеет два входа: в дом и во двор (а в случае городских домовых — на лестничную клетку). Это устроено для того, чтобы домовые могли друг к дружке в гости ходить и атмосферу дома не рушить. Так вот, вход, который в дом — он только животным да малым детям виден, а тот, который во двор — всем домовым, кикиморам, лесовичкам, в общем, своим.
Сейчас к Евграфычу со стороны дома постучали. Тихон — тот уже тут прохлаждается, значит, Анютка пришла. Вот Евграфыч и засуетился, зашаркал клетчатыми тапочками по полу:
— Иду, иду!
Евграфыч с самым приветливым видом раскрыл двери, но на пороге стоял вовсе даже Полька.
— Ты что, обормот! — вскричал Евграфыч и за шкирку затащил молодого домового внутрь, а потом захлопнул дверь. — Неужто не знаешь, нельзя по чужому дому шастать!
— Почему же это нельзя, — обиделся Полька. — Ежели тебе по моему можно, так и мне по твоему тоже, а?
— Нельзя! — свирепым шёпотом оборвал его Евграфыч. — Тебе нельзя и мне нельзя! Домовой только свою семью должен знать и чувствовать, иначе гармония порушится, разлад будет!
— Ой, нельзя, нельзя, — насмешливо протянул Полька и пригладил соломенные волосы. — Я к тебе, Каллистрат Евграфыч, по делу.
Евграфыч подбоченился, сдвинул сурово брови:
— А ну-ка!
— Дай ты мне, Каллистрат Евграфыч, вон те ходики, — сказал Полька. — Тебе они всё равно без надобности, а мне в хозяйстве пригодятся.
— Это как это — без надобности? — оторопел от такой наглости Евграфыч. — Это мои ходики, они от деда ещё, я их каждый вечер завожу, каждый час кукушку слушаю, да на этих ходиках вся атмосфера держится!
— Я тоже хочу атмосферу! — объявил Полька.
— Ну так создавай! — всплеснул руками Евграфыч. — Кто тебе не даёт-то? Ты, Полька…
— Аполлинарий!
— Ты, Полька, семью свою слушай, дом слушай, — поучительно сказал Евграфыч. — Атмосфера сама придёт, а от подсмотренной толку-то не будет.
— Но я хочу! — упрямо повторил Полька.
— Ох, горюшко ты, — вздохнул Евграфыч. — Молодо-зелено… Давай, что ли, чаем тебя напою.
Тут Полька себя уговаривать не заставил, мигом за стол прошмыгнул, к самовару да к бубликам поближе. Ест и жалуется:
— Хорошо тебе, Каллистрат Евграфыч, самовар вон, кот, даже печка в доме есть, а у меня что? Отопление у них, представь, электрическое! Электрочайники! А на крыше у них знаешь что? Батареи солнечные! И кота нет, аллергия одна…
— Ой, дурак ты, Полька, — вздохнул Евграфыч. — Ну чего тебе покоя не даёт, что у других есть? Ты своим богатством живи. Вон у твоих, сам говоришь, лектрочайник, лектробатарея…
— Не дашь ходики? — хитро прищурился Полька.
— Не дам.
Почаёвничали они ещё немного, Евграфыч всё Польку жизни учил, а потом хозяева за стенкой всполошились, зашумели.
— Чего это они? — спросил Полька.
— А вон его ищут, — ответил Евграфыч и на кота кивнул. — Ты давай, Полька, домой иди, нам с Тихоном пора.
Приоткрыл он дверцу, что в дом ведёт, прошмыгнул за печку, Тихон за ним. Сел и лапку моет, будто всегда тут был.
Хозяева наконец заметили, засуетились:
— Тиша! Ты где пропадал? Мы тебя искали!
Тихон фыркнул, хвост задрал и к своей миске потопал, а Евграфыч начал ежевечерний обход. Дом — это не только уют и атмосфера, это надо ещё следить, чтобы нигде не дуло и не капало, чтобы паучкам паутину никто не порушил, чтобы все вещи на своём месте, чтобы у Анютки одеяло было тёплое, чтобы у хозяев подушки красиво лежали… В общем, долго ходил Евграфыч, добросовестно. А как вернулся в свою квартирку, сразу понял, не хватает чего-то. Глядь — а ходики-то исчезли!
— Ну, Полька!
Кинулся Евграфыч к соседу, в дверь забарабанил.
Полька сразу открыл, будто ждал. Улыбается широко, нос свой курносый дерёт насмешливо:
— Какими судьбами, Каллистрат Евграфыч?
Евграфыч вокруг да около ходить не стал, спросил сразу:
— Ты мои ходики взял?
— Да что ты! — замахал руками Полька и вытаращил на него честные голубые глазищи.
На стене за его спиной размеренно тикали ходики. Евграфыч схватился за сердце, ртом воздух похватал, только потом смог сказать:
— Да вот же!
Полька изумлённо обернулся, посмотрел на ходики и улыбнулся:
— А, так это мои!
— Да как же твои, ежели мои! — всплеснул руками Евграфыч.
— А вот так, — лучезарно улыбнулся Полька. — Я их на свалке нашёл вот только что.
— А мои ходики тогда где?! — вскричал Евграфыч.
— А я почём знаю?
Так и не добился Евграфыч от Польки ничего. Тот только руками разводил, мол, нечего было выкидывать хорошую вещь, а кто нашёл, тот теперь и хозяин.
С тех пор началось в жизни Евграфыча сплошное расстройство. Нет-нет да и заглянет Полька в гости, а после того непременно что-то пропадёт. А как не заглядывает, не пропадает, однако же всё равно Полька пакостит: картины у себя на стенах точно так же развешивает, мебель вслед за Евграфычем двигает, даже обои похожие клеит. Евграфыч будто не в бинокль смотрит, а в зеркало. Хоть ставни круглосуточно закрытыми держи!
Уже перестал Евграфыч двери открывать, совсем сычом сидит, подумывает, не раздобыть ли где шторы плотные, непроницаемые.
Хорошо, что не раздобыл!
Раз сидит, переживает, что в доме совсем атмосфера из-за Польки испортилась, смотрит с тоской в окошко, а там — батюшки! Полька идёт, кота несёт. Не какого-нибудь, а Тихона!
Тихон глаза таращит от такой наглости, Полька пыхтит, язык на боку, но тащит, не сдаётся.
— Ах ты ж чужеяд!
Выбежал Евграфыч на улицу, хвать Польку за ухо!
— Пусти! Пусти, Каллистрат Евграфыч!
Да какое там! Потащил Евграфыч лиходея к себе, а сам приговаривает:
— Ишь ты, паразит какой! Вы только посмотрите! Вор! Подлец!
Тихон с достоинством следом вышагивает, усы растопорщил, понимает, что он в этом деле главный свидетель. Тут уж Полька всю свою лучезарную невозмутимость растерял, захныкал:
— Ну отпусти-и! Каллистрат Евграфыч, оно само, честно! Я больной человек! Ну, то есть домовой! Я этот, как его, клептоман, вот! Ну отпусти, миленький!
— Ах, больной? — прищурился Евграфыч. — Так мы тебя полечим.
Затолкнул он Польку в свою квартирку, двери запер и старенький ремень из брюк вытащил.
— Ты чего это? — забеспокоился Полька.
— Лечить тебя буду. От клепто… как там его.
— Э-э-э! — запротестовал было Полька, да куда там!
Схватил Евграфыч его за шкирку, на диванчик уложил нужным местом кверху, брюки приспустил — такие же клетчатые, как у самого Евграфыча, это ж надо так обезьянничать! — и давай ремешком охаживать.
Полька сначала брыкался и вопил возмущённо, потом упрашивал, потом плакал. Ремешок, хоть и разношенный, потрепал его сильно, до такой степени, что ясно было: чай бедному больному домовому теперь только стоя пить. Сжалился Евграфыч, ремешок на кресло бросил, поднял Польку с дивана, даже платок свой дал.
Полька шумно высморкался, потом слёзы утёр, потом протянул Евграфычу платок, но тот только рукой махнул:
— Да ладно уж, оставь себе.
На этих словах Полька слабо улыбнулся, затолкал платок в нагрудный карман и принялся сконфуженно ощупывать мягкое место.
— Ну, чего ты, — проворчал Евграфыч. — Будет тебе зато наука.
Полька покладисто кивнул, натянул брюки и шмыгнул носом.
— Ну, я тогда пойду, Каллистрат Евграфыч?
— Иди, Аполлинарий, — добродушно усмехнулся Евграфыч. — Авось и выйдет из тебя толк, если дурить перестанешь.
Полька прошмыгнул за дверь, а Евграфыч принялся поправлять диванные подушки.
— Эх, Тихон, — философствовал он, — вот ведь как получается… Мне бы потребовать назад все мои вещи, да не могу, неловко. Вроде как наказан уже Полька, авось да и исправился.
Тихон повёл ухом и принялся умываться, а Евграфыч, покончив с диваном, обернулся к креслу и вздохнул:
— Нет, Тихон, неправ я был. Он не исправился. Он, паскудник эдакий, мой ремешок украл!
#звездопад_весной@diewelle0