Большой человек

— Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри — не вы!
– Да не трать ты слез понапрасну, дите. Вон, на деда посмотри – вот большой человек, и все насмешки ему нипочем.
– Баба, а почему большой? – светлоголовый мальчик лет семи с сомнением смотрел на своего деда – человека роста вполне обычного, телосложения не сказать чтоб могучего, да еще со страшными шрамами по всему лицу и телу. Да ко всему на руке не хватает пальцев.
– А потому, что сердце у него большое. Если сердце большое – то и человек большой. Все, беги к мамке, не путайся тут!
Разобиженный Добрыня побрел к дому. Вконец достали его соседские мальчишки. Мол, имя богатырское, а сам с кулачок. Дома мать немедленно приставила его к делу – траву рвать свиньям да курам. В этом занятии он и провел время до ужина.
За длинным столом собралась вся семья – дед, тятя, баба, мати, пятеро старших братьев и он, Добрыня. Самый младший. А точнее, самый маленький. Весь ужин Добрыня смотрел на деда. Тот неаккуратно ел беззубым ртом, отец накладывал ему сам, выбирая самые мягкие кусочки. С другой стороны от деда сидела баба — она почти не ела, лишь щипала грубый хлеб и по крошке клала в рот тонкими, птичьими руками. Добрыня пытался понять, почему вдруг дед – большой? Такой привычный, суровый, старый-престарый дед…
После ужина отец подозвал Добрыню и повел его в закута – налить скотине воды. Они дружно и сработанно носили воду, наливали ее в корыта, чистили хлев, прибирались на ночь. Вдруг отец нарушил молчание.
– Ты про деда хотел узнать?
– Д-да… а ты… откуда знаешь?
– Баба сказала. На-ка вот, садись, – отец перевернул ведро днищем вверх и похлопал по нему рукой. Сам он остался стоять, задумчиво очищая вилы. – Слушай. Ты же родился только благодаря деду.
– Ну да, он родил тебя, ты меня…
– Да не перебивай ты, олух! – отец рассердился. – Не о том я!
Мальчонка сжался в комок, не смея больше произнести и звука.
– Так вот… Был год такой… сухой был год. Лето жаркое, дождей не было. Ручей обмелел, запруды стояли сухие. Травы выгорели, деревья гибли. А самое страшное – огонь. Горели дома один за другим. Вспыхивали – и никто ничего не успевал сделать. Если кто внутри дома был – сгорал вместе с домом. Много тогда народу погибло…
Отец продолжал задумчиво чистить вилы, раз за разом проводя по ним комком сухой соломы. Его взгляд был устремлен внутрь себя, в прошлое.
– Отец мой тогда был далеко. Но посреди лета он вернулся. Иссушенный, измотанный, еле живой. Жена моя – твоя мать – еле-еле выходила отца. Ходил по деревне, шатаясь. Он тогда вышел курям корму задать. Мать на сносях была, тебя носила. Вот он ее дела на себя и взял, сколько унести мог. Тут-то дом и вспыхнул. Все сбежались, кричат, а сделать ничего нельзя. А дед просто бросился в дом да и вынес ее на руках. Она прямо там, у горящего дома, тебя и родила. Раньше срока, говорят, оттого и маленького. Но живого.
Мальчонка сидел, во все глаза глядя на отца, боясь даже дышать, чтобы не спугнуть историю… Он видел перед собой горящий дом, деда – все такого же старого и скрюченного, а на руках у него мати – большая, дородная… да еще с пузом.
– Отец в тот год семерых из огня вытащил. Даром что сам еле живой был. Никто в огонь войти не решался – а он шел. И шел, и шел… Обгорал весь, раз привалило его горящей крышей… Но он молча шел вперед и вытаскивал людей. А дом этот, где мы живем, да и закут, и все остальное – построили нам тогда всей деревней. В благодарность. Мать тогда слаба была, вы с братьями мал-мала меньше, я в лесах искал дичь, скотина дохла, ее забивать было нельзя, спасали как могли. Не справились бы мы сами. Но дед с тех пор так и замкнулся в себе. Так и не говорит…
Отец с сыном молча вышли из хлева. Дома они легли спать, время настало. И маленький Добрыня все лежал без сна, глядя в потолок, и думал о том, что значит быть большим человеком.
* * *
– Ну куда, господи, куда ты опять дел все продукты из холодильника? Опять кормил толпу бездомных? А что мы будем есть, ты подумал?!
Настя кричала все сильнее, распаляясь на ходу. Ей надоело, категорически надоело, что муж все время все раздает. Ладно бы хоть знакомым, а то просто вот – бомжам. Когда-то она восхитилась его добротой, его заботой обо всем живом, его огромным сердцем. Но сейчас, когда из холодильника в очередной раз пропали продукты, которые она покупала своими руками на заработанные ею деньги, тащила в дом эти тяжелые пакеты… Нет, ну так же просто невозможно жить! Всему должен быть предел!
Добрыня сидел и слушал жену, опустив голову. Он понимал ее возмущение. Понимал, почему ей так плохо сейчас. Но он не мог иначе. Не мог! С самого детства он знал, что имя дано ему не просто так. Что его задача – быть человеком с большим сердцем. Быть Человеком. Он знал, как это – надо было слушать сердце. А оно рвалось на части от боли, когда он видел чье-то несчастье. Ему было просто необходимо немедленно помочь. Крики Насти постепенно ушли на второй план, на первый же выступили лица тех, кого он вчера кормил. Да, едой, купленной и приготовленной Настей. Он бы рассказал ей, как они были благодарны, как им было вкусно, но сейчас она вряд ли это оценит. Может быть, в другой раз она согласится пойти вместе с ним? Ведь ее сердце тоже большое и доброе, он сразу это понял, и знал, что эту прекрасную девушку нельзя упускать – она должна стать его женой, матерью его детей. Он будет любить ее и носить на руках всю жизнь! Но получается, что все идет как-то не так… Он вновь вернулся мыслями к тем, кому вчера достался их сегодняшний завтрак и обед. И улыбнулся.
– Ты улыбаешься?! Улыбаешься?! – крик достиг такой высоты, что пробился даже через его мысли. – Как ты можешь улыбаться, ты что, не видишь, что я больше не могу с тобой жить?! — Глаза Насти увлажнились, она изо всех сил сдерживала слезы. Не то она кричит, не то, совсем не то! Она любит его, к черту все эти продукты, к черту вообще все! Ну не может он иначе, что ж поделать? Но улыбка, так и застывшая на его лице, будто он замер и забыл ее стереть – не позволяла ей остановиться. Она будто окатывала Настю изнутри ядовитой волной. И не было возможности отступить, остановиться, отдышаться. – Это все твой дед! Все уши тебе прожужжал про предназначение! Сломал тебе всю психику, а я теперь мучайся! А он, видите ли, умер! Удобно, что и говорить! – Настя совершенно не контролировала слова, внутри себя она ужасалась тому, что вылетало из ее рта, но никакими силами не удавалось остановиться.
Улыбка сползла с лица Добрыни. Он молча встал, взял поводок и вышел в прихожую. Настя захлебнулась словами. Они все застряли в ее горле огромным комком, мешающим дышать, но, наконец, остановились. Правда, больше она не могла произнести ни звука.
– Я вернусь. Я знаю, ты сейчас думаешь только об этом. Я вернусь. Не знаю, когда. Но ты меня жди. Потому что я тебя люблю.
И он ушел, вместе с Дружком, тихо прикрыв за собой дверь. Настя обессиленно сползла по стенке на пол и слезы скрыли от нее мир.
* * *
– Понимаешь, Дружок… Мне просто нужно побывать. Там, на месте деревни. Ее больше нет. Были войны, были большие войны. Я знаю, что моих предков убивали, смогла спастись только одна женщина с парой маленьких детей. Я даже не знаю, где именно стояла деревня. Но я пойму. И ты поймешь. Знаю-знаю, ты не привык к такой кочевой жизни. Но мы вернемся, друг. Обязательно вернемся. Настя же ждет. Просто мне очень нужно там побывать…
Так они и шли – Добрыня и его Дружок, шли горами и шли лесами, шли примерно туда, куда звало Добрыню его большое и чуткое сердце. Спустя какое-то время они набрели на громадную кучу костей. Только издалека было понятно, что это скелет… скелет очень, очень большого человека. Он был проткнут мечом, и было видно даже сейчас, как он сопротивлялся чему-то невыносимо громадному и злому. Добрыня понял – вот он, его предок. Большой человек. Сердце бешено колотилось в груди. Он потянулся за телефоном, чтобы сфотографировать для Насти доказательство… и не стал его доставать. Сердце ткнулось в ребра, подсказывая, как следует поступить.
Всю следующую неделю он таскал валуны, создавая курган. Он точно знал имя покоящегося здесь. И выложил его светлыми камнями поверх кургана. Посидел рядом, благодарно вспоминая рассказы деда, которые рассказал ему его дед, а ему – его дед… Сердце стучало спокойно и ровно, готовое к новому этапу пути. Пора. Добрыня положил руку на камни, прощаясь, и тронулся к дому.
Дома все было иначе. По-другому. Неуловимо. Он точно видел, что Настя здесь живет (дома ее не было). Но что-то точно изменилось. Он устало осел на кухне, тихо глядя в окно на привычный пейзаж. Дружок, вздохнув, покрутился на своей подстилке (она была на своем месте), и лег, поглядывая на хозяина одним глазом.
Спустя какое-то время раздался щелчок замка. Добрыня напрягся, но не шевельнулся. Он продолжал сидеть на той самой табуретке, на которой сидел когда-то давно, в прошлой жизни. Когда Настя кричала на него, а он принимал важное решение. Дружок же радостно залаял и бросился к хозяйке.
Раздался грохот, Добрыня подскочил и ворвался в прихожую, со стуком распахнув дверь кухни. Настя сидела на полу, обнимая виляющего всем телом Дружка. Она бы обняла его сильнее, но… очень мешал живот. Она взглянула на мужа, но тот не успел даже обнять ее. “Вызывай скорую!” – выдохнула она, и лицо ее скривилось от боли.
Через сутки он сидел рядом с ней в палате роддома, и они говорили, говорили, говорили, обливаясь слезами, радостно смеясь и все это одновременно. А их внимательно слушал младенец, лежавший рядом, в кювезе. Это был очаровательный, пухлощекий малыш. Глаза точно были в маму, а все остальное пока непонятно.
Хором и не сговариваясь, родители назвали девочку Дашей.
#АннаФилипович