– Что, Семёныч, когда переезжать планируешь? – сытый, молодой, с крепкими зубами и короткой прической ликвидатор улыбался, засунув руки в карманы, оттопыривая локтями отлично подогнанное пальто. Его собеседник, седой бородач с заросшими бровями, сидел на скамейке у гермодвери в свою квартиру, как на завалинке, и курил, разглядывая ликвидатора и пару ухмыляющихся нижних чинов за его спиной.
– Когда раздатчик еды, да разливщик воды сломается, – хмуро ответил привычной фразой старик и выпустил клуб дыма вверх.
– Осмотр личного – как думаешь, сегодня проведем? Или у тебя талоны на табак еще остались?
Семёныч, не отводя глаз, спокойно докурил, затушил сигарету о подошву.
– Ну и гнида же ты, Ваняша. — Сержанты перестали улыбаться, и один из них, с шрамом на всё лицо, негромко, но отчетливо произнес:
– Иван Сергеевич. Будьте любезны.
Старик дёрнул губой, но достал из кармана пачку мятых бумажек и протянул, не вставая. Иван Сергеевич, не переставая улыбаться, забрал их, развернулся на каблуках и пошёл обратно, к лифту в другом конце коридора, заваленного листами стали, деталями, остатками механизмов.
– Во-о-от, правильно поступил, сберёг самогонник свой. Собрал ведь опять, да? Ну да чёрт с тобой, старый чёрт. Курить – здоровью вредить, спасибо должен мне сказать. И разбери уже хлам в общественном проходе, а то ещё и по противопожарке пройдусь. Не потерплю баррикад. Попахивает, сам понимаешь, чем.
Свита шла за Иваном Сергеевичем, лениво раздвигая коваными сапогами обломки прошлого. Семёныч дождался, пока гермодверь лифта захлопнется.
– "Чёрт" говоришь... – Он засунул руку под скамейку и достал новую сигарету.
* * *
– Всё, должно работать. – Семёныч вытирал чёрные от мазута и сажи руки тряпкой. – Проверяй. – Старший инженер двести тридцать девятого этажа, олицетворение грусти, зашёл в помещение склада и нажал кнопку на стене. Гермодверь резко, но негромко захлопнулась. Семёныч поднял небольшой баллончик и быстро распылил чёрный газ по стыку. Прошло секунд двадцать, газ осел, дверь раскрылась и показался довольный старший инженер.
– Всё просветил, нигде не прошло! – Он вышел будто из комнаты смеха, улыбаясь всем лицом, от рта до ушей. – Герметично, сейчас в листе проставлю. Семёныч, ну ты просто спасаешь. Потеряли бы склад при следующем Самосборе. Чё было-то?
– Да хлопала сильно, вот и разлюфтило её. Пару пружин ослабил, они же регулируются. Будет бить поменьше. Запиши, через шесть месяцев осмотр надо. Ещё поршни перебрал, тягу увеличил, будет прижиматься раза в два сильнее, без тяги тебе её ребёнок выломает. Резину новую не ложил, старая не иссохлась.
– Волшебник ты, Семёныч, волшебник!
– А Ваняша вот считает меня чёртом.
Инженер нахмурился.
– Что, опять Маняша приходил? Бил и крушил? Или просто обул?
– Да обошлось. У вас тоже лютует?
– У нас поменьше стал, новую точку нашёл, на трёхсотом. Туда повадился. Там проводка горит часто, ему там рай просто. Может даже зарплату не получать… Слу-у-ушай, а может, ты к нам уже? Я тебе комнату подобрал, с вдовой, хочешь?
– Да чего мне твоя комната, кухню делить да очко через шторку? Не, я накоммунальничался. Да и баба, куда мне она, старику? Ещё и пить запретит.
– Тебе правда не страшно на этаже твоём одному? Там как у тебя, ночами, спокойнее?
Семеныч усмехнулся.
– Ночами спокойнее, Тош, ночами Ваняша не заходит.
– А эти, что, всё так же приходят и стучат?
– Да не было уже пару месяцев. Совсем расслабился, пару раз с открытой дверью даже спал, батареи врубили одному мне как за весь этаж. А вас тут Самосбор накрыл давеча, я слыхал? Помер кто?
– Было дело, откуда комната-то тебе появилась, как думаешь? Да недолгий, полдня, эти когда пришли – и то дольше чистили… Ну если хочешь, могу похлопотать, через месяц может и отдельная, но маленькая. Семёныч, ну давай к нам? Нам такой спец под рукой – во-о-от так нужен. Что скажешь?
Семёныч складывал инструменты и вдруг замер. Поднял голову на приятеля.
– Был у нас на сто шестом один спец. И знаешь чё?
– Чё? Через плечо?
– Да не, положили его в ларец. Сунули в лифт, а у лифта – дрифт. На крутом повороте ларец спеца обратно рОдил. Вот так.
Старший инденер откинул голову назад и залился искренним, чистым смехом, обнажив почти полностью беззубый рот.
* * *
Когда он возвращался, была ночь. Семёныч, оглядываясь и сжимая монтировку, быстро бежал между огромных куч разного хлама по почти полностью заброшенному этажу от лифта до своей двери. Освещение в ночном режиме помигивало, раскидывая тени по коридору. Через десять минут пота и одышки Семёныч уперся рукой в свою дверь, сунул в скважину ключ, и отдельная квартира, которую не нужно было ни с кем делить, распахнула пасть, впуская хозяина внутрь. Внутри она не была похожа на обычную квартиру: мигали огоньки диодов, пара осциллографов зубрили простые синусоиды, на полу и на верстаках валялись инструменты. На стене напротив двери висел огромный красный флаг, подсвеченный двумя лучами света, на нём блестела шашка. В центре комнаты возвышался закрытый котёл с вертикальной трубой и длинным змеевиком. Семёныч кинул монтировку в один угол, сумку с инструментами в другой, и ткнул ключом изнутри, потянувшись свободной рукой к полке над дверью. Дверь неспешно закрывалась, надежно пряча от ночи Семёныча с обрезом двухстволки в руках и заглушая его негромкий возглас:
– Успел.
Примерно через полчаса свет в коридоре погас почти весь, забрав с собой гудение газа и трансформаторов, только маленькая лампочка вдалеке освещала двери временно никому не нужного лифта. Семёныч ждал и не ложился спать, прислушиваясь. Наконец, он услышал приглушённый гермодверью свист. Свист множился, будто одна глотка разделялась на несколько. По полу забегали — это были и ботинки, и копыта, и когти. Приближались неразборчивые голоса, они становились всё отчётливее, яснее, ближе и роднее. Сквозь них проступала песня. Песня звала к подвигам, голоса обещали награды, прибавки к пенсии и крупные выигрыши в лотерею, надо было только открыть дверь. Низкие командные голоса приказывали, томные женские – умоляли. По двери в это же время скребли когти и пробовали её на прочность. Семёныч, затаив дыхание и не выпуская бутылку самогона из рук, плакал и пил. Адский парад за дверью стих только через несколько часов, под утро, когда старик уже спал в обнимку с пустым штофом. Дежурные огни на этаже загорались и прогоняли неизвестных – старик ни разу их не видел – тварей обратно в расщелины в полу, прикрытые хламом, в заброшенные квартиры. Днём, при свете, детищ Самосбора можно было не бояться, они выползали только в темноте, нужно было просто жить по определённому распорядку и особо не болтать, чтоб не потерять удобную и обширную мастерскую, далёкую от начальства. Днём старик жил, а ночью напивался.
* * *
– Ну, не табаком единым жив человек, как говорится. – Иван Сергеевич вытер кровь с кулака о свитер Семёныча. – Остальное когда отдашь?
– Послезавтра. Послезавтра утром халтура. Отработаю и забирай, паскуда.
– Невежливо, Игорь Семёнович. – Молодой кулак отбросил старика к стене. – Смотри в этот раз, не наколи. Парни, пошли.
Насвистывая, ликвидатор и его свита шли долгой дорогой к лифту. Они уносили сумки, в которых звякали стеклянные бутылки с жидкой валютой, последними продуктами теперь уже сломанного самогонного аппарата. Избитый старик с порыжевшей бородой попытался подняться, упершись в стальную скамью, но руки его поскользнулись в крови и он упал, ударившись головой о стену.
Когда он открыл глаза, то подумал, что ослеп и заорал. Это означало конец – просто одними руками он не мог ничего сделать, он работал с опасными механизмами, где надо было видеть и видеть хорошо, чтобы не потерять конечность. Эхо пронеслось по коридору, но замолкать не собиралось. Старик понял, что всё-таки видит, когда тени, отбрасываемые единственной лампочкой у лифта, начали плясать. Шум, созданный стариком и оставшийся в глубине коридора, не стихал, вопреки законам акустики. Семёныч всё понял и пополз к единственному спасению. Поверх шума уже накладывался знакомый свист, вдали звучал топот знакомых и незнакомых шагов, и здесь, снаружи, впервые он понял, что бегают не только по полу. Он полз изо всех сил, цепляясь руками и подтягиваясь. Голова его гудела, глаза были залиты кровью, он протирал их и полз. Он очень хотел жить. Даже без прихода Самосбора, эти твари были смертельно опасны, и, скорее всего, неуязвимы. И все они шли на запах крови и еды, и неумолимо приближались. Семёныч уже переваливался через порог, когда услышал скрежет метрах в десяти от себя. Он нащупал на шее, на верёвке, ключ, и ткнул им наугад в электронный замок, и дверь медленно поехала. Скрежет был всё ближе, но старик даже не пытался дотянуться до ружья, он всё понимал и ждал окончания этой гонки, дверь против твари. Скрежет был уже в паре шагов. Старик поднял глаза, но закрывшаяся дверь скрыла от него внешний вид того, что уже через долю секунды обрушилось на дверь всем своим огромным весом...
* * *
...Ликвидатор Иван Сергеевич орал, пытаясь удержать поток крови из остатка своей ноги. Два сержанта с побелевшими лицами застыли в немой сцене, с руками на полпути к табельным пистолетам, бывшими так далеко, в закрытых кобурах сантиметрах в десяти от их рук. На скамейке сидел Семёныч с изуродованным, но уже сросшимся лицом, и держал дымящийся обрез.
– Осторожно, мальчики, – сказал он. – Осторожно отстёгиваем ремешки, и кидаем стволы ко мне в хату. А сами шагаем к лифту, под вокальный аккомпанемент вашего начальника.
Два трофея гулко ухнули на запачканный побуревшей кровью хозяина пол. Семёныч подождал, пока свита отойдёт подальше, переломил ствол, вытащил отстрелянную гильзу и заменил свежим патроном.
– Я это, пойду, что ли, вы там разберётесь, кому стукануть, ага? – Семёныч медленно побрёл к своей двери, зашёл домой и закрылся изнутри. Сержанты сразу же побежали к своему начальнику, один затянул жгут на изуродованной ноге ремнём, второй прижимал впитывающую губку к ране. Крик Ивана заглушил негромко открывшуюся дверь, откуда высунулся ствол и выстрелил ещё дважды. Теперь валялись на полу, держались за отстрелянные конечности и орали все трое, а дверь Семёныча закрылась для них в последний раз. Динамик системы оповещения прокашлялся и заговорил знакомым им голосом, перебивая трио:
– Значится, так. Говорит радио "Прощай", по всем частотам моего, а не вашего, как вы надеялись, этажа. Как говорится, нагостились, пора и честь знать. Думаю, про то что вы сюда пошли, знают, как обычно, Никто, да брат его – Никого. Стало быть, хватятся вас, положим, завтра. А сами вы никому похвастаться подвигом не успеете. Ты, со шрамом, толковый самый, наверное уже ползёшь к телефону, да только я его сломал. Ты, конечно, попробуй, вдруг я набрехал. Как, мол, так, чинит, строит да вдруг сломал. Но ты попробуй, а как попробуешь — лифта дверь тоже попробуй. В общем, куковать вам тут ну положим сутки. Только тут дело такое...
Двери всех комнат на этаже, всех заброшенных квартир, складов, производственных помещений, вдруг открылись.
– Вот это я, кстати, починил. А куковать вам тут ну до темноты, максимум. Вы слышали, конечно, что раньше сюда твари приходили, да людей таскали, да перестали? Ну, людей, конечно, таскать перестали, но вот как ходили ночами, так и ходят. Там под нами Самосбор недособранный — это уж ваша недоглядка, голубчики. Мясом тут не пахло, наверное, год, а последыши его всё наведываются. В общем, бетоном надо было заливать не только "собранные" квартирки, но и весь этаж, ну да это вашим я уже сам передам. Ваше дело – кровью не истечь быстро, чтоб мне было порадостнее. А радио "Прощай" и дисковый жокей Игорь Семёнович прощается с вами, суки, и вы друг с другом тоже попрощайтесь. Больше вам не с кем.
#ПашаШишкин
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев