Как обычно, рекомендую включить - для атмосферности).
Звали принцессу Элейн. И принцесса была… Обычной. Сейчас таких уже и не осталось почти – чтобы без доспеха потяжелее, меча поострее и жажды приключений и подвигов. Самой обычной принцессой, которая любит проводить время то у камина, с тёплым пледом и тарелкой с булочками, то за столом с хорошей книгой. А если погода выдаётся хорошая – то и на балконе с мольбертом. И всё бы ничего, да обычной принцессе, как в таких случаях полагается, не обойтись без высокой башни. Ну и без дракона, конечно же, ведь некоторые вещи из моды не выходят.

И был дракон, право сказать, всем подругам на зависть. Чешуя – тёмный гранит, когти – белая сталь, глаза – вековечный лёд горных вершин. И надо сказать – хорошо было принцессе с драконом. Каждое утро улетал он на поиски пропитания, притом для них обоих, днём, отведав стряпни своей пленницы, нежился на солнышке, а вечером, лёжа под балконом, слушал, как играет принцесса на скрипке, постукивая в такт хвостом по камням. И хоть уже немало времени провела она под надзором могучего зверя – не видела она в этом неволи. И не очень-то и грустила, когда очередной жених бросался опрометью прочь, едва взглянув на десятидюймовые драконьи клыки.

А как вообще такое вышло – что оказалась принцесса в сей башне, да ещё и под охраной такого зверя? Дело в том было, что звали её Элейн, а матушку её – королева Элеонора. И была матушка её не просто королевой, а чаровницей ох, не из последних! Много доброго сделала она народу своему, а ещё больше – своему мужу-королю. И как он в своё время сильно потрудился, дабы обрести её благорасположение, так и она желала, чтобы дочь её досталась не абы кому, а мужу достойному. А от того, что бежали все достойные мужи прочь, едва взглянув, из-под чьего присмотра принцессу умыкнуть предстоит – от того, думала королева, лишь лучше. Значит, и умыкнуть сможет лишь подлинный герой, каковому можно и корону завещать.

Ну а принцесса ждала. Ждала, да понимала – ждать уж более не в силах. Один поворотил коня, двое, пятеро… Вот уже и седьмой за горизонтом скрылся – а ведь время-то своё берёт, неймётся ей. И сама она уж и не понимала Элейн, как перестал страж-дракон казаться ей жутким чудовищем. Видом-то он, конечно, всё ещё страшен был, да вот слова его были ласковы, да и сердце доброе.

– Эх, вот быть бы тебе заклятым принцем какой-нибудь дальней страны! – думала она порой. – Лишь бы только не англицким – высокомерны и жестоки они! Вот италийским аль и вовсе каких-нибудь земель египетских…

И, проходя с такими мыслями однажды мимо спящего дракона – взяла да шутки ради поцеловала его в кончик носа. Тут-то и свершилось странное – засверкал-заискрился дракон, да вдруг уменьшаться начал – всегда был он с морское судно, а тут вдруг с дом крестьянский стал, с амбар, с сараюшку… Шипы у него сгладились, хвост и крылья будто бы куда-то внутрь вросли. Принцесса и опомниться не успела – а вот лежит уже пред ней не громадный зверь, а обычный мужик годов так двадцати пяти.

Разве что вида необычного – кольчуга и шелом у него вроде тех, что норманны в прадедовские времена носили, у пояса нож в узорчатых ножнах, на ногах – сапоги высокие, всадницкие. Непохоже, что рыцарь, но явно – воин из небедных. Да и ликом не как местные – кудряв да синеглаз, с усами пышными да бородкой аккуратной. Был бы красив, коль не шрамов на лице множество – видимо, в деле не раз побывал, прежде чем драконом оборотиться.

Пока разглядывала – проснулся страж её. Проснулся, увидел вместо звериной лапы руку в красной всадницкой перчатке – охнул, да чуть было в обморок не упал.

– Сколь же долго спал я… Или был то не сон? Ведь чуется мне запах вод ароматных, что любила дева из сна моего… – молвил на языке, который Элейн доселе только у наёмных головорезов слышала, что в далёком Константинополе служили. Если б не просидела принцесса многие дни за книгами – наверное, и не понимала бы его. А так…

– Не сон то был, а чары могучие. – не совсем правильно, но понятно ответила она на странном том языке. – Что ж раньше не сказал ты, что человеком родился?

– Так меня и не спросил о том никто…

***

А родился дракон-страж и взаправду человеком. Пусть не принцем, и даже не графом, а только лишь княжичем – зато из земель действительно дальних да суровых. Звали его Мирославом, и был он сыном князя Юрия, что в одном из городов недалёче от батюшки-Великого Новгорода правил. Достойным воином был Мирослав, среди своих братьев как бы не лучшим. Справно воинскую науку постигал, не раз водил дружину в славные набеги супротив шведов-супостатов. Да только закончился один из таких набегов совсем уж неожиданно.

Привлекли шведы на свою сторону ведьму из земель финских, тайными силами владевшую. Скрывала она в тумане их корабли, насылала попутный ветер, а врагов разила лютым пламенем да моровою хворью. И поручил князь Юрий сыну своему взять отряд кованой рати да с чародейкой покончить. Выследил её княжич, началась схватка. Шведов, что при ней были, русичи быстро посекли, благо были те немногочисленны, а вот карга не давалась. Видел Мирослав, как один за другим гибли его воины – кто-то факелом вспыхнул, кто-то упал, червием гнусным давясь, кто-то сквозь землю провалился. Сам и не заметил княжич, как один остался. Да только не зря пали его соратники – дали ему возможность атаковать. Пришпорил коня Мирослав, взмахнул мечом – вот-вот располоснёт каргу от темени до пят!

Не успел. Взмахнула ведьма рукой – и вылетел княжич из седла, словно бревном ушибленный. А она, сапогом ему на грудь наступив, так молвила:

– Глуп ты, княжич, да душа твоя – пламя вековечное. Оно тебе и наказанием будет за то, что тронуть меня посмел. Выпущу я его на волю – всем, кого любишь, погибель принесёшь, а сам хоть и будешь о смерти молить, да её не изведаешь.

Так сказав, оборотила она княжича зверем-драконом и, в ладоши схлопнув, пропала, будто бы и не было её. Понимал Мирослав – ждала ведьма, что бросится он в город помощи искать, и знала, чем это закончиться должно. Да только не по её стало – многие дни скитался княжич-дракон по лесам, жил зверем, к новому обличью привыкал. А как привык – взмахнул крылами да двинул куда глаза глядят. Не мог он больше в родных краях оставаться, не мог людям показаться в новом облике, а значит – и дома ему более не быть.

Так и занесло его далеко-далеко от родных краёв. В такие места, где и люди другие были, и звери другие бегали, и даже солнце, казалось, светило на отличку. Там и решил он остаться. И вот однажды, когда ночевал он под могучим дубом, явилась к нему женщина статная в платье богатом. Подумал он, что безумица какая-то решила задёшево жизнь свою отдать, да только заговорила она с ним ласково, да на языке не местном, а его родном, пусть знать его тут никто и не знал. Говорила, что знает, кто он и откуда, и может помочь избавиться от злых чар. Да только пред тем – придётся и ему ей кое в чём помочь… Так и оказался Мирослав-дракон подле дочери её, светлоокой принцессы Элейн.

***

Поняла принцесса – давно решила матушка, что не италийский принц и не египетский царевич женихом дочери будет. Знала она – лишь то чары снимет, чего чудовищу лютому изведать в жизни не дано – любовь девы, душой и сердцем чистой. Ну а поскольку в четырёх стенах насиделась Элейн столько, что на всю оставшуюся жизнь хватит – решила она с Мирославом в земли далёкой Руси отправиться. Где, как оказалось, очень рады были встретить его отец, да мать, да братья. Там уже и свадебку сыграли, а потом уже был он наречён князем, а Элейн, соответственно – княгинею.

Шли годы, и начала Элейн замечать, что охладел к ней князь. Всё больше времени проводит он среди дружинников – то на охоте, то в лихих попойках. Продолжал он смотреть на неё с той же нежностью, но вот виделись они всё реже и реже. И уж до того дошло, что возвращался Мирослав лишь под вечер, ужинал да засыпал богатырским сном. Поняла Элейн – дальше лучше не будет. Если она сама, по крайней мере, за дело не возьмётся. А уж что делать – знала она неплохо.

Наперво, пошла она к Демьяну, кузнецу, что для всей дружины снаряжение правил. Пришла и говорит – заплачу тебе я серебром, а ты скуй-ка мне нож, не хуже того, что подают на пиру моему батюшке. Взялся кузнец за дело. Весь день ковал он нож, всю ночь закаливал, полировал да точил. Утром пришла княгиня за своим ножом. Подал Демьян ей нож, да указал на окорок, что к завтраку на столе был поставлен – милсти просим-де испытать. Ладно отрезал нож кусок мяса, да на блюде медном зарубку оставил. Но не понравилось это княгине.

– Ножом таким мой батюшка и спьяну резать не стал бы! – крикнула она и швырнула нож в навозную кучу. – Золотом заплачу тебе, но сделай нож много лучше этого!

Снова принялся кузнец за работу. Три дня провёл в мастерской, и вышел нож много лучше прежнего – словно солнце сверкало его лезвие. И когда пришла Элейн проверять работу – не только окорок, но и кусок блюда медного отрезал нож. Но и этого мало было вздорной княгине.

– И такого ножа батюшка мой не пустил бы на стол свой! – крикнула она и швырнула нож под забор. – Каменьями драгоценными плачу тебе, но сделай нож лучше этого!

Вздохнул Демьян и вновь принялся за дело. Целую неделю работал он – ни на княжеских, ни на царских пирах не видывали ещё ножа, подобного тому, что вышел из его кузни. Столь тонким был его клинок, что казалось, будто бы и нет его на рукояти, стоило повернуть нож обухом к глазам. Да только подумал кузнец – зачем же княгине столь хороший нож? Ужель заколоть решила мужа? Взял да перекалил кончик – стал металл там хрупким, словно стекло. И вот, пришла княгиня снова заказ смотреть. Один росчерк ножа – и отпал кусок и от окорока, и от блюда, и даже от стола, на котором стояло оно.

– Великий ты мастер, Демьян, пусть и старый пёс! – всплеснула руками она, любуясь ножом. – Даже батюшка мой такого струмента не имеет!

Взяла Элейн нож, стала над ним тайную ворожбу вершить. Ночью лунной шептала она древние заговоры народа Сидхе, давно из сего мира ушедшего. Ночью безлунной чертила узоры искусные на песке речном. Ночью звёздной палила сонные травы в ведьминском костре. Всё делала она так, как матушка её когда-то учила, всё делала так, как батюшка забывать не велел. Сильной вышла волшба, нет против такой ни заговора, ни оберега…

Когда же дело было сделано – упросила княгиня мужа в сад, что за теремом, выйти с ней, прогуляться ввечеру. А как ушли в сад, где не могли бы заметить их ни стражи, ни прислужники – достала колдовской нож, да и ткнула Мирослава аккурат под сердце, как заправский тать-головорез. Пробил нож золочёную кольчугу двойного плетения, пробил и поддоспешный набивник, по самую рукоять вошёл в плоть мягкую. Охнул князь, почуяв холод гибельного острия, пал наземь, да только не смерть принёс тот нож, а преображение. Вновь, как в прежние времена, слились плоть, кровь и металл в нём воедино, облёкся он в чешую крепкую, выпустил когти ястребиные, оскалил клыки звериные, крыльями взмахнул, вихри подняв, да такой рёв испустил, что и у городских стен все гридни за копья да самострелы похватались. Сердце княгини и десятка раз ударить не успела – а вот вновь уже не князь перед ней в траве лежит, а дракон величиною с морское судно.

– За что… – только и мог вымолвить Мирослав, сызнова в зверя обращённый. – За что поступила ты так со мною? Аль не любил я тебя, аль не льнул к тебе всем теплом сердца своего?

На что отвечала ему княгиня:

– Когда был ты зверем – больше в тебе было от князя, чем осталось, как прежний облик вернул. А коль так – выходит, что зверем тебе быть лучше, нежели человеком.

Горько плакал князь-дракон, но как мужик честный – всё ж признал, что права была жена. Соскучившись по радостям людской жизни, забыл он и о долге своём, и о жене, что родину ради его любви оставить согласилась. Да и о родине, что защищать по гроб жизни клялся, тоже забыл. Мудрее его оказалась Элейн, вылечила. А что лекарство то горькое – в том не её вина. Так что не держал он на жену обиды.

А вот на Демьяна, пожалуй, что и держал бы, коль знать ему о том, как схитрил старый кузнец. Ведь и правда – сломился кончик у колдовского ножа, остался внутри, у сердца Мирослава. А с ним и чары остались, вошли навеки в его кровь, а через неё – и в душу. А посему – так и остался князь драконом до той поры, пока не настанет Судный День и ангелы не воспоют. А может и опосля того – драконий век ох, долог. Не быть ему больше человеком. А вот князем – остался. До той поры, пока наследников не воспитал.

Ведь и года не прошло, как принесла княжна тройню – двух мальчишек лихих да бойких, а с ними девчушку, любого из тех бойчее. Первый из сыновей – Яромир, стал на княжение готовиться, познавать науку и воинскую, и в мирную пору пригодную. Второй, Ратибор – охотником видным стал и следопытом непревзойдённым, стал с верною дружиной границы княжества от набегов оберегать. А дочь, Любодара, облеклась в шелом и кольчугу, взяла копьё, секиру да лук тугой и отправилась по землям русским странствовать, славу ратную стяжать – ведь пусть и немного уже на ту пору оставалось на Руси поляниц-богатырш, но не увяла эта традиция. И однажды, говорят, одолела она в честном поединке могучего Берендея-ушкуйника. Одолела, да мужем своим сделала. Пошли они уже вдвоём по миру. Но не об этом мой рассказ.

И не это важно. А то важно, что замечал народ – у каждого из дитёв глаза будто бы не людские, а звериные, да и без перчаток али рукавиц никто их отродясь не видывал – не иначе как когти под ними упрятаны. Оттого и пошла молва, что понесла их Элейн уже после того, как Мирослава обратно драконом оборотила. Как у них то вышло, спросите? Ну, много колдовских тайн она у матушки-королевы почерпнула, может средь них и такие нашлись. Кто ж знает-то, кто ж знает…
Ефим Степанов
#рассказы