— Нет, я не считаю, что совершила что-то ужасное.

Грех? Вы смеетесь? Да это даже проступком назвать нельзя! Так, шалость.
— Боюсь, что присяжных Страшного Суда такое объяснение может и не устроить, — задумчиво ответил Каденция, внимательно изучая список грешных дел Патриции Боуд.
— Мне казалось… - миссис Боуд скривила длинные густо накрашенные терракотовым губы. — …после того, как вы распотрошили, вывернули наизнанку всю мою жизнь… раскопали, разрыли все тайны, которые я собиралась хранить при себе до самой могилы, понимаете?!
Она вдруг перешла на повышенный тон, чуть наклонившись вперед к адвокату, и с громким стуком опустила на мраморный пол каблук туфли, которой до этого нервно подергивала в воздухе.
Судный День уже наступил, так что условие касательно могилы, по идее, Патрицией было выполнено, однако Каденция деликатно отмолчался.
— После всего этого, я должна еще отчитываться за какую-то глупость?! Вы надо мной издеваетесь?! – на последнем слове голос ее надрывно взлетел, но тут же сорвался в хрип.
— Миссис Боуд, прошу вас, не нервничайте…
— Я думала — вы адвокат, а не дознаватель!
— Миссис Боуд…
— Что вы пристали ко мне с этим стаканом кофе?! Да! Швырнула я в нее этот чертов стакан! Так что теперь?!
Лицо Константина Каденции не выражало ничего, кроме безграничного терпения. Казалось, даже золоченые запонки на его рубашке были отлиты из образцового стоицизма, а стрелки на брюках отутюжены многолетней выдержкой.
— Я – автор с мировым именем! Ми-ро-вым! А эта мерзавка пробирается ко мне на мероприятие! На весь зал задает вопросы сомнительного характера! Указывает на я-ко-бы нестыковки в сюжете, потом называет буквально выстраданную мной «Гамартию Благости» – «графоманским недоразумением», а все мое творчество – «конвейером пустого фангерлинга» и… — миссис Боуд невольно сделала паузу, шумно переводя дыхание. Лицо ее покрылось красными пятнами, словно женщину отхлестали мокрой ветошью по лицу. Каденция воспользовался этой кратковременной заминкой, тактично заметив:
— В рамках цитаты. Она сказала это в рамках цитаты отзыва одного из рецензентов.
— Она сказала это, чтобы распиариться благодаря моему имени! – рявкнула Патриция. Адвокат не моргнул и глазом. — И это все – в один из самых тяжелых периодов моей жизни… — она вдруг как-то вся размякла. Спала с лица. Гневное почти что безумие, до того жарко полыхавшее в ее глазах, по-прежнему не утративших за годы непростой борьбы страстного блеска – вмиг погасло, сменившись горечью и обидой, мерно тлеющими на дне расширившихся зрачков. — Бывший муж нуждается в помощи… которую я оказать ему не могу, да и не хочу… Младшая дочь больна, и от продаж новой книги напрямую зависит то, смогу ли я оплатить прорву кредитов за лечение, потому что страховка не покрыла и половины, а я в это время работаю, все чаще, все больше – на износ, но… — она потянулась за белым бумажным флажком. Каденция любезно пододвинул к ней салфетницу. — Этого все равно не достаточно. Знаете, нередко мне кажется, будто всего, что я делаю… делала – недостаточно.
Она аккуратно промокнула салфеткой испарину над верхней губой, затем уголки подкрашенных глаз, едва заметные морщинки на лбу и обессиленно уронила на колени узловатые тонкие руки.
— Я вложила в эту книгу всю себя, преодолевала препятствия, мирилась с трудностями. Однако когда я встала за трибуну в день, который должен был стать днем моего триумфа, то в первую очередь услышала, как какая-то наглая невоспитанная девица подвергает мое детище поруганию. Осмеивает его. Так что да… — Патриция бросила на своего адвоката дерзкий вызывающий взгляд и жестко отрезала: — Я кинула в нее стакан с кофе. И я не жалею об этом.
Каденция издал тихий вздох, но за равнодушными бликами на стеклах квадратных очков невозможно было различить его взгляда.
— Специфика моей работы такова, Миссис Боуд, — начал он заметно издалека, — что люди, совершившие какое-либо серьезное прегрешение… Не перебивайте, пожалуйста. — Миссис Боуд, вскинувшаяся было для того, чтобы оспорить данный ее поступку эпитет, уперто приосанилась в кресле, поджимая губы. — Так вот. Эти люди почти всегда даже не догадываются, к каким последствиям на самом деле привела эта самая… Как вы сказали? Шалость? Вы не можете этого знать, конечно, и я не смею вас в этом незнании упрекнуть, однако когда Досудебная Комиссия подготавливает сей замечательный перечень, — он как бы небрежно помахал в воздухе листком с интригующим заголовком «Грешные Дела Патриции Онории Боуд», — они учитывают не только все ваши жизненные на тот момент обстоятельства, общепринятую человеческую мораль, вашу мотивацию и намерения. Но также последствия. И если какая-нибудь совершенно пустяшная, может быть, даже совершенная ради обыкновенного веселья глупость, приводит к последствиям ужасающим. Невообразимым. Разрушающим человеческую судьбу, то…
Каденция отложил прегрешения Патриции на разделяющий их кресла журнальный столик о трех ножках. Составил кончики пальцев на уровне сердца, упираясь локтями в подлокотники, и медленно наклонил голову. Блики на стеклах его очков медленно переползли в сторону, и из-за них, наконец, показались глаза адвоката – серые, холодные.
— …можно не сомневаться, что эта «веселая» глупость окажется в таком вот списке.
— Хотите сказать, что импульсивный акт моей несдержанности (которого я сама от себя не ожидала, к слову) – «разрушил» ее судьбу? – фыркнула миссис Боуд.
— Да, — невозмутимо изрек Каденция. – Именно это я и хочу сказать.
На лице Патриции промелькнуло какое-то трудноопределимое выражение очень похожее на растерянность, однако на смену ему почти сразу пришло злорадное удовлетворение.
— Ну, и поделом, — заключила она с мрачной торжественностью. Константин продолжал изучающе внимательно взирать на нее из своего рационального мироздания. Они были настолько разными, что казалось ужасно странным, что оба – представители одного и того же вида, единообразно подвергавшегося прениям Судного Дня.
— Вы знаете, мне кажется настолько поразительным… — вдруг начал Константин после продолжительной гробовой тишины, – то, что вы без малейшего сопротивления признали свою вину касательно действительно жестоких, ломающих чужие жизни решений. Решений, безусловно, не лишенных своих неоднозначных тонкостей, резонов, но все равно…
Миссис Боуд метнула на него тяжелый упреждающий взгляд из-под нависших век. Каденцию это ни капли не тронуло. Он не спеша продолжал:
— …самых настоящих, не побоюсь этого слова, грехов. При этом… мы уже столько с вами беседуем... И вы так рьяно, упорно отказываетесь признавать тот факт, что были не правы на счет совершеннейшей... мелочи. Мелочи – лишь на первый взгляд, разумеется.
Он отложил со своих колен массивную папку, к корешку которой резинкой прижат был лист гласящий: «Добродетели Патриции Онории Боуд». И снова взял в руки тот, что пестрел делами грешными. Миссис Боуд, не удержавшись, покосилась на довольно-таки обширную опись своих благодатных поступков.
— Вы отказались ухаживать за вашим попавшим в аварию и впоследствии ставшим инвалидом бывшим супругом, несмотря на то, что находились с ним в хороших отношениях. Недодавали и даже не стремились додать любви, внимания старшей дочери по причине болезни младшей. Осознанно участвовали в травле своей университетской однокурсницы. Принимали в этом преимущественно пассивное участие, да, но это не изменило того факта, что девочка перед выпуском покончила с собой.
Миссис Боуд смотрела в пол неподвижным, замороженным взглядом, не шевелясь, почти не дыша, с прямой, как стрела спиной. Ладонь на ее колене судорожно сжималась и разжималась, будто пульсирующий, существующий сам по себе организм, комкая вымокшую салфетку. Казалось, каждое слово этого человека причиняет ей физическую боль, и она силится перетерпеть ее, как только может.
— Оборвали общение со своей матерью из-за детских, далеких обид, но при этом не можете признать свою неправоту в том, что излишне остро отреагировали на… критику. На грубую. Провокационную. Преследующую исключительно корыстные, дурные выгоды. Но все еще просто критику. Так почему же…
— Что с ней случилось? – вдруг резко оборвала его миссис Боуд.
— С той журналисткой? – спокойно уточнил Каденция.
— Да.
— Она лишилась работы. — Женщина скептично выгнула бровь и повела подбородком, всем своим существом демонстрируя, что ожидала услышать нечто большее. — И это запустило в ее жизни цепочку взаимосвязанных, проистекающих друг из друга событий. Вы верно будете немало удивлены, но… У нее тоже был больной ребенок. Сын. И она тоже, как и вы тяготилась финансовым бременем, любыми средствами добывая ему деньги на реабилитацию. Вот только в отличие от вас Глэдис действовала несколько иными методами…
Патриция вынула из кармана пиджака изящный портсигар. Дрожащими губами прихватив тонкий силуэт дамской сигареты, громко щелкнула позолоченным замком.
— Подражала скандальным таблоидам. Участвовала в откровенных провокациях. Сочиняла бестактные заголовки. Это неплохо работало до поры до времени. Но после случившегося инцидента, когда большая часть общественности встала на вашу сторону… Редакция приняла решение уволить ее. И таким образом Глэдис Бейкер лишилась единственного источника дохода, спасающего от бедствия ее маленькую семью. Не буду вдаваться в подробности, — Константин забросил ногу на ногу, удобнее усаживаясь в кресле – вид у него был донельзя равнодушный, — скажу только, что эта история так и не получила своего хэппи-энда. Ни в случае Глэдис. Ни в случае маленького Чарли Бейкера.
Адвокат испытывающе молчал. Миссис Боуд курила. И было совершенно ожидаемо – сдалась она быстрее, чем он.
— Я ненавижу, когда люди принижают мои достижения. Да, вы правы, — нарочито бесстрастно ввернула Патриция, хоть голос ее скрипел, подобно несмазанной петле. Небрежно махнула рукой, от которой щедро брызнули на мозаичный пол гаснущие звездочки табака. — Я плохо переношу критику. Всегда плохо переносила, — быстро призналась она, словно страшась, что если промедлит хоть миг – передумает. – А если критика вот такая, то… Вы можете считать, что как любой перфекционист я боюсь ее, но я предпочитаю думать, что ненавижу. — Женщина тяжко вздохнула. Наклонившись к журнальному столику, потушила почти истлевший до фильтра окурок в массивной глазастой пепельнице, довольно жутковатой на вид. — Я даже сейчас не могу сказать, что если бы знала все наперед, то не схватилась бы за стакан. Я очень щепетильный, трудолюбивый человек, Константин.
За все то немалое время, на протяжении которого он был с ней знаком, миссис Боуд впервые назвала его по имени. Это был добрый знак.
-— Работая, я отдавала своим книгам все, что только могла. Опыт. Время. Старание. Навыки. Пытливость. Плоды прогресса. Любое замечание для меня – словно вызов. Если оно конструктивно, то можно и утерпеть, попробовать принять, несмотря на эмоции, ведь это сделает мое творение лучше. Но даже конструктивность – иногда вещь весьма субъективная, а уж про вульгарные замечания рассуждать… — Каденция удовлетворенно кивнул. Его явно устраивала перемена в ее настрое. — Одно я могу сказать вам точно, господин адвокат. Мне очень жаль ребенка. Пожалуй, он заслужил куда лучшей судьбы. Ну, а что касается… ммм… мисс Бейкер, — она слегка запнулась, будто бы пробуя это имя на вкус. Судя по жестам и мимике – имя отдавало чем-то кислым, досадливым. — Отчаянность в стремлении спасти того, кого любишь – вовсе не порок. Но отчаянность, граничащая со злой беспринципностью способна привести к тому, что жизнь твоя будет кончена. Из-за брошенного в тебя кем-то стакана с кофе.
Впервые за все то немалое время, что они были знакомы, Константин Каденция улыбнулся. Это был добрый знак.
* * *
Посреди необъятного, размерами и устройством напоминавшего целую отдельную Вселенную атриума, забрызганного космической пылью, залитого багряным золотом, облаками Страшным Судом была помилована смертная – Патриция Боуд.
Список ее Добродетелей перевесил.
#авторскиерассказы
автор - Черный Июль