Училась я тогда в шестом классе. Сложный возраст. В нашей образцовой спецшколе с английским уклоном все ученики сидели за партами в том строгом порядке, в каком их рассаживал классный руководитель, и обычно мальчик с девочкой. Мне достался Сережа. Полный, круглый, невидный Сережа, в которого, по секрету сказать, ни одна девочка из класса не была влюблена. Более того, ни одна девочка не хотела с ним сидеть, потому что Сережа любил поедать бутерброды на переменах, и возле него скапливался тугой воздух, как в общественной столовой. Над его бутербродами подхихикивали. Ясно, что таким «сопартником» я тоже была недовольна, но что делать… Я надеялась, что меня скоро от него отсадят.

Так и случилось. Сережа промелькнул в моей школьной жизни мгновением. Казалось бы, властная рука времени должна была, как вешние воды, просто смыть с меня память об этом мальчике – ну что он мне? Уж слишком мы с ним были недружные, далекие, разные… К тому же я и школу вскоре поменяла, доучиваясь в другом районе. Но я не забывала и не забываю Сергея по сию пору. И вот почему.

Однажды, открыв дверь нашего классного кабинета, я, едва занеся ногу над порогом, так и остановилась. Слава богу, подошва моей туфельки не опустилась на то, что я увидела, – прямо на границе кабинета и коридора на полу лежал незнакомый мне предмет – большой нательный крестик с распятием и рисунками по краям. Я опешила, подняла его, стала рассматривать. Фигурные углубления по всем четырем концам креста были украшены темно-синей, почти фиолетовой эмалью, большей частью уже утерянной. В середине – Человек с гвоздями в руках. Почему? И что это означает? Плоский, без выпуклостей, увесистый нательный крестик лежал в моей ладони как загадка, разгадать которую я тогда никак не могла. Остатки красивой эмали на сереньком кресте заманчиво отблескивали в дневном свете из окошка, и, чтобы они засияли еще больше, я даже протерла их отглаженными концами пионерского галстука.

Находка меня очень удивила, ведь я не была крещена и никогда еще не видела нательного крестика. Махровое советское атеистическое время! Родители мои тоже не были крещеными. Дедушки – коммунисты, а бабушки – так далеки от веры, что ни у кого в нашей семье не было крестика не только на шее, но и даже в какой-нибудь шкатулочке. Более того, еще в раннем в детстве мне было запрещено даже изображать крест. Был такой случай, когда я еще маленькой девочкой зачем-то наклеила на спинку деревянной кровати две перекрещивающиеся линии из синей изоленты, и дома от мамы с бабушкой мне сильно за это попало. «Больше никогда, нигде и ни за что крест не рисуй и не воспроизводи, потому что это только на кладбищах кресты, а там смерть», – пояснили мне мои чуткие неверующие родственники. Я, конечно, мало что поняла из такого объяснения, но крест больше никогда не появлялся в моей жизни. И тут… в собственных руках кручу-верчу… Девчонкам показала. «Кто-то потерял», – пронеслось по классу, но хозяин не находился. Все только диву давались. Откуда было нам, советским школьникам, пионерам, знать, что такое крестик нательный. Кое-кто мне позавидовал, и, может быть, именно это еще больше подняло в моих глазах и без того ценную находку. Приобретение неординарное – я это понимала и гордилась. Не помню конкретных чувств, не помню, как я тогда рассуждала и что говорила, помню только, что сижу я на уроке, и вдруг Сережа – мой тогдашний сосед по парте – склонился ко мне и прошептал в ухо: «Говорят, ты крестик нашла? Покажи...» Я, конечно, стала вредничать – буду я ему еще показывать! Но все же показала, правда только из своих рук, и тут же убрала поглубже в кармашек фартука. Сережа только тяжело вздохнул и выдохнул, как обухом по голове: «Это я потерял. Отдай мне».

Ну, вот те на! Нашелся хозяин! И кто? Мой сосед?! Только я уже свыклась со своим «подарком», и тут же расставайся. «Нет уж! Не отдам! Я нашла – теперь мое!» – запротестовало во мне все мое жалкое естество.

Вот что мною руководило тогда? Жадность? Жестокость? Совесть пыталась вклиниться, осуждая мои хватательные рефлексы, но крестик я не отдала. И было бы что-то обычное, а то такой интересный впервые мне встретившийся предмет… Нет, не могла я с ним расстаться. «Не-а», – ответила я с чувством стыдливого сомнения, а совесть моя зарыдала, безнадежно взывая и укоряя меня в самое сердце моей же неправдой… Эх, знали бы мама с папой… Ведь хоть и была у нас семья некрещеная, но она всегда придерживалась благочестивых принципов и чужого никогда не желала, более того, можно было сказать, что семья наша была патологически честна, и это даже вызывало насмешки окружающих. Понятно, что и я была воспитана в честности. Такого моего «воровского» поступка никто бы не смог спрогнозировать, даже я сама. А тут… И не отдала, и даже подальше припрятала, чтобы в случае чего не отобрали силой.

А Сережа, бедный, нерешительный Сережа, даже и не пытался применить силу. Но он произнес фразу, которая скрепила мою память с ним навсегда. Тихо, но со слабой надеждой он пропищал мне в косичку: «Ну пожалуйста, верни. Я бы не стал просить, если бы это было мое, а то ведь это крестильный крестик моей бабушки». На слове «бабушки» Сережа сделал сильный акцент и посмотрел на меня умоляюще. Это был удар. Ясно, что отдавать придется, хотя моя левая рука инстинктивно еще сильнее прижала карман фартука, в котором лежал крестик. Ну а как не отдать, когда тут еще и бабушка должна пострадать. Я человек вообще-то жалостливый. И Сережу, и его бабушку было очень жалко. И стыдно было, что не свою вещь уже считаю своей…

И что вы думаете? Отдала я крестик? НЕТ! Почему? На этот вопрос я отвечала много лет, и ответа у меня не было. Именно с того самого момента чувство стыда за неотданный крестик повязал меня с Сережей навсегда. До сих пор в памяти – его голова, наклоненная к моей голове, умоляющие глаза-щелочки и мой отказ. Но дело сделано. Я принесла домой находку и показала взрослым, которым «крест – смерть». «О-о! Серебряный! С эмалью», – сказала одобряюще бабушка и прибрала крестик подальше от нас, детей. Ценность находки исчислялась граммами серебра – это мне было понятно. Но вот радости у меня от подобной прибыли было мало – я пыталась скрыть от себя Сережину боль в глазах и его бабушку, которую никогда не видела, но которая так и стояла передо мной в рубашке с открытым воротом, без нательного креста. И было во всем этом что-то неправильное и неприятное для меня. Почему так получилось? Ну кто теперь скажет!

Вот так появился в атеистическом пространстве нашей семьи первый крест. Может, в этом усматривался промысел Божий, – в нашем неосвященном доме, таком убогом, незащищенном молитвой и никакой другой святыней, появился оградительный православный крест. Сколько лет потом он лежал в укромном уголке шкафчика и охранял нас, а мы, не зная того, жили себе спокойно без крестов на шее и без Бога в душе. Почему именно мне из всего класса попался на глаза этот крест? Да кто бы знал! Никто тогда не мог предположить, что именно я, одна-единственная из всего нашего благополучного класса, приду спустя годы работать в православную церковь. Тогда я думала, что угрызения совести скоро пройдут. Не знала я, что им суждено будет еще долго продержаться во мне. И именно они не дадут забыть мне Сережу долгие годы.

Пролетели наши юношеские дни, одноклассники получили профессии, обзавелись семьями. Вот только Сережи уже не было с нами – умер в армии от болезни сердца. Ну да, он был полноватым, и, видимо, не справилось его сердечко с армейской нагрузкой. Это, пожалуй, была единственная наша потеря из класса.

Сережа ушел, а его крестик остался у меня и жег мне совесть. Маленькая дырочка в моем сердце тлела от этих мук, и боль никогда не проходила. Пока крест не попадался мне на глаза, я о нем забывала, но стоило его увидеть в доме среди всяких мелочей, как в душе начинался пожар. А что было делать? Я не знала.

Но через десяток лет Бог привел меня в церковь, и я узнала, что свои грехи можно оставить на исповеди. Я была только рада принести Господу раскаяние за этот крестик, и покаяние мое состоялось. Казалось бы, на этом история и должна была закончиться. Потому что покаяние – великое очищение. Сам Господь изглаживает из сердца любые грехи при искреннем покаянии, и они не поминаются душе даже на Божьем Суде. Но вот дырочка в сердце почему-то не затягивалась даже после исповеди. И даже после повторной исповеди в этом грехе я не могла отделаться от чувства вины перед Сережей.

Однажды, будучи еще прихожанкой, помогая в храме после службы, мы с подругой стояли возле церковного стола, на котором лежали кучки мятых денег из церковных ящиков, и помогали «снимать кассу». С нами рядом были и другие помощницы, а руководил всем процессом наш архимандрит Серафим. «Вот, работаю мытарем», – шутил он, складывая денежные купюры одинакового достоинства в пачки. Женщины-Марфы, пользуясь моментом пообщаться с батюшкой, приставали к нему с разными вопросами, чтобы и «благая часть Марии» их не обошла. Набралась смелости и я. Спросила при всех, почему после исповеди не проходит чувство стыда за мой неотданный крестик. «Ах, – воскликнула женщина рядом со мной, не давая ответить архимандриту, – наверное, ты взяла чужой крест на себя, вот тебе и тяжело». «Ну-у, нет, – успокоил меня архимандрит. – Чужой крест взять на себя нельзя. Просто вам надо вернуть крестик. Но если хозяин умер, как вы говорите, то купите взамен любой другой и отдайте как милостыню, хоть кому – хоть нищему. Это, так скажем “мзда за грех”. А тот, найденный, у себя и оставьте».

Ох, как я обрадовалась! Тут же, едва закончив «мытареву» работу, побежала в церковную кассу и, буквально вывернув кошелек, на последние деньги купила красивый серебряный крестик (у меня у самой даже такого не было) с твердым намерением отдать его первому же нищему. Правда, на секунду я засомневалась, вспомнив паперть нашей церкви, где обычно устраивался со своими грязными пожитками, мешочками, тряпочками, булочками уже всем поднадоевший «штатный» нищий. «Заработав» за службу себе на чекушку, он обычно приходил на следующий день «тепленький» и, держась спиной за перила лестницы, считал своим долгом усмирять приходивших в церковь, раздавая советы, как себя вести, громко и нервно их ругая, – наводил порядок, так сказать. И при этом опять просил милостыню. В общем, паперть моей любимой церкви он не украшал и был мне не симпатичен ни своим грязным внешним видом, ни поведением. Да я ему никогда и не подавала. Вот он – «первый нищий»! Но в то же время перед Богом мое решение было принято, и я очень хотела его осуществить. Нищему так нищему. Несимпатичному так несимпатичному! Вот сейчас выйду из дверей церкви, и кто первый попадется, – тому и отдам крестик. Так я думала и была уверена, что мой крестик окажется в закромах «штатного» собиралы. Я прошла от кассы на выход, рука моя смиренно потянулась к бронзовой ручке церковной двери, я отворила дверь и… ахнула! Прямо предо мной, напротив выхода, стоял какой-то удивительный и таинственный человек, он шептал молитвы, не обращая внимания на выходящих, но при этом рука его была протянута за милостыней. Я разглядела в нем благообразного пожилого человека в зеленой фуфайке – какого-то путника в дорожной, но аккуратной одежде и очень молитвенного. От него так и веяло тайной неба, которую он насобирал в своих странствиях. За вложенный в его руки крестик он поблагодарил и спросил: «За кого молиться?»

Тогда я не была совсем воцерковленным человеком, и этот вопрос меня удивил. Не сразу сообразила, что ответить, – что-то промямлила, то ли свое имя, то ли имя отца своего. Как будто не за Сережу я «расплачивалась»… Ну, уж очень неожиданными были для меня появление этого старичка и его вопрос. Удивительно и то, что больше никогда этого человека я не видела возле церкви, а среди нищих на паперти никогда не появлялся подобного, благопристойного вида человек. Но дело сделано. «Мзда за грех» отдана в хорошие руки. Епитимия отработана, я выдохнула.

Как оказалось, зря. Не «выдохнулась» из меня память о Сереже и о моем проступке. Дырочка в сердце тлела по-прежнему. Я удивлялась, но постепенно к этому даже привыкла. А жизнь распоряжалась мною все неожиданнее и неожиданнее. Уже вскоре я оказалась сотрудником храма. В «работе» на Бога неизбежно созидается «новый человек» в тебе, и это требует расставания с прошлой жизнью, с прошлыми грехами. Сколько уже состоялось исповедей! Сколько грехов оставлено возле аналоя под епитрахилью батюшек. И не было так, чтобы какой-то исповеданный грех оставался во мне такой тлеющей памятью, как Сережин крестик. Об этом я стала спрашивать настоятеля нашего храма. Почему же так произошло: сначала я не отдала крест, а теперь он меня мучает? Настоятель удивил меня еще больше, чем вся эта многолетняя история. Он задал мне только один вопрос: «А ты молишься за Сережу?» Ну как я могла молиться за Сережу, если я даже не знала, крещен он или нет? Нет, конечно, не молюсь… «Да разве ты не поняла, – ответил мне настоятель, – что ты потому и взяла в детстве Сережин крестик, чтобы сейчас за него молиться. Так Господь повернул – твой плохой поступок обратил в хорошее. Сама подумай, кто за твоего одноклассника будет молиться, если не ты? А то, что он крещен, не сомневайся. Если у его бабушки был такой крестик, значит она и внука хоть тайно, но крестила. А если бы ты крестик тогда вернула, то самого Сережу уже никогда бы потом не вспомнила. Вот и молись сейчас за него и больше не переживай».

С того момента весь стыд перед Сережей испарился, дырочки в сердце как не бывало, а в моем помяннике имя одноклассника Сергея записано сразу после близких родственников. Вот так и молюсь по сей день за него и дома, и в алтарь на проскомидию подаю записку «об упокоении раба Божия Сергия». И никакая совесть меня уже не мучает. Но удивляться не перестаю. Надо же! Как неисповедимо Господь поворачивает все к нашему спасению.

…А крестик Сережин так и лежит у меня дома, только место ему я нашла достойное – в специальной коробочке на домашнем иконостасе.

Оригинал публикации находится на сайте "Бельские просторы"

Автор: Татьяна Валевская
 

автор канал на дзене - #Бельскиепросторы