Тусклый фонарь раскачивался под напором ветра на столбе и, с трудом пробиваясь сквозь пелену дождя, тускло освещал подвальное помещение.

Капли дождя часто стучали по подоконнику не застекленного окна и разлетались фонтаном ледяных брызг.
Он сидел в углу подвала на груде тряпья и пытался согреть маленькие ручки, держа их над пламенем свечи, маленький, хромой горбун с узко посаженными маленькими бесцветными глазками на изъеденном оспой синюшном лице.
У противоположной стены лежала накрытая грязной тряпкой его мать или не мать, вечно пьяная старуха или не старуха. Он не помнил, сколько времени она там лежала, но ее тело уже почти перестало источать трупный запах.
Сколько себя помнил, он жил со старухой в этом подвале. Каждое утро они выбирались на улицу и шли собирать милостыню на рыбный рынок.
Увидев его, мальчишки кричали: «Горбун! Горбун!» - и бросали в него комья грязи.
Возницы, проезжающие мимо на кэбах могли, ради развлечения, ударить его кнутом.
Прохожие пинали его, с возгласом: «Пшел вон с дороги, горбун!»
Вечером они шли в портовую таверну, где он забивался под стол, а старуха пропивала собранные за день деньги. Ее лапали и целовали моряки с изъеденными цингой зубами, бросая под стол объедки, благодаря которым, он поддерживал в тщедушном тельце тлеющий огонек жизни.
Однажды в его жизни произошло событие, он вспомнил свою прошлую жизнь. Вспомнил до мельчайших подробностей и, сидя вечерами на своем ложе в углу подвала, перебирал в памяти все прожитые Там годы.
Он родился самым обеспеченным ребенком на свете и получал от жизни все что желал. Родителей он почти не знал, предоставленный многочисленным нянькам и прислуге, потому не испытывал к ним сыновьей любви как, впрочем, и они к нему.
Иногда ему казалось, что лакеи научились читать его мысли, бросаясь исполнять еще не озвученные им пожелания, ради едва заметного, пренебрежительного кивка в их сторону. Ради его прихоти, начинались войны, и он с безразличием смотрел, как в битвах гибнут тысячи людей.
Он прожил долгую жизнь, купаясь в роскоши и славе. С каждым прожитым годом, он все острее чувствовал одиночество. Он никого в той жизни не полюбил, упиваясь своим могуществом, и никто в том мире не полюбил его. Лежа на смертном одре, он, с усмешкой, назвал себя пустоцветом.
Возвращаясь сегодня в свой подвал, он заметил возле серой, поросшей плесенью стены полуразвалившегося амбара маленький, насквозь промокший шерстяной комочек. Ему, никогда не любившему, вдруг стало безумно жалко это дрожащее существо. Он взял его в руки и спрятал под обшарпанной, брезентовой курткой, найденной на помойке.
По пути домой, он купил в лавке булку и, подумав, на оставшиеся деньги, молока. Вернувшись в подвал, он налил в растрескавшееся блюдце молоко и, достав из – за пазухи малыша, сунул в молоко мордочкой. Котенок, учуяв запах пищи, стал жадно лакать.
Он сидел на своем ложе из тряпья, смотрел на разбивающиеся о подоконник капли дождя, а на его коленях, свернувшись клубочком лежал сытый малыш, довольно урча и облизывая ладонь спасителя, ладонь самого близкого и родного ему существа.
Он смотрел на качающийся на ветру, вдалеке, уличный фонарь и не желал больше вспоминать прошлую жизнь, никчемно прожитую без любви. Он радовался этой жизни, в которой у него есть беззаветно любящее существо, ради которого и он готов, не раздумывая отдать свою жизнь.
«Ничего, кроха, я не дам тебе умереть. Ведь я помню не только свою прожитую жизнь, но и полученные в ней навыки. Утром пойду устраиваться писарем в контору, почерк у меня каллиграфический. А там глядишь…» - почесывая котенка за ухом, произнес он.
#СергейКурицын