Поезд

— А ну стой! — ударил в спину грозный возглас, когда до поворота оставалось совсем чуть-чуть, всего каких-то два шага.
Всего каких-то? Нет, скорее, целых два шага.
Их можно медленно, с достоинством пройти, а можно преодолеть одним рывком, потом через забор, в переулок и — ага! — ищи ветра в поле!
Можно? Конечно. Вот только нет смысла: всё равно найдут. Если не догонят сейчас, выследят потом — домой-то возвращаться придётся — и это будет гораздо хуже. Поймают и уж тогда припомнят всё: и отличные отметки в классе, где большинство — слабые троечники, и неожиданную победу на школьном кроссе (ну, да, неожиданную, а что он бегает по утрам уже второй год, никто до сих пор не заметил) и, конечно же, его вызывающую непохожесть на остальных, серьёзность, собранность и целеустремлённость, несвойственную детям этого городка взрослость, собственно, то, из-за чего они и стоят после окончания уроков каждый день по часу и дольше у школьной ограды. Стоят, курят и ждут — его. А если учесть отягчающий фактор — ту милую брюнетку из параллельного класса, чьих губ никогда не касается улыбка, то... А ведь он даже не знает её имени. Когда подходит, чтобы спросить, мгновенно забывает обо всём, тонет в небесно-синих глазах — это просто болезнь.
— Стой, где стоишь! — вновь послышалось сзади.
— А то что? — произнёс он и, перекинув через забор свой портфель, упёр руки в бока и нарочито медленно повернулся к оппоненту.
К оппонентам — их было трое, но двое-то, конечно, так, подпевалы, они и нужны заводиле, высокому тонкому рыжему парню, только для массовки. Они даже не друзья ему — случись что, он без колебаний бросит их, словно балласт.
— Бенджамин, мы вчера уже обсудили все наши разногласия.
— А это тебе только кажется, Ярик, — развязно ответил дылда.
Тот, кого рыжий назвал Яриком, кивнул, но не противнику, а собственным мыслям: ситуация развивалась ровно по тому же сценарию, что вчера и позавчера, да и завтра, вероятно, будет всё то же самое. Сначала хулиган накручивает себя, потом начинает говорить жертве обидные слова — конечно же, по его мнению, обидные — а потом уже переходит от оскорблений словом к оскорблению действием. Эта накатанная схема пока ещё не давала сбоев.
— Ну, приступай, — подчёркнуто спокойно разрешил Ярослав.
— Вот спасибо, — отреагировал Бен. — Так что, Ярик, засмолим чинарик?
Подпевалы дружно, как по команде, хохотнули, но рыжий и в самом деле вытащил из кармана потёртой джинсовой куртки измятую пачку сигарет и, вроде бы миролюбиво, протянул — угощайся.
Ярослав покачал головой.
— Брезгуешь? Отказываешься выкурить со мною трубку мира?
— Просто не курю.
— А я вот вижу совсем другое.
— И что же ты видишь?
— Стоит передо мною мальчик — просто картинка. Аккуратная стрижечка, волосики один к одному, всегда чист и опрятен, портфель на ремне — ты зачем его за забор кинул? — и на лице выражение... Вот-вот, именно это выражение, как будто ты старушку через дорогу переводишь. А ещё эта твоя улыбочка, такая чистая и добрая...
— Продолжай.
— Ну просто живое воплощение успеха: отличник, спортсмен — куда нам, люмпенам! Ещё и девчонки на него заглядываются. Нам остаётся только любоваться снизу, купаться в его свете, когда он соизволяет сойти с олимпа на грешную землю.
— Сегодня ты чересчур многословен. Что тебе надо?
— Знаешь, — неожиданно сменил тон Бен. — Я лично к тебе ничего не имею. Мне было наплевать, когда ты пять лет назад появился в посёлке и сразу же принялся сиять, затмевая солнце. Мне и сейчас наплевать. Может, ты действительно такой умный, как пытаешься всем доказать. Меня даже ничуть не волнует та дурочка из параллели, на которую ты нескромно пялишься каждую перемену. И уж, конечно, меня ничуть не трогает твоя дурацкая привычка каждый день после школы ходить домой кружной дорогой. Если бы не одно но.
— ?
— Та дорога идёт через Насыпь.
— И что?
— Какой пример ты подаёшь мелюзге?
Ярослав искренне удивился:
— О чём ты говоришь?
Рыжий вздохнул, открыл пачку, выбил сигарету, закурил и, подпустив в голос укоризны, принялся объяснять:
— Ты — лучший ученик школы. Да, это так — что есть, то есть — цени мою откровенность. И мелюзга равняется на тебя: учителя ставят им в пример. А ты после школы идёшь домой через Насыпь!
— Я всё равно не понимаю, в чём...
Бен махнул рукой с зажатой в ней сигаретой.
— Что ты там делаешь? Что может вести лучшего ученика туда, куда ни один нормальный человек по доброй воле не сунется? Ты в курсе, что там можно и без головы остаться?
— Я... Я жду поезда.
Бен испытующе посмотрел на Ярослава, закашлялся, отбросив недокуренную сигарету, несколько раз ударил себя в грудь.
— Серьёзно? Ты ждёшь поезда?
Ярослав кивнул.
Рыжий какое-то время смотрел на него, и взгляд был полон сомнения, а потом повернулся к своим подпевалам, словно спрашивая: ну и о чём ещё с ним говорить?
Те пожали плечами.
— В трёх километрах от города есть Платформа, — произнёс Ярослав.
— Я знаю, — ответил Бен, начиная раздражаться. — Я здесь родился и знаю окрестности лучше тебя.
— Тогда ты в курсе, зачем она там.
Бен громко расхохотался, но в смехе его было больше злости, нежели веселья.
— Поезд — это сказка для маленьких девочек!
— Можешь отрицать очевидное, сколько угодно.
— И это лучший ученик школы! — снова повернулся Бен к массовке. — Он не знает того, что известно даже малым детям!
Ярослав молча пережидал эту вспышку злого веселья, скрестив руки на груди.
— Настоящие поезда ходят по рельсам, дурачок. Их водят паровозы, изрыгая клубы дыма и пара, и машинист иногда, чтобы не разорвало котёл, стравливает давление через гудок. Настоящий поезд слышно издалека — за три километра. Он идёт со скоростью рысящей лошади. Вот что такое настоящий поезд.
— Да, я знаю.
— А ещё на поезд можно купить билет и уехать в дальние края. Что же ты никуда не едешь, а? Билета нет?
— Будь спокоен, придёт время, и я уеду. И билет у меня есть.
— Честно?
— Есть, — спокойно подтвердил Ярослав. — Давным-давно у каждого человека был такой билет. И вот что мне интересно: где же твой?
— Вот урод! — взорвался Бен. — Он ещё смеет попрекать меня своими сказочками! Нет и не было никогда никаких билетов! Насыпь есть напоминание о том, что будет, если мы снова начнём думать и поступать, как наши поганые предки!
— Как думать, как поступать?
— Как, как!.. Иди посмотри — как! Ах, прости, я забыл, ты же и так каждый день ходишь глядеть на неё, на мёртвую пустыню, что разостлалась за Насыпью до самого горизонта. Тебе так нравится серый песочек? Хочешь, чтобы и здесь он везде лежал?!
— Я так понимаю, ты решил запретить мне ходить к Насыпи.
— Не просто решил — я это сделаю! Ты у меня сейчас навсегда забудешь туда дорогу!
Бен, крепко сжав кулаки, шагнул к Ярославу.
Но тот не отступил.
Бен своими неуклюжими попытками разозлить добился совсем другого. То, что давно сидело глубоко внутри, то, в чём Ярослав даже самому себе боялся признаться, было наконец произнесено: он уедет. И как только, так сразу понял, что и время-то — вот оно. Если не сейчас, то когда?
Ведь ничего Ярослава не держит в этом тихом городке, прятавшемся от всего мира среди куцых островков леса в океане степи. Родители? Настоящие погибли давным-давно, и он уже позабыл их лица, а приёмные совсем не огорчатся, узнав, что мальчик стал взрослым. Школа? Он освоил программу и готов хоть сейчас сдавать выпускные экзамены.
Нет, теперь он будет учиться в других школах.
Вот только... Не хочется уезжать, так и не узнав её имя.
Впрочем, до поезда есть ещё время.
А раз так, раз всё уже решено, значит, хватит отступать. Больше он бегать не станет. Пусть сами теперь от него бегают.
Шагнув навстречу рыжему, Ярослав нанёс прямой удар левой рукой в корпус противника, целя в солнечное сплетение, и тут же добавил правой в ухо. Смазал, правда, в ухо не попал, но зацепил скулу.
Не ожидавший никакого отпора и никогда по-настоящему не дравшийся Бен впал в ступор — как это: всегдашняя жертва имеет наглость отбиваться? — а потом, получив ещё два сильных удара в лицо, неожиданно уселся на задницу — «поплыл», как боксёр в ринге, завертел головой в стороны, пытаясь остановить вставший на дыбы мир.
Бенджаминовы подпевалы замерли на месте, с опаской глядя на Ярослава, а тот шагнул к поверженному противнику, схватил за ворот и чётко произнёс прямо в лицо:
— Больше никогда не лезь ко мне!
Конечно, он не послушает. Завтра Бен непременно станет искать его по всему городку и с куда большей группой поддержки. Возможно, они будут даже вооружены — палками и камнями — но и таким оружием можно забить человека до смерти.
Вот только все их усилия окажутся тщетны.
— И вы, — Ярослав ткнул пальцем в каждого из Бенджаминовых пособников, и те, чуть присев от страха, готовы были сорваться с мест, если он сделает ещё хоть полшага в их сторону, — хорошенько запомните!
Потом Ярослав вытащил из-за забора свой портфель и пошёл домой.
Он шёл не быстро, широко расправив плечи и гордо подняв голову, подставив чёлку тёплому ветерку.
Жребий брошен, Рубикон перейдён, и мосты сожжены.
Будто части головоломки встали на свои места, словно что-то щёлкнуло в голове, краски мира стали ярче, сочнее, и на душе сделалось удивительно легко и спокойно — по-особенному, как бывает только у человека, которого ведёт по жизни цель, и он твёрдо знает, что нужно делать для её достижения. Если такой человек искренне верит, что ничто на целом свете не сможет ему помешать, то и становится так: ни одна сила, как бы велика она ни была, не сумеет остановить его. И даже если лишить его жизни, он и мёртвый пойдёт, поползёт, цепляясь руками за землю, вперёд — к цели. Потому что это не просто цель — это Цель.
* *
Щёлкнул замок, отпирая дверь, скрипнула половица, принимая вес Ярослава, — вот он и дома.
Так странно: он раньше не думал об этом месте, как о своём доме. Ведь дом, он там, куда возвращается человек, когда устаёт от гонки, имя которой жизнь, а Ярослав-то всегда хотел убежать отсюда, да и какая усталость в семнадцать-то лет?
Но сейчас, когда решение уже принято, всё изменилось.
Ярослав прожил здесь пять долгих лет, и успел привыкнуть к этим стенам, криво оклеенным бледными обоями, к скрипу ступенек старой лестницы, когда поднимаешься на второй этаж, к размеренному тиканью гиревых ходиков в гостиной.
Он раньше и не замечал, как здесь уютно.
— Кто там? Ярик? — донёсся из глубины дома требовательный голос.
— Да, я! — ответил Ярослав.
— Мой руки и иди к столу!
— Сейчас.
Не разуваясь и не снимая куртку, он поднялся на второй этаж, в свою комнату. Вытащил из-под кровати потёртый армейский рюкзак, принадлежавший когда-то его отцу — настоящему отцу.
В рюкзаке, в боковом кармане жила маленькая деревянная коробка с обычными мальчиковыми ценностями: яркими камешками, ржавыми гайками, неуклюжими пластмассовыми солдатиками и потускневшими гильзами — с тем, что непременно найдёшь в карманах у любого пятилетнего мальчишки. Ярослав и сам не знал, зачем хранит этот бесполезный мусор.
Но была в коробке одна вещь, выбросить которую он не сумел бы, даже если бы от этого зависела его жизнь — тонкий листок то ли бумаги, то ли пластика по размеру чуть больше сигаретной пачки, с одной стороны матовый, а с другой блистающий снежной белизной, к которой не приставала никакая грязь.
Его Билет.
Когда Ярослав уставал быть круглым отличником, когда солнце скрывалось за свинцовыми тучами, и небо заливалось слезами, он запирался в своей комнате, доставал Билет из коробки, и тот, чувствуя живое тепло человеческих рук, показывал ему родителей. Всегда один и тот же снимок, который, к несчастью, был посвящён совсем не им, но Ярослав видел эту фотографию столько раз, что прекрасно знал, что оставалось за кадром.
Вот родители стоят рядом, и папа обнимает маму, а мама держит на руках сонного младенца — это он, Ярослав — и улыбается фотографу ласково и мягко, а папа — чуть строго, но в глазах прячется смешинка, и к горизонту убегает лазурное море, сливаясь где-то там, в невообразимой дали, с такого же цвета небом.
Как жаль, что фотограф снимал малыша.
Ярослав бросил рюкзак к двери, подсел к столу, за которым делал уроки. Тут всё было на своих местах, только протяни руку, и — вот тетрадь, а вот — карандаш.
Он вырвал из тетради лист и, не раздумывая ни секунды, крупно, размашисто написал:
— Дорогие Берт и Марта!
Нехорошо уходить без прощания, но сделать это по-другому он не мог: если приёмные родители узнают о его решении, то просто не выпустят из дому. Не то чтобы они его так сильно любили — скорее, даже наоборот — но порядок есть порядок. Он несовершеннолетний, и, значит, должен ходить в школу, слушаться старших и мыть руки перед едой. И — никаких поездов!
— Не пугайтесь и не ищите меня. Примите как факт: ваш сын наконец обрёл решимость идти по жизни своею дорогой. Но я всегда буду помнить о вас. Пройдёт время, и мы встретимся вновь. С уважением ваш Ярослав.
Он поднялся со стула, бросил лист на кровать — когда всё раскроется, они непременно придут сюда — подхватил рюкзак и вышел из комнаты.
— Ярик! Ты где? — донеслось снизу.
— Уже иду, — ответил он, спускаясь по скрипучей лестнице.
Оставил рюкзак перед входной дверью, чтобы не вызывать лишних вопросов.
— Ярик! Сколько тебя ещё ждать?!
— Я здесь.
Пожилая женщина, встретила Ярослава строгим взглядом:
— Почему задержался после школы?
Он промолчал, не поднимая глаз, уселся за стол.
— Опять ходил к Насыпи?
Женщина повернулась к старинной дровяной плите, на которой исходила паром высокая кастрюля.
— Мы с тобой об этом уже говорили. Ты знаешь, что мальчик не должен ходить к насыпи. Туда не ходит никто — ни дети, ни взрослые. Ты живёшь не один, а в обществе, и должен соблюдать правила. Что будет, если каждый начнёт поступать так, как ему вздумается?
Она повернулась к Ярославу и вновь наградила его строгим взглядом.
— Ты же прекрасно знаешь, что там очень опасно. Даже звери и птицы держатся от Насыпи подальше, а уж они-то чуют опасность лучше, чем люди.
Женщина отвернулась, сняла кастрюлю с плиты, но не умолкала ни на секунду:
— Зачем ты это делаешь? Ведь ты не только рискуешь своей жизнью, но ещё и нас подводишь. Как на нас будут смотреть люди?..
Ярослав с сожалением положил ложку на стол и медленно поднялся со стула.
— Спасибо, — вежливо произнёс он. — Я что-то не голоден.
— Ярослав! — повысила тон Марта. — Немедленно сядь за стол!
Он покачал головой и вышел из кухни.
— Вернись сейчас же! Вот придёт с работы Берт, он живо тебе объяснит, как следует разговаривать с родителями. Он научит тебя уважать старших, и ты больше никогда не станешь ходить к Насыпи!
— Прощай, Марта, — прошептал Ярослав, подхватывая брошенный рюкзак. — Привет Берту.
Скрипнула дверь, выпуская его на крыльцо.
— Прощай и ты, дом. Ты не виноват, что у тебя такие хозяева. Надеюсь, дождёшься моего возвращения. Я вернусь, обещаю.
* *
Осталось последнее дело, и — здравствуй, дальняя дорога, едва ощутимое покачивание вагонов, мерный перестук колёс, и чувство лёгкой грусти от расставания с привычным миром, и радость узнавания нового.
Впрочем, вряд ли Поезд будет похож на обычные поезда. Может быть, в его вагонах совсем не чувствуется движение, и, наверное, колёса у него не стучат. Скорей всего, их вообще нет: ведь на вершине насыпи нет и следа рельсов.
Скоро, уже очень скоро Ярослав это узнает.
Он уедет, нет — он уже уехал, и лишь маленькая часть его души задержалась, чтобы увидеть в последний раз ту девушку из параллельного класса, заглянуть в её глаза и спросить имя. Пусть прежде он робел сделать это, но сейчас непременно получится — он уверен.
Ярослав бродил по городку, пока вечер не укутал улицы сумерками.
Ему просто некуда было пойти и нечего больше делать. Он не знал, где стоит её дом, но верил, что обязательно встретит её. Если обойти весь город, улицу за улицей и переулок за переулком, если заглянуть в каждый двор, он её найдёт.
И он нашёл — а иначе просто и быть не могло.
Они столкнулись нос к носу в узком переулке позади школы, совсем рядом с городским парком, и очень вовремя вспыхнувший газовый фонарь не дал им разминуться в затопляющей городок темноте и потерять друг друга — может быть, навсегда.
— Привет, — немного стесняясь, поздоровался Ярослав.
— Привет, — грустно ответила она.
— А я... Я искал тебя.
В её глазах блеснуло удивление, а потом она улыбнулась и — Ярослав впервые видел её улыбку — будто расцвела, казалось, на улице даже стало немного светлее, и ему захотелось сказать ей ещё что-нибудь — что угодно, лишь бы она продолжала улыбаться.
Но сейчас у него не было слов, что могли подарить ей радость.
— Я уезжаю из города, — произнёс он. — На Поезде.
— На Поезде? — переспросила она.
Ярослав кивнул.
Он как-то вдруг, без лишних слов, которые сейчас были не нужны и только испортили бы момент, понял, что она знает — не только про Поезд, но и про Насыпь, и про Платформу, и даже про Билет — а потому ничего ей объяснять не нужно. Она, единственный человек в этом городе, его понимала.
— Я хотел попрощаться.
Она погрустнела, и глаза — будто потухли.
— Не мог уехать, не узнав твоего имени.
Редкой бабочкой улыбка вновь тронула её губы, а потом она назвала его, своё имя, и тёплый игривый ветер, подхватив, закружил его в воздухе, кинул в темнеющее небо, прямо к мелким блёсткам звёзд.
А потом они, взявшись за руки, гуляли по парку, и слова им были не нужны — достаточно взгляда в глаза.
Расстались они, когда один за другим начали гаснуть уличные фонари, и только луне ещё интересна была одинокая пара в заросшем парке.
Но прежде чем уйти в ночь, Ярослав прошептал ей на ухо, вдыхая ромашковый аромат волос:
— Обязательно дождись меня. Я вернусь за тобой. Я обещаю.
Она чуть отстранилась и улыбнулась ему в ответ, и в этот момент он понял, что теперь у него есть новая Цель — вернуться, пусть он и не успел ещё никуда уехать.
Ради этой улыбки, ради того, чтобы она снова так на него посмотрела, он даже готов вообще никуда не ездить. Если бы... Если бы в рюкзаке не ждал своего часа Билет.
Бросив на неё прощальный взгляд, Ярослав повернулся и, не оглядываясь, пошёл прочь. Где-то там в ночной темноте пряталась заброшенная Платформа, у которой будет ждать его Поезд, и потому осталась теперь лишь одна дорога — вперёд.
Только вперёд. Пока не настанет время вернуться.
* *
Впереди из ночной тьмы возникла величественная конструкция: гигантская платформа, осторожно опирающаяся на ажурные металлические ноги — можно только удивляться, как они удерживают её тяжесть. Сверху, на огромной высоте, платформу накрывала невесомая кружевная крыша, тоже металлическая. Туда, на эту крытую площадь вели широченные — хватит места разъехаться двум конным повозкам — лестницы без перил, которые, наверное, просто не пощадило время.
На ступеньках лестниц и на полу самой платформы ещё можно было разглядеть загадочные знаки ушедших времён: слабо светящиеся стрелки и линии, а высоко над головой, почти под самой крышей — буквы, которые складывались в громоздкую фразу: «Задачи развития железнодорожного транспорта на период — тут букв уже не было видно — будут решены!»
Каждый раз, когда Ярослав приходил сюда, даже когда просто видел платформу издалека, его охватывал трепет. Люди прошлого были поистине великими, сумев возвести такое.
Что случилось в прошлом, Ярослав не знал — и никто не знал. Человеческая память отказалась сохранить для потомков это событие. Не осталось никаких свидетельств происшедшего, кроме неписанного запрета не приближаться к Насыпи, которая вообще-то даже и не была настоящей насыпью — это изящная арочная конструкция из серого бетона — ну, или очень похожего материала — с круто скошенными стенами.
Усевшись прямо на пол на краю платформы, Ярослав принялся ждать.
Теперь оставалось совсем не много — встретить рассвет. Когда восходящее солнце примется гасить холодные звёзды, окрасив нежно-розовым горизонт и отгоняя темноту к западу, подойдёт Поезд.
Что будет, если Поезд не придёт, Ярослав не задумывался.
Скорее всего, придётся вернуться домой и опять каждый день ходить в школу, убегать от Бена, изображать хорошего сына людям, которые его не любят, — жить в обществе, соблюдать правила.
Но если жив до их пор Билет, значит, Поезд не может не придти.
Ярослав не заметил, как задремал: накопившаяся за день усталость взяла своё, и пол —тёплый, не смотря на дующий из пустыни ледяной ветер — показался ему мягче постели в доме Марты и Берта.
Проснулся он от громкого звука, будто где-то рядом закаркала ворона.
Разорвав мягкие объятия сна, Ярослав вскочил на ноги и стал озираться.
Что это может быть? Ожил старый механизм? Чего ждать?
Вновь словно воронье карканье пронеслось над станцией, через мгновение сменившись негромким треском, а потом что-то под платформой щёлкнуло, и стало тихо.
Над горизонтом величественно поднималось солнце, в его мягком свете песок стал розовым, по нему поползли длинные тени, и пустыня уже не казалась безжизненной. Она сейчас представлялась Ярославу живым существом, опасным хищником, терпеливо чего-то ждущим, затаив ледяное дыхание.
А через мгновение к платформе подошёл Поезд.
Ярослав много раз представлял себе этот момент и — всегда по-разному. Вот вдали, на тонкой нитке Насыпи появляется тёмное пятнышко локомотива, вагонов за ним пока ещё не видать, но уже через минуту они медленно и торжественно проплывают мимо, а сильный ветер треплет по голове, отталкивает прочь.
В реальности всё получилось не так, да и поезд Ярослав представлял другим. Этот — совершенно бесшумный и внешне ничуть не похож на неуклюжий цилиндр с трубой, поставленный на колёса, за которым, как утята за уткой-мамой, спешат одинаковые неказистые вагоны. Он — зализанных очертаний, стремительный и красивый, блестящий стеклом и металлом, хотя присмотревшись, можно заметить, что вот там к стеклу прилипла тонкая паутинка трещин, а здесь — облезшая краска уже совсем не скрывает бурую ржавчину.
Но Ярослав не присматривался.
Состав бесшумно остановился у платформы и бесшумно распахнул двери.
Яркий свет вагона поманил к себе, и Ярослав, сжимая в руках билет, шагнул вперёд.
Душа пела — да и как же ей было не петь? Ведь вот же он, поезд, и совсем скоро, через минуту — самое большее через две — Ярослав уедет. Всё давно решено.
Но где же кондуктор? Кому предъявить свой Билет?
Ярослав сделал ещё один шаг вперёд, а радость в душе медленно угасала, сменяясь неуверенностью.
Как же быть?
Он обернулся, окинул взглядом платформу: безлюдно, из поезда никто не выходит.
Ждать или идти?
Ярослав помедлил, а потом вытянул руку с билетом вперёд и снова шагнул, раз и другой, уже совсем близко к открытому дверному проёму.
Матовая поверхность билета вдруг ожила, на ней медленно проявилось бледное изображение: крылатое железнодорожное колесо и колосья, из которых сплетается пышный венок, и в центре его — паровоз, на крышке котла у него застыли скрещённые молоток и гаечный ключ.
Над платформой снова, как пять минут назад, разнеслось воронье карканье — теперь этот звук больше похож был на скрежет неисправного механизма. Оно сменилось треском и стихло.
И тогда Ярослав, решив больше не ждать кондуктора, бросился в вагон, пока гостеприимно распахнутые двери не закрылись, и Поезд не ушёл, оставив его на платформе.
Внутри вагон оказался намного больше, чем виделось снаружи. Вперёд и назад уходили пустые ряды больших мягких кресел. Огромные панорамные окна начинались едва не от пола — казалось, что кресла стоят на открытой железнодорожной платформе — и это удивительно, ведь стены, через которые Ярослав сейчас прекрасно видел возвращающую себе обычный цвет пустыню были совершенно непрозрачны снаружи.
— Осторожно! — послышался от двери заботливый женский голос, и Ярослав мгновенно обернулся, но вагон и платформа были по-прежнему пусты. — Двери закрываются. Следующ... — окончание слова потонуло в громком шипении, похожем на то, с каким беснуется масло на раскалённой сковороде.
Потом в дверях что-то щёлкнуло, они закрылись.
Вновь заговорила женщина, и больше ей ничто не мешало:
— Займите, пожалуйста, свои места. Настоятельно просим вас воздержаться от передвижений по салону во время набора скорости, — и затем поезд поехал.
Ярослав почувствовал сначала лёгкое, едва ощутимое ускорение, но через секунду пол дёрнулся, и чтобы удержаться на ногах, пришлось последовать совету — усесться в кресло. А за окном, набирая скорость, побежала назад, против движения, серая пустыня — ей нечего было делать там, куда вёз Ярослава поезд.
На окне, прямо под его взглядом, бесшумно развернулся огромный полупрозрачный прямоугольник — окно в окне, экран — на котором появилось то же самое изображение, что и на билете — паровоз в венке из колосьев.
Изображение задёргалось, задрожало, и на мгновение экран исчез совсем, а когда появился снова, то на нём уже не было паровоза. Теперь он показывал нарядных детей в красивой форменной одежде, с алыми цветами в руках, на лицах — улыбки, а в глазах — счастье. Огромные белые банты у девочек в волосах колышутся в такт шагам.
Картинка дрогнула, дёрнулась, экран потемнел, на нём зажглись и принялись мерцать неяркие точки, а потом откуда-то из этой черноты выплыл медленно вращающийся голубой шар.
Зазвучал бархатный мужской голос:
— Нет преград на пути человека, вооружённого знанием, и не найдётся во Вселенной такой силы, чтобы сумела его остановить. Именно таков наш человек — трудовой человек наступившего будущего, совершенный человек светлой эры... — экран задрожал, изображение пошло белыми полосами, и голос умолк.
Голубой шар теперь крутился рывками, то ускоряя вращение, то замедляя. Потом он приблизился, и Ярослав к своему удивлению стал узнавать очертания материков — это было изображение Земли!
Экран перестал дрожать. Земная поверхность приблизилась ещё раз, а потом ещё, так, что стало можно различить ленточки рек.
Вновь появился голос:
— ...всегда ставила перед нами нелёгкие задачи, но только таких мы и можем быть достойны! Стремясь оправдать оказанное доверие, мы подошли к работе со всей ответственностью, понимая, что зависит от нас теперь не только...
Изображение дёрнулось, и мужчина замолчал.
Карта земной поверхности изменила свой вид. На ней появились яркие точки разных размеров, и от них медленно поползли в стороны тонкие линии, соединяясь, расходясь и вновь соединяясь.
— ...и теперь мы можем сказать, — снова послышалась речь, — что задачи развития железнодорожного транспорта на период... — изображение пропало, и вместе с ним голос.
Ярослав смотрел через окно на мёртвую пустыню. Больше не было перед ним движущихся картинок из прошлого, и никто не рассказывал о той интересной, но давно прошедшей жизни.
Что с ними стало, с теми людьми, которые выстроили Платформу, Насыпь и запустили Поезд?
Наверное, он никогда не узнает. Да это и не важно, важнее — что здесь и сейчас.
Что ждёт его там, за горизонтом? Ведь пустыня не бесконечна, когда-нибудь она кончится, и — что там?
Не узнав, он не сможет вернуться.
Этот поезд не похож на грязные, шумные современные поезда. Он принадлежит совсем другому миру — миру-сказке, в котором дети не знают, что такое грусть, и человек способен окинуть взглядом сразу всю поверхность Земли, миру, где успешно — и по-другому не бывает! — решают вопросы развития железнодорожного транспорта. Ярослав хотел бы родиться и прожить свою жизнь в нём, а не в этом — отсталом и косном.
В потолке, прямо над Ярославом, что-то негромко щёлкнуло, противно зашипело, и прежняя женщина заботливо сообщила:
— ...цать минут на третий ярус центрального вокзала южного транспортного узла столицы нашей Родины го... — фразу оборвал щелчок.
Через мгновение женщина добавила:
— ...ает вам приятного дня! — и замолчала.
Ярослав пропустил момент, когда далеко впереди из мёртвого серого песка прыгнули в небо гигантские здания.
Город возник перед ним сразу и весь. Он засиял на солнце, будто огранённый алмаз, и казалось даже, что он светится не отражённым светом, а своим собственным. Огромные здания поражали величием: они гордо возносились к небу, задевая крышами облака.
Достаточно было всего одного взгляда на этих сверкающих великанов, чтобы понять: современный человек никогда не построит ничего подобного — у него нет и толики силы людей, что возвели этот город, у него нет ни умений, ни способности вкладывать в своё творение душу, чтобы та служила другим и после того, как он сам станет прошлым.
У этих людей нужно было учиться, а не запрещать, стирая всякую память о них!
Поезд вёз Ярослава туда, в прекрасный мир, где прошлое было живее настоящего, и Ярослав понял, что поступил правильно. Единственное, о чём можно было сейчас пожалеть, — что у него есть только один Билет.
Автор: Akai
#фентези