Рассказ «Тонконогий»

Ленка кусала губы.
Дурацкая, неотвязная привычка: кусать и кусать, пока не выступит кровь. Взрослая ведь, восемнадцать, а всё туда же...
Ленка скрючилась на скамейке и утёрла кровавую каплю.
– Р-рыба! – гаркнул кто-то рядом.
Старики-доминошники. Сидят вон за столиком, играют, радуются.
«Вот кому на Руси жить хорошо, – вздохнула Ленка. – Никаких танцев, никакой любви не надо. А у меня...»
Пальцы, что были холоднее эскимо, сжались. В подмышках стало мокро – и не глядя понятно, что там расплылись два пятна. Хорошо хоть платье в мелкий цветочек, не так заметно.
«А Кейт не потеет, – мелькнуло в мыслях застарелое, горькое. – И танцует лихо. И талия идеальная. А уж грудь...»
Ленка сморщилась, посмотрев на свою жалкую цыплячью грудку. Да, в лифчике полкило ваты, а толку-то? Имитация.
«Мужикам не кости, мясо надо! Чтоб подержаться! – важно, как Хрущёв, вещала соседка тётя Рая, подняв палец, испачканный в муке. И добавляла, кидая брезгливый взгляд на Ленку: – Хоть капусты поешь, малахольная. Вдруг чё вырастит...»
Хрупкая мама, слыша это, начинала ругаться, а Ленка убегала с общей кухни в комнату. Не хотела слушать сто раз слышанное, что, мол, отец из-за маминой худобы сбежал, что на её тощую дочу никто не клюнет, что тётя Рая – стерва жирная и тра-та-та...
Во дворе завизжали дети. Ленка глянула на них: мечутся на ветру красные галстуки, прыгает из рук в руки потёртый мяч. «Съедобное – несъедобное»? Ленка прислушалась. И правда:
– Арбуз!
– Колбаса!
– Какашка!
Смех, визг.
– Халва!
– Ножик!
– Тонконогий!..
Ленка вихрем обернулась. Вскочила, едва не упав.
– Сегодня! Он! Играет! Джаз! – завопили мелкие, кидаясь к стилягам, идущим мимо. – А завтра! Родину! Продаст! У-у-у, гады тонконогие!
Оскар – а первым шёл, конечно же, Оскар – насмешливо фыркнул и, походя, бросил в их сторону розовые квадратики. Жвачка, поняла бегущая Ленка.
Ребята кинулись кто куда, как от гранаты. Вопли, смех взрослых. Один пацан врезался в Ленку, заставив её охнуть и притормозить.
«Нельзя так бежать, глупая! Хоть капля самоуважения есть?» – резанул мысленный голос.
Но поздно: её уже заметили. Пунцовую, в старом платьишке. С кровавой коркой на губах...
Влюблённую по уши.
– Хэлло, Элен! – приветствовал Оскар и захохотал, блестя зубами.
– Добрый... день, – пискнула «Элен».
Стиляги встали полукругом. Одни смотрели с интересом, другие – насмешливо. Вот чувиха в щегольских брюках. Рядом Дэн – лучший друг Оскара: патлы, кривая улыбка и... галстук с голой девицей.
Ленка моргнула, заметив похабщину, и отвела глаза. Голова кружилась от запахов парфюма. Но больше всего – от близости Оскара.
– Как дела, Элен? – с улыбкой спросил он и понизил голос: – Как там дядя Фил?
– Хор... рошо, – запнувшись, ответила Ленка. И, стараясь унять дрожь, зашептала: – Он пластинку новую раздобыл. С Литтл Ричардом!
– Да ты гонишь! – ахнул Оскар.
– Да-да, – просияв, подтвердила Ленка. – Скоро на «кости» запишет! Хочешь, принесу? Бесплатно, ты не думай! Он...
Пальцы Оскара коснулись её талии, и конец фразы оборвался.
– Очень хочу, – проворковал Оскар. Дыхание, что коснулось лица Ленки, благоухало мятой и табаком.
– Т-тогда... завтра?
– Угу, в шесть. У меня на хате. Адрес помнишь?
– Конечно!
– О’кей, Элен. Замётано.
– Ну тогда я... побе...
– Беги-беги. Уже можно, – раздался холодный голос.
Ленка дрогнула, как от удара током. Секунда – и рядом с Оскаром встала она.
Катя. Кейт.
«Явилась...»
Взгляд её глаз распылял по ветру не хуже атомной бомбы. Хотелось сбежать, съёжиться, чтоб стать незаметней...
...Но иногда хотелось и врезать.
Как сейчас, например.
Ленка сжала кулак и отступила. Кейт – огненно-рыжая, с осиной талией – наоборот, шагнула к ней. Процокали каблучки, прошуршала юбка... Трепыхнулась в декольте грудь, похожая на суфле.
«Счастливица...» – мысленно вздохнула Ленка.
– Только прикид свой смени, перед хатой, – окинув её презрительным взглядом, пропела Кейт. – А то придёшь, как замухрышка.
Дэн заржал. Смех его подхватили.
– Но-но, – повысил голос Оскар. – Элен всех за пояс заткнёт! Верно ведь, бэйби?
Он шагнул вперёд и, подхватив руку Ленки, смачно поцеловал её в ладонь. Ахнув, багровая Ленка вырвалась и побежала.
Вслед ей неслись крики, свист и хохот.
...Ленка мчалась домой, не в силах не думать о Нём.
Сегодня она не будет мыть руки. И плевать на микробы, которыми пугает мама. Нежная ладонь всю ночь будет пахнуть сладкой мятой и табаком. И Ленка, отвернувшись к стенке, будет касаться кожи губами, представляя его губы. Ночью всё, что видела днём, играло другими красками. Ленка представляла себя иной: раскованной, фигуристой... Той, что не стыдно стоять с Оскаром.
Той, что умеет танцевать буги.
– Оленёнок! Здравствуй! – пророкотал кто-то, спутав мысли.
– Дядя Фил! – обрадовалась Ленка, кидаясь ему на шею.
«Как же ты вовремя!»
– Ну, будет, будет, – отцепив от себя племянницу, сказал дядя и покосился на окна общежития. – Пошли. Нечего тут торчать.
...Дядя Фил любил риск и всякие авантюры. Всегда любил, насколько помнила Ленка. Поэтому в фарцовку и ударился. И плевать, что запрещено.
По трудовой-то дядя работал официантом: в ресторане одном, при гостинице. Жил у подруг, вертелся-крутился, да сестре с племяшкой помогал.
Вот и сейчас, открыв в комнате чемодан, он стал метать из него яркие тряпки.
– Это – Ленке на юбку! Это – тебе на платье! А это – на стол, колбаска!
Мама вечно вздыхала, глядя на гостинцы. Что-то брала, что-то назад отдавала: всё-таки, дорогое. Или и вовсе заграничное. Опасное.
Мама одевалась скромно. Строго-настрого запрещала Ленке наряжаться и красить лицо. Дядя спорил с ней до посинения, а затем, подкараулив на улице, украдкой вручал Ленке очередной презент: иностранную помаду, кружевные чулки, браслеты... Ленка прятала всё в нычках. Не пользовалась.
Ждала момента.
– Филат, говорила же... – начала мама.
Спор – горячий, но шёпотом – разгорелся с новой силой. Войдя в раж, дядя вдохновенно размахивал палкой драгоценной салями, хрипел, убеждал...
– А, ну тебя. Пошли жрать, девки! – под конец смирился он, плюхаясь на стул.
Колбаса была вкусной. Посасывая тонкий ломтик, Ленка слушала расслабленного дядю – и ждала момента, чтобы спросить про пластинку. Осталась ли она? Ещё не размножил, не продал?
– Накопить бы капусты... – мечтательно протянул дядя. – Купить «Победу»!..
«Папина "Победа"», – Ленка вспомнила карикатуру на стиляг из журнала «Крокодил». А стоило маме уйти на кухню – мигом подскочила к дяде.
– Дядь Фил, а та пластинка ещё у тебя?
– Какая? А-а-а... Понял-понял. Ага.
«Есть!»
...Но, как выяснилось, радоваться было рано. Не было у дяди материала для «костей».
– Надо в больничку заглянуть, снимков надыбать там...
– Не надо, – поразмыслив, решила Ленка. – Я сама!
Дядя приподнял брови – и понял:
– А-а-а, к Ромео своему пойдёшь...
– Дядь Фил! – вспыхнула Ленка. – Не называй его так!
Дядя ухмыльнулся.
– Добро, племяш. Не буду... Я ж в курсах, что ты по Оскару сохнешь.
– Дядь!..
– Молчу-молчу.
Похоже, дядя всё же хотел добавить что-то ещё, но тут вернулась мама: лицо серое, руки мнут полотенце.
– Мать? Что случилось?
– У Черновых беда: погорели, – глухо ответила мама. – Бежать бы в школу, там их разместили. Но ещё Галька с лестницы сверзилась, с работы её только звонили... А у ней бабулька подшефная, родных нет, соседям плевать, как там она? Господи...
Мама стала тереть переносицу, а Ленка похолодела. Тётя Галя, мамина подруга, всегда была такой живой, подвижной. Как она там, поломанная?
Но развить мысль не удалось: мама очнулась и посмотрела на неё.
– Придумала. Ты мне поможешь.
– Конечно, – кивнула Ленка, предвидя поход в больницу.
Мама бледно улыбнулась...
И огорошила:
– Пойдёшь к старушке.
...Она жила в деревянном домике у ветхого особняка. Одинокая старуха с красивым именем Ева.
Входная дверь была не заперта. Ленка помедлила. Потом зашла и остановилась.
– Здравствуйте!
Тишина. Спёртый воздух, пахнущий розами и полынью.
«Глухая, наверно. Или спит...»
Ленка покрепче сжала авоську, где бултыхались гостинцы: банка сгущёнки, батон «Краковской» и кирпичик хлеба. Если надо что-то ещё – Ленка сбегает, не привыкать.
В гостиной, она же – кухня, было сумрачно, пыльно. Всё, от скатерти на столе до зеркала, было покрыто пылью, а где-то и паутиной. Можно подумать, здесь полгода не убирались. И старушки не видно...
Что-то мелькнуло на краю зрения: тёмное, быстрое, как стриж. Ленка дёрнулась и врезалась в шкаф.
– Ай!
Сверху, задев плечо, свалилась статуэтка. Туфли Ленки обдали осколки.
«Растяпа!»
Присев, Ленка тронула разбитую фигурку. Ноги её разлетелись, зато лицо и остальное были целым. С полминуты Ленка пялилась на балерину, а затем проследила за направлением её взгляда.
Вдоль хребта пробежали мурашки.
Она увидела всё. Вот у солонки, обмотанная паутиной, лежит фигурка одноногой танцовщицы, а в стакане покоится кукольная голова. Под стулом, выставив острые грани, блестят ещё осколки, а вон там, в углу – фарфоровая рука...
И плакаты, афиши. Пыльные, почти истлевшие, на стенах. Вальсирующие пары, летящие балерины... Знакомые и незнакомые названия: «Жизель», па-де-катр, «Лебединое озеро», матчиш, полька...
Шорох сбоку.
Ленка дрогнула, задев ладонью осколок, и зашипела от боли.
– Детка... – прозвучало в ушах.
Ленка вскочила, обронив пару кровавых капель.
«Показалось?»
В стороне что-то заскрипело, ноги лизнул сквозняк.
– Кто здесь? – донеслось вдруг далёкое, и Ленка, обругав себя за глупость, уняла дрожь и пошла к двери: узенькой, еле заметной в полумраке. Там, в удивительно чистой комнатёнке, и сидела Ева: сухонькая старушка на кровати. Рядом тумба с бутыльками, ватки, бинты, таблетки – рукой дотянешься. Ещё мебель, граммофон на стуле...
Пыли тут не было. Зато фигурок танцоров уйма.
И афиш.
– Детка, ты кто такая? – пугливо спросила Ева, подтягивая одеяло.
– Да я...
– Да у тебя рука кровит! – перебила старуха, выпучив глаза. – Ну-ка, иди сюда...
Вскоре ладонь Ленки, протёртая спиртом и перевязанная, была уже в порядке. Пока суть да дело, поохали над бедной Галей, познакомились и подружились.
– Я вашу фигурку разбила, – виновато прошептала Ленка. – Там, в гостиной...
Ева усмехнулась, и глаза её молодо блеснули.
– Не бери в голову, детка. Они вечно бьются: и у гостей, и у меня. Я сама – разбитая-безногая.
Рука в старческой «гречке» вдруг откинула одеяло. Пахну́ло мочой и по́том, а Ленка застыла.
Потому что там, под ситцевой ночнушкой, торчали две культи – сморщенные, как сушёные поганки.
– Красотка, да? – спросила Ева и расхохоталась.
Но спустя миг хохот её перешёл в рыдания.
В больнице пахло спиртом и хлоркой – так остро, что хотелось чихать. Стоя на первом этаже, Ленка тёрла нос и зыркала по сторонам. Ну где же ты?
Наконец, вдалеке показался знакомый вихор – и вот он, Рома, в кипельно-белом халате. Студент-медик.
– Привет!
Неверящая улыбка.
– Елена...
Она натянуто улыбнулась. Эх, Рома, Рома, до чего же ты правильный. Такой правильный, что аж тошно. И почему так? Вроде славный парень, работящий, умный, из хорошей семьи (своя квартира!)... смотрит на неё по-щенячьи аж с детского сада...
А не торкает. Не звучит что-то внутри, как та мелодия, что вмиг захлёстывала при одном взгляде на Оскара. И ведь похожи: оба высокие, чернявые, белозубые...
Но не то Ромка, не то. Нет в глазах той пьянящей искры. Нет смелости, той лихой бесшабашности, от которой в животе горячеет.
Зато она сама с ним – смелая-пресмелая. Не как с Оскаром.
– Ты ко мне?
– Ага. Снимки нужны, поможешь? – быстро сказала Ленка, и улыбка Ромы погасла.
– А. Снимки... Ясно.
Рома кашлянул в кулак. Взгляд его затуманился.
– Так... поможешь? – спросила Ленка, и парень вздрогнул.
– Конечно, Елен. Идём.
Проведя её в архив, Рома стал доставать из коробок пыльные рентгеновские снимки. Совсем скоро они, обрезанные по кругу, станут пластинками, знаменитыми «костями» для стиляг. Взяв шило, дядя Фил с улыбкой проделает в центре каждой отверстие, а потом запишет звук с оригинала. Подпольная студия, проигрыватель, рекордер – и вуаля! Держи новьё, бэйби. Станцуй-ка мне на костях.
– Опять для них, да? – мрачно спросил друг, пока Ленка прятала снимки в чемодан. – Для Оскара?
Она не ответила.
– Что с рукой? – заметив, нахмурился Рома. Взял Ленкину забинтованную ладонь и придирчиво осмотрел.
– Да так, у тёти Евы поранилась, – вырвав руку, объяснила Ленка.
– У Евы? Это у какой?
Ленка закатила глаза, но всё-таки рассказала.
– Ах вот оно что... – понимающе кивнул Рома. – Та плясунья... которой муж ноги отрубил.
Ленка выронила чемодан.
– Как?..
– А так. Ты разве не в курсе?
Ленка отвела взгляд. Ой, дела... Она-то считала, что это из-за войны. Или несчастный случай... Постеснялась, не спросила, а Ева сама успокоилась. Сделала вид, что не было ничего.
– Мне бабка рассказывала, – продолжил Рома, – что она когда-то так плясала! Круче Айседоры Дункан. Сбежать заграницу, с любовником хотела... Но муж с ума сошёл: соперника топором прибил, а ей ноги отсёк, чтоб больше не танцевала... Жуть, конечно.
– Ага... – выдавила Ленка.
«Бедная Ева. Кошмар...»
– Ладно, Ром. Спасибо, – пробормотала Ленка, подобрав чемодан, и направилась к двери.
Друг поменялся в лице. Метнулся наперерез и удержал её рукой.
– Елен, стой! Я билеты купил, в кино... Пойдём завтра?
– Ром, ты прости... Я занята.
У Ромы дёрнулась щека.
– К стилягам идёшь, да? – безошибочно угадал он.
Ленка сглотнула, дёрнулась...
Однако держали её крепко.
– Пусти. Пусти!
– Трахнет тебя твой Оскар – и выкинет брюхатую. Что делать будешь? – с незнакомой злостью бросил Рома и отпустил.
В глазах Ленки вскипели слёзы.
– Да пошёл ты!..
Рома кричал вслед что-то ещё, кажется, просил прощения, но Ленка уже унеслась.
Чемодан бил по бедру. Внутри шелестели «кости».
...Тётя Галя надолго угодила в больницу: перелом ноги, руки, а вдобавок – сотрясение мозга.
Слушая новости, Ленка обнимала зарёванную маму и твердила, что всё будет хорошо. Но перед глазами почему-то стояла Ева. Одинокая. Рыдающая...
«Жалко её», – в который раз подумала Ленка. И на следующий день сама вызвалась проведать старушку. А затем ещё раз. И ещё...
Ленка навела у Евы кое-какой порядок. Пыль и паутина были уничтожены, разбитые фигурки аккуратно сложены в одном месте – Ева нарадоваться не могла.
Именно с ней Ленка делилась горестями. Рассказывала, до чего сильно хочет танцевать. Но неуклюжая, как слон в посудной лавке. В такт музыке не может попасть... А уж буги плясать – вообще невыполнимая миссия.
Ева слушала внимательно. Гладила сухой ручкой её коленку.
– Славные ножки, славные... Научишься. Главное – терпение.
Ленка рассказывала про стиляг. Про то, как не принимают её, хоть и терпят из-за дяди-фарцовщика, из-за пластинок. Выгодно им. А она? Платьица скромные, коса... Она не шикарна. Не Кейт, за которой парни табуном ходят.
Да и осмелься, надень Ленка всё, что дядя подарил, – танцевать не выходит, ни в какую! Что делать?
Ева советовала ходить на танцы в парках. Дома, под музыку, двигаться-плясать. Говорила Ленке показать то или иное движение. Пра́вила, как хореограф...
А когда было настроение – рассказывала про себя.
Как только она не танцевала! И в вальсе сияла, и в танго, и балетом занималась!
– Весь мир, весь мир лежал у моих ног, детка! Веришь?
Ленка верила. Слушала жадно.
– А теперь забыта, – под конец говорила Ева. – Все бросили, все...
– Почему? – несмело спрашивала Ленка.
Старуха усмехалась.
– А боялись. Считали, с нечистой силой якшаюсь.
Ленка вздрагивала, но расспрашивать больше не смела. Она-то не верила ни в Бога, ни во всякую чертовщину, хоть мама и прятала бабушкину иконку.
Старая Ева. Вот и чудит по-своему...
Только про мужа своего ни разу не говорила.
До той бури.
В небе грохотал гром: рокот-предвестие, рокот-предупреждение. В комнате, пахнущей вялыми розами, играл граммофон. Крутилась пластинка.
– Тётя Ева... Тётя Ева!.. – прорыдала, вбежав, Ленка и бросилась к ней.
– Детка! – ахнула старушка.
Музыка исчезла. Гром приблизился.
– Я... б-больше... не могу-у-у... – провыла Ленка.
– Детка... Ну-ну... Успокойся.
Ленка икнула.
– Им плевать на пластинки! Плевать на меня! Им вообще... Н-ненавижу! Оскар... Оск-кар вчера с ней ц-целовался... В губы её целовал, п-понимаете?! Это всё, конец, б-баста!..
Последний вопль совпал с громом. Казалось, пучина разверзлась прямо над ними: миг – и за окном хлынул ливень, застучал дробью по крыше. Дрогнул и погас свет.
Тьма. Тишина. Всхлипы Ленки.
...И бесстрастный голос Евы:
– Детка. Спокойно. Свечу зажги.
Ленка икнула. Неловко нашарила тумбочку, где хранились спички и свечи.
Раскат, чирканье... Глаза старухи – два лунных камня. Ниже – улыбка.
– Значит, не выходит. А хочется, да?
– Оч-чень... – проныла Ленка.
Запах роз и полыни стал гуще. Ева неловко села, растопырив безобразные культи.
– Я тоже хотела этого... когда-то давно.
Ленка подняла на неё взгляд. Полутьма, слёзы, тени в каждом углу – всё это скрадывало силуэт Евы.
– Я была такой же. Почти такой же, как ты. Худая замухрышка, – вдруг ухмыльнулась она.
Раскат грома, молния, сверкнувшие зубы.
Хруст фарфора вдалеке.
Показалось?..
– Да, детка. Я была неудачницей... Веришь?
Ленка не ответила. Что-то скрипнуло, пискнуло, зашипело...
– Помнишь ту запись, детка? – прошептала Ева, и Ленка поняла.
Танцуя здесь, она всегда ставила пластинку из коллекции хозяйки. Но лишь одна, в бордовом конверте, была под запретом.
«Не трогай!..» – не своим голосом завопила Ева, стоило Ленке её коснуться.
Тогда она чуть не уронила её. Ева же, побелев, попыталась улыбнуться:
«Прости, детка. Там... очень хрупкая запись. Я давно не ставлю её».
– Помнишь? – повторила старуха.
Ленка кивнула. Запах оплывающей свечи лез в ноздри. Свечи, цветов... и чего-то ещё. Знакомого, сладко-солёного.
– Я хотела быть лучшей, – прошипела Ева. – Хотела забрать их силу! Их ноги, танцы! И я вызвала Его!..
За окном громыхнуло. Свеча погасла.
– Тонконогий, – сказала Ева. – Он тебе поможет.
«Она... с ума сошла?»
Ленка ничего не понимала. Прилипнув к полу, не могла двигаться. И только слушала, слушала, слушала...
В гостиной хрустело, точно кто-то тяжёлый брёл по осколкам. Руки легко коснулась паутина.
– Тонконогий не хотел помогать, – тихонько рассмеялась Ева. – Но я сумела, я заточила... Я кормила его их душами... А он отдал мне их талант.
Хруп-хруп-хруст. Дрогнула граммофонная игла.
Ленка не могла выдавить и звука.
– Возьми пластинку. Капни своей кровью. Призови его там, где танцуют твои враги. И ты... Ах, Тонконогий, ах, душка!
Ева захихикала в темноте.
«Чокнутая!..»
Дрожа, Ленка приподнялась. Так, потихонечку... Назад, в дверь и...
Рука Евы наручником сомкнулась на запястье.
– Возьми пластинку! Вызови его!
– Пустите!
Ветер выбил стекло. В комнату ворвались вой и дождь.
– Пустите меня!!!
Пальцы разжались, и Ленка врезалась в стену спиной. На улице полыхнула молния, высветив горбатую, застывшую на кровати ведьму.
– Я бы танцевала, – проскрежетала она. – Плясала бы до сих пор. Если бы не Максим, гори он в Аду! Мои ноги... Мой Тонконо...
Ленка больше не слушала. Взвизгнув, она повернулась на каблуках и бросилась в грозу.
За спиной её дрогнула и закрутилась пластинка с джазом.
...Утром в голове так и вертелось лишнее: свеча, граммофон, Ева... Тонконогий...
«Прекрати! – сердито осадила себя Ленка. – Лучше бы об учёбе подумала!»
Не хватало ей подцепить чужое безумие. Ведь Еве точно крышу снесло, как ноги отрубили. Вот и напридумывала сказку о своём прошлом. А какой правильной, умной казалась!
Запястье до сих пор помнило хватку её артритных пальцев. Крепче Ромы схватила...
Ленка вздохнула. Друг приходил к ней и вчера, и позавчера – всё поговорить пытался. Прости, мол, прости, да я для тебя... Ленка убегала.
«Фиг с ним. А вот с Евой что?»
Ленка до крови прикусила губу. Возвращаться туда отчаянно не хотелось. Тётя Галя в больнице, маме некогда... Но ведь пропадёт, старая. Хоть и чокнутая, а жалко.
«Ладно. Попрошу кого-нибудь зайти», – подумала Ленка, утерев багряную каплю, и достала зеркальце.
Сегодня новая сходка у Оскара. Сегодня ей надо быть красивой. Сегодня она станцует так, что ахнут все. Она сумеет!
Отчаяние, накрывшее её вчера, отступило. Ленка не собиралась сдаваться так легко. Ну и что, что он лизался с Кейт? Мы ещё повоюем...
Красивой хотелось быть на все сто. Поэтому ближе к вечеру Ленка достала из нычки самое лучшее: шёлковое бельё, чулки, пышную юбку и шпильки... Помада превратила её рот в пион, пролегли на веках смелые стрелки. Ленка сбрызнула запястья «Красной Москвой» и, счастливая, выбежала из комнаты.
Ахи, охи, уронила что-то тётя Рая...
Плевать.
Плевать, что подумают другие, пускай расскажут маме!
Ленка бежала на танцы, к парню своей мечты, и вслед ей неслось разноголосое: «Стиляга, стиляга!»
Вот и хата.
– Всем привет!
– Хэлло, чувиха...
Искры интереса в глазах, извечная лыба Дэна. И вдруг за спиной – низкоголосое, бархатное:
– Элен... А ты отпадная.
Смешки пропали в стуке сердца.
– Оскар! – выдохнула Ленка.
Стиляга усмехнулся. Присосался к бутылке. Внезапная смелость заставила Ленку шагнуть вперёд и спросить:
– Потанцу...
...Не успела.
Кейт, выпрыгнув чёртиком из табакерки, вцепилась в Оскара и увлекла на диван.
Зубы Ленки впились в губу.
«Не смей. Не смей рыдать при них!..»
Сбоку, обдав облаком одеколона, возник Дэн.
– Хильнуть хочешь? Пройдёмся, как по Броду, «канадским»?
– А пройдёмся! – тряхнула головой Ленка.
«Пускай посмотрят!»
Ленка бросилась в пляс. Ноги, руки – всё задвигалось, как на шарнирах. Голова кружилась, крутилась комната: диван, проигрыватель, смеющиеся пары... От пляса канадским стилем дрожала люстра, падали книги, дыхание сбивалось.
Ленка не видела переглядок. Не слышала смех и шепотки.
Тяжело дыша, Ленка лишь чувствовала, как всё чаще прижимается Дэн. Как мимоходом лапает то зад, то бедро. Оскар же...
Ленка оступилась. Оскар не смотрел и уже не сидел на месте: вот мелькнула спина в красном пиджаке, вот исчезла в коридоре.
– Танцуй, чего ты! – расхохотался Дэн. Притиснул вдруг к себе, вцепился в правую грудь лапищей: – Что тут у нас? Ай, плохая бэйби...
– Пусти!
Музыка стала громче. Смех – тоже.
– Танцевать не умеем? В сиськи ватку пихаем? Думаешь, знаток не отличит? Ай-яй-яй... – вовсю щупая, захихикал Дэн.
Ленка вырвалась. Сзади толкнули – то ли специально, то ли нечаянно, и она отлетела, врезавшись в стол. На ковёр грохнулась ваза, подскочил Дэн.
Увернулась, споткнулась...
Подножка? Ленка плюхнулась на живот, и юбка задралась, оголив зад в шёлковых панталонах.
– Ват а факинг миракл! – хохотнул Дэн и что было сил шлёпнул её по ягодице.
– Не смей!..
– Ну всё, хорош. Чего, как жлобы? Зачем издеваться?
– Дэн, ты совсем? Чего творишь, засранец?
– Зарвался!
Кажется, на защиту Ленки встал не один и не два: куда больше людей. Знакомая чувиха в брюках стала поднимать её – но она, всхлипнув, рванулась из чужих рук и вскочила сама.
– Да пошли вы... Да горите в аду!!! – проорала Ленка и кинулась в коридор.
...За ней никто не бежал. Кому она, дура, нужна? Ведь и Оскар...
Ленка отступила от выхода. Глупая надежда, что с Ним всё у них будет хорошо, погнала её по коридору, на поиски.
«Куда ты делся? Оскар, Оскар, Ос...»
Чей-то приглушённый стон.
Вздрогнув, Ленка оледенела. Вторая дверь в богатой квартире. Щёлочка. Только рукой толкнуть и...
Двое в полутёмной комнате. Оскар и Кейт, которая...
– Гады, – прорыдала Ленка. – Чтоб вы сдохли!..
Прочь, по лестнице, через дорогу – плевать на светофоры! На машины, на репутацию, плевать! Ленка бежала неизвестно куда, в вечер, а перед глазами – голые тела и резкие движения, в ушах – стоны-вскрики...
«Чтоб они сдохли-сдохли-сдохли!»
Ленка упала, разбив коленку. На чулках расплылось пятно. С губы, искусанной, как никогда в жизни, на подбородок потекло горячее. Сладко-солёное, железное, расползлось на языке.
И Ленка вспомнила.
Свечи, розы, полынь, Ева.
«Возьми пластинку. Капни своей кровью. Призови его там, где танцуют твои враги. И ты...»
Ноги ожили сами. Повели её нужной дорогой – медленно, а потом быстрее. Ленка забыла скепсис, забыла про заразное безумие... почти всё забыла. Казалось, что слева, вместо сердца, засели осколки фарфоровой балерины. Не умеющая танцевать, нелюбимая и несчастная, она неслась к домику Евы. Плевать на собак, шпану и бригадмильцев, на всё плевать. И Ленка мчалась, пока из груди не стали рваться хрипы.
Вот и дом. Снова открытая дверь.
Ленка влетела в дом, вопя:
– Тётя Ева!
Ни звука, ни дыхания.
Лишь запах. Тот, каким несёт из подвала, когда там кошка околела.
– Тётя Ева!..
Воздуха стало не хватать. Волоски на теле встали дыбом.
– Тётя Ева...
Надо проверить. Надо подойти, пощупать...
...Или просто включить свет.
Выключатель щёлкнул – электричества нет. Медленно, на ощупь, Ленка двинулась к тумбочке. Нашла огрызок вчерашней свечи, коробок спичек.
Чирк!
Ленка ахнула, хоть уже знала, что увидит. Сморгнула слёзы. Ева лежала на одеяле – раскоряченная, мёртвая. Из лица будто исчезло всё мясо, оставив одну жёлтую шкурку. Ночная рубашка, задранная до пупа, обратилась в пыльный саван, а культи...
«Нет. Они не могли шевельнуться».
Смотреть было жалко.
А ещё гадко и страшно.
Взгляд Ленки вильнул к граммофону. Стопка пластинок на полу. Уголок бордового конверта.
«Возьми его».
Хруст под кроватью.
Ленка вздрогнула и схватила конверт. По голой культе мелькнуло тёмное пятно. Далеко-далеко на улице взвыла собака. Одна, вторая, третья.
– Детка, – знакомо шепнуло в ухо.
«Она мертва. Мертва!»
Щеки коснулась паутина, слетевшая сверху. Хруп-хруп из угла.
– Я чокнулась. Чокнулась, да? – спросила Ленка и захохотала.
Смех оборвался, когда мёртвая Ева отчётливо дрогнула – и стала подниматься. Кадык торчит, запрокинута голова.
– Детка... Тонконогий...
Шёпот со всех сторон. Люди с афиш и плакатов пожирают глазами Ленку.
– Детка, накорми его за меня...
Свечной огонёк дрожит и гаснет.
Хруп-хруст. С кровати падает мёртвая.
Мёртвая!
Ленка попятилась в гостиную.
Шелест. Словно ползёт что-то грузное. Со всех сторон, фосфоресцируя, крадутся плесень и паутина.
– Накорми его душами... и мы потанцуем... Славно потанцуем, славные ножки...
Ноги дрогнули.
Ленка задохнулась – и побежала, прижимая к себе конверт.
...Она не ведала, как это делается. Не знала, что получится. И не верила, что уже утро – а она здесь.
В доме, где жил Дэн. Около его квартиры.
Ленка зажмурилась, открыла глаза. Царапнула руку лезвием.
Боли почти не было. Только глухая ярость. Ненависть, что с криком бьётся внутри.
Ещё вчера Ленка не верила ни в Бога, ни в чёрта.
Что ж... Посмотрим, каков из себя Тонконогий.
Отбросив сомнения, Ленка достала пластинку. Запах пыльных роз, осколков плясуний и балерин. Диаметр – гранд, двести пятьдесят миллиметров... Кажется, ещё вчера она была иного размера. А «яблока», этикетки, так и нет.
Ленка капнула кровью. И не удивилась, когда алое пятно, зашипев, впиталось в линии на пластинке. Точно в кровосток угодило.
А теперь – к нему.
Звонок, и дверь открылась. Бухой, без привычного лоска, Дэн вылупил на гостью глаза.
– Хэлло, – потупилась Ленка. – А я к тебе...
– Ты? Зачем?
– Я хочу... – Ленка покрепче сжала конверт с пластинкой. – Хочу извиниться. И я... я плохо танцую. Научишь меня? Для... Оскара?
На лице Дэна вдруг расползлась ухмылка.
– А научу! Велкам, товарищ Елена!
Она зашла, закрыла за собой дверь. Робко протянула конвертик.
– Это новая, от дяди. Поставишь?
– С удовольствием!
Взяв пластинку, Дэн небрежно бросил её на стол к проигрывателю. Ставить музыку и плясать он не спешил. Вместо этого – шагнул впритык и облапил Ленку.
– Ну чего ты дрожишь, чего...
– Пусти!
«Где Тонконогий?»
– А бёдрышки классные... хоть буферами и не вышла... – шептал Дэн, пытаясь задрать её юбку. – Я это вчера подметил...
– Пусти сейчас же! – Ленка извернулась, пытаясь достать лезвие. Выронила его, попыталась лягнуть насильника...
Не вышло.
Дэн щипнул Ленкину кожу с вывертом и оскалился ей в лицо.
– Не по кайфу тебе? Сама же за этим пришла!
– Нет!
Дэн глумливо приподнял бровь.
– Нет? Не в курсе, зачем ко мне девки ходят? Сама ж сказала: для Оскара! Я горизонтальным «танцам» учу, андэстэнд? Все, кто по Оскарику слюни пускают, ко мне сперва обращаются! Ну чего ты, чего...
Ленка увернулась от слюнявых губ. Ярость внутри стремительно обращалась в панику.
– Оскар не любит невинных овечек. Он по опытным, знающим... как Кейт, – намекающе добавил Дэн.
Намёк попал в цель. Ярость вернулась.
«Тонконогий!..»
Тишина. Нет ответа. Словно кошмар кругом, липкая паутина. Не выбраться. Вот уже рука жадно скользит в трусы.
А дома никого. Один живёт золотой мальчик Дэн.
Если только соседи...
– По... м-мо... ги...
Губы, пахнущие табаком, запечатали Ленке рот, но...
– С-сука!..
Ленку, успевшую укусить, швырнуло к стене.
Перед глазами ещё танцевали круги, когда Дэн, пышущий злобой, встал над ней. На губах кровь, лицо в красных пятнах.
– Хочешь танцы, да, тварь? Будут тебе.
Грубо подняв, Дэн бросил Ленку на стол. С грохотом разлетелась посуда, упала бутылка.
– Сейчас-сейчас...
Сверкая глазами, Дэн прошёл к проигрывателю.
– Что тут у нас? Джаз?
Ленка, скатившаяся на пол, чуть приподнялась.
Секундная тишина – и шипение. После – далёкие звуки вальса.
– Ну вот. Значит, обманула?
«Ева. Она обманула меня...»
Но...
Взвизг пластинки. Приподнятые брови.
– Нет. Вот и джаз. Ого, что-то новенькое, – удивился Дэн. И расплылся в улыбке. – Вот это я понимаю!
Притопнув каблуком, стиляга бросился в пляс с невидимой партнёршей: издевательски-легко, непринуждённо. И «канадским», и «атомным», и «гамбургским»... От стены к стене, вокруг стола, нога – сюда, рука – туда, поворот, пируэт, прыжок, улыбка...
Пластинка крутилась, запись не заканчивалась.
Тонконогий не появлялся.
– А знаешь, что круче всего, Элен? – переведя дух, спросил Дэн.
Дрожа под его взглядом, Ленка ползла дальше и дальше. Вот упёрлась в угол.
Вот и всё.
– Трахаться. Под джаз, – мягко сказал Дэн и, приплясывая, пошёл к ней.
...Но дойти не успел.
Хруп-хруст.
Словно кто-то идёт по осколкам костей. Лицо Ленки тронула паутина.
В люстре лопнула одна лампочка. Вторая и третья.
Дэн выругался.
– Что за?..
Ленка увидела, как Дэн, войдя в узкую полоску света, направился к окну, чтобы полностью раздвинуть занавески. Пластинка стихла. Ожила, выдав не джаз и не вальс – глухой ропот, бормотание, шепотки.
Не дойдя до окна, Дэн хохотнул:
– Ну и пластиночка!
Скрип. Скрежет. Словно мелом по школьной доске. Рука Дэна замерла, Ленка – съёжилась в уголке.
Кажется, парень тряхнул волосами. Вот сжал в кулаке занавеску, вот дёрнул... Огоньки-гнилушки – слабые, болотистые на люстре. А за окном – ночь беззвёздная.
– Не понял...
Хруп-хруст-звяк.
Дикая смесь джаза, вальса и оперы.
Дэн отпустил и вновь схватил занавеску. Раздвинул – и в сердцах сорвал её. Вниз посыпалась пыльная крошка. Целый вихрь, что на секунду окутал его коконом и показал силуэт, поднявшийся с пластинки.
Хруп-цок.
Нечто встало до потолка. Сгорбилось на тонких ногах циркуля. Суставчатые руки, суставчатые ноги. Изящные движения... И пыль-мантия, что вьётся за спиной.
Глаза Ленки полезли из орбит. Дэн, стоя к гостю спиной, стал материться.
– «Шардоне» ты моё, «Шардоне»... Опять, гады, палёное подкинули...
Тонкая тварь провела богомольей лапой по паркету. Шагнула бесшумней кота. Остановилась.
– Расслабься, Дэн. Это всё выпивка виновата, а у тебя...
Глаза, обращённые к Ленке, хищно сверкнули.
– ...А у тебя есть средство. Самое то, чтоб расслабиться.
Дэн смахнул с лица паутину и неспешно пошёл к углу.
– Соскучилась, бэйби? Дэдди порадует тебя...
Ему оставалось два шага, когда ожил Тонконогий.
Лапа, похожая на скальпель, ударила Дэна под колено. Вторая – вонзилась в горло, давя крик.
– Аргх! – одноногое тело шлёпнулось на пол, и кровавая рвота омыла туфельки Ленки.
Тонконогий деловито присел. Взмах, свист! Победный марш с пластинки!
И вот летит в сторону вторая нога. Любовно подобранная, она берётся в чудовищные лапы. Как луковая шелуха, обдираются брюки.
Присыпанная пылью, Ленка не смеет и пикнуть. Лишь смотрит, смотрит и смотрит на страшные чудеса.
Лик Тонконогого – разбитый фарфор и паутина. Зубы – осколки хрусталя. Играет бесконечная, дьявольская пластинка.
Дэн уже не дёргается. Издохший в муках, не ведает, что его волосатые ляжки изучены и поглажены. Тонконогий знает, что делать, и делает всё, как надо.
Он выжимает кровь, избавляет обрубки от кожи и плоти. Играючи ломает кости по одной – раз, два, три...
Хруп-цок – встаёт на тонкие ноги. Кивает Ленке – давай, мол, пляши.
– Нет, – хрип через силу, дрожащие губы.
Тонконогий склоняет голову. Ну что ж, дело твоё...
«...Хозяйка».
Ленка не замечает, как наступает тишина. Медленно встаёт в пустой, светлой квартире.
Ни крови, ни плоти, ни костей. Ни пауков, ни пыли...
Ни Тонконогого.
Внезапно нападает смех. И Ленка валится обратно на пол, в истерике кусая и так искусанные губы.
А потом встаёт. И, ощутив нечто новое в себе, начинает танцевать буги.
Холодный воздух пьянил сильнее шампанского. Подъюбник шуршал, мелькало красное платье меж кустов... На лице сияла улыбка.
Ленка скользила по скверу, не обращая внимания на темноту. Сильная, красивая, новая – она смело шла к своей цели. Словно дух мёртвой Евы вуалью тянулся за спиной: нашёптывал, советовал... хотел их крови.
Вот и клуб впереди. Сегодня там закрытый вечер.
Улыбка Ленки стала шире.
Сегодня все собрались здесь: и Оскар, и Кейт, и другие. Только свои.
Только вот Дэна нет. Куда-то, бедняга, запропал...
Ленка прошла к двери, постучала условным стуком.
– О. Это... ты?
Ленка отодвинула парня в сторону и уверенно прошла внутрь – туда, где крутился карнавал.
– Хэлло, чуваки! – громко, весело прокричала она, перекрыв музыку.
Вскинутые брови, вытянутые лица. Привычные шёпот и смешки.
...А ещё – кислое личико Кейт, что притиснулась ближе к Оскару.
– Ну что, потанцуем?!
Кинув на стол бордовый конверт, Ленка крутанулась вокруг своей оси – и полетела по танцзалу.
Музыка, пока обычная, подхватила и унесла, напрочь снеся крышу. Ленка плясала, как прежде никогда, и смешки незаметно исчезли.
Где-то надрывался саксофон, дребезжали бронзовые тарелки. Ленка ломала себя в танце, крутясь волчком. Не видя одобрительных кивков и вытянутых лиц чувих, не замечая чуваков, что бросились к ней, стремясь поскорей обнять.
Ленка плясала – хохочущая, мокрая...
– Новая пластинка! От дяди! – торжествующе вскричала она, вновь поднимая над головой конвертик. – Оскар, детка, поставь!
Вздрогнув, Оскар поймал брошенное. Кейт вздёрнула нос. Но, стоило игле опуститься на тёмную гладь, лицо её стало другим.
– И правда новое...
– Я и не слышал...
– Вау, чуваки!
– Камон танцевать!..
Они бросились в пляс.
Улыбаясь, Ленка отступила к стене. Хруп-хруп за каждым стоном сакса.
Свет лампочек гас. Они не замечали этого. Разгорячённые, пьяные, враги дёргались в танце, вертя всем телом.
Паутина и пыль по дощатым стенам. Полутьма и всё более громкая музыка.
...Убийственный джаз.
Тонконогий явился при остатках света. Последняя лампочка налилась рубиново-красным, и в музыке прорвался чей-то визг.
Лапа-скальпель пробила живот Кейт насквозь, подняла её в воздух куском мяса на шампуре... Отшвырнув прочь, нацелилась на новую жертву.
«Убей их всех!» – шипит Ева в голове.
Вопли кругом, паника.
Трое бросаются к выходу – но Тонконогий быстрее. Пируэт балерины, «мостик» на руках – и тощие ноги разом рассекают штаны и плоть. Обрубки людей орут, марая багровой жижей старые доски.
Вместо выхода и окон – индиговая тьма. Нет больше выхода. Не предусмотрен.
Но Кейт всё равно ползёт к нему. Вот упрямая.
Спину облепили рыжие патлы. Кейт ползёт по пыли, рыдая и скуля. Красный след тянется за ней, как слизь за улиткой.
Игольная нога пробивает левую ладонь. Пришпиливает, словно бабочку к полу. Тонконогий, сломавшись в талии, опускает к орущей девке разбитое лицо. Подносит к её щеке руку, из которой тянутся пальцы-шила.
Мгновение – и вверх бьёт горячий фонтан. Воздетая за волосы, отрезанная голова летит мячом. Стукается о стенку и отскакивает к ногам Ленки.
На её губах улыбка.
Ленка приседает, суёт пальцы в раззявленный рот. Ну, где твои пухлые губки, Кейти? Где твои сиськи и ножки? Тонконогий, отодрав их от жалкого торса, уже швырнул остатки в толпу. Вопли, данс макабр...
Ленка обмазывает чужой кровью губы. Вот лучшая помада, дядя!
Тонконогий, разметав троих, крутится под джаз и «канадским», и «атомным». Но где Оскар?
Ленка видит, как он пищит. Забился в уголок, думает, что невидим.
– Возьми его! Возьми, Тонконогий!
Он слышит. Идёт по телам прямо в угол. Пыль шлейфом летит за спиной, цокают острые ноги.
Оскара хватают за «кок». За все его потные, жидкие космы. Вздёргивают, как на дыбе, и скальпель-гигант ударяет в живот.
Ленка улыбается. Ей нравятся эти его крики.
Пластинка визжит, визжат и остатки людей. Дощатый пол тёмный и липкий. Чёрное, белое, жёлто-красное, культи и обломки костей...
Музыка громче. Она прекрасна.
И она. Она лучше всех!
Ленка хохочет и пускается в пляс на костях.
Каблуки разбрызгивают кровь, что марает чулки на славных ножках. Вертится юбка цвета мака. Кружится голова. И Тонконогий...
Внезапная тишина.
Хруп-звяк-цок.
«Ты не она».
Ленка открывает глаза. Тонконогий застыл над ней. Богомол в засаде.
«Похожа. Но не Хозяйка».
– Я... – хрипит Ленка. Её вдруг накрывает ужас.
«Не она. Я понял. Кровь другая... Тоже вкусная», – звучит в голове холодное, задумчивое. К порезанной ладони Ленки тянется скальпель-рука.
Но дотянуться не успевает.
Ленка шарахается. И, развернувшись, прыгает во тьму.
...Ленка бежала по ночной улице босиком, давно посеяв туфли. На чулках, губах и руках – кровь, глаза выпучены.
Ей повезло. Ей несказанно повезло.
Чернота выхода оказалась иллюзией. Пробив преграду, Ленка вылетела в коридор, на улицу, и понеслась.
Запыхавшись, минут через пять, она обернулась. Не бежит ли сзади он, не видно?..
Его нет. Зато в паре метров:
– Эй, смотрите!
Ленка затравленно оглянулась.
Пятеро парней. Красные повязки на рукавах.
Бригадмильцы.
– Стиляга! Хватай!..
Вскрикнув, Ленка сорвалась с места.
До дома оставался квартал, когда жёсткая ладонь ухватила плечо. Ленка заверещала, пытаясь вырваться.
– Ну, гадина...
– Пусти её!
«Рома», – ошалело поняла Ленка, когда друг, внезапно возникнув на пути, врезал в нос бригадмильцу со всей силы.
Хруст, вопль.
– Бежим!
Они промчались две улицы и остановились.
– Я искал тебя... я хотел... Ох, Елена! Ты упала, ты ранена?! – ахнул друг, разглядев её. Тут красные пятна, там...
Ленка же молча смотрела на него. Кровь, бурлящая от погони и того, что случилось ранее, вдруг толкнула вперёд, и Ленка кинулась на Рому, жадно целуя в губы.
– Ел-лен...
Крепкие руки на талии: сомкнулись – не отодрать. Беготня и Ромина квартира. Вниз летят рубашка, брюки, платье...
Утром, раскрыв глаза, Ленка увидела поднос с завтраком. Рома сидел рядом, на кровати, и водил пальцем по её груди.
Всё, что было вчера, до него, казалось каким-то ненастоящим, смазанным. Будто и не было никогда. Ни Евы, ни пластинки... ни Тонконогого...
Кошмар. Морок. Только и всего.
Ленка скорей притянула Рому к себе. Солнце заливало комнату и сброшенную второпях одежду, на которой...
Ленка окаменела.
Пятна. Кровь.
«Не кошмар. Это… была я?..»
Пальцы судорожно сжались.
Она и правда натравила монстра. Вчера она убила...
– Милая, что такое? Ты дрожишь, – отстранившись, спросил Рома.
Ленка выдавила улыбку.
– Всё хорошо. Наверное... наверное, простудилась. Знобит что-то.
«Вчера ты убила...»
Ленка выскользнула из объятий и побежала в ванную. Её тошнило.
...После завтрака они собрались идти к маме. Объяснять, что было вчера – и что будет теперь. Пока Ленка стирала чулки и платье, Рома включил проигрыватель, и комнату заполнил марш Мендельсона.
– Милая! Потанцуем?
Ленка дрогнула, поймав в зеркале свой неуверенный взгляд. Затем заставила себя улыбнуться.
«Что ты? Это же не та пластинка».
Ту она никогда не вернёт. Никогда-никогда.
«Никто не узнает. Никто не найдёт меня. Это было наваждение. Всё. Забудь. Забудь. Забудь!..»
– Милая?
– Иду!
Обняв Рому, Ленка закружилась по залу. Парень сиял, и она сияла, она изо всех сил пыталась сиять, пока не...
Пластинка дрогнула и встала.
– Что за?..
Рома пошёл к проигрывателю. Он не успел дотронуться до него, когда пластинка закрутилась вновь.
Только Мендельсона сменил джаз.
– Что?..
Комнату вдруг заволокло чёрным. Зеленоватым сиянием зажглась люстра.
...И Ленка омертвела, когда у двери вырос Тонконогий.
Раз – и Рома обернулся на хруст. Два – мелькнули ножницами руки. Три – полетели в разные стороны ноги и торс.
Распахнув рот, Ленка беззвучно орала, пятясь к стенке.
Из углов комнаты ползла светящаяся плесень, пыль. В ушах хрустел разбитый фарфор.
И тут:
– Детка...
Крик всё же прорвался.
Белая, в слезах, Ленка увидела, как к ней, фосфоресцируя, ползёт мёртвая старуха. Вжих – и культи проехали по паркету, вжих – корябнул зажатый в руке топор.
Тонконогий стоял у стенки, как солдат при генерале. Не двигался. Не нападал.
Смотрел на хозяйку Еву.
Напитанный чужими душами, он передал Ленке достаточно талантов.
...Только не для неё.
– Славные ножки, – прошамкала старуха, добравшись до Ленки. Сухие пальцы любовно огладили дрожащее колено. – А теперь и умелые.
Ленка всхлипнула.
– Мне подойдут, – улыбнулась Ева, добравшись до неё.
И занесла топор.
#ЯнаДемидович