Он заявился ровно в полночь, чёрный, как душа инквизитора, и косматый, как бурый медведь. Нахально задул свечу, вальяжно развалился на диване, у меня в ногах, и ухмыльнулся:
- Чисткой занимаешься? У Верхних помощи просишь?
- Угу, - буркнул я, с интересом рассматривая того, кого давно ожидал увидеть.
Большой, бесформенный, наглый и бездушный, как паровоз перед Карениной, чёрный как антиматерия. И только два огненно-жёлтых глаза светились в комнате, погрузившейся во мрак. И он был частью этого мрака, духом её. Я почувствовал, как в подвале от ужаса разбежались пауки и мыши, ощутив присутствие духа тьмы. Луна за окном съёжилась и поблекла.
Кошка с шипением сорвалась с дивана, и убежала прочь. И даже домовитый, который никогда не показывался, только постукивал и чихал по углам, резво сорвался со своего привычного места на телевизоре, и спрятался за кресло, наивный.
- Федя, - негромко окликнул я домового,- ты не бойся, я разберусь.
- Ты себя успокой, - хмыкнул Мохнатый,- домового бесполезно. Он то меня хорошо знает, лет двести уже. Цыц,- рявкнул он в угол, и за креслом дробно застучали зубки Феди.
- Не обижай маленького,- спокойно попросил я.
- А то что? Перекрестишь? Три раза ха-ха! Напридумывали себе мифов для успокоения, правде в глаза посмотреть боитесь. На меня это не действует. Святая вода, чеснок, осиновый кол, серебряная пуля тоже, кстати, не работают. Потому что нет никакого Бога, который за вас заступится. Я – есть. А Бога наверху нет. Я – это ты, а ты – это я. Я всегда был с тобой, с детства. Повспоминай, а я напомню, если чего боишься вспоминать.
Тебе пять лет, ты в гостях у Генки из соседнего дома, и в игрушках нашёл завалявшийся рубль. А дома у тебя жрать нечего, до зарплаты отца ещё три дня, и нет даже хлеба. Тебе было стыдно, ты понимал, что фактически воруешь, но рубль тот взял. Помнишь?
Я вспомнил. И правда, было. А на следующий день купил на этот рубль хлеб, молоко и гречку. До зарплаты бати продержались, матери даже занимать у соседки не пришлось и унижаться.
Видя в темноте как я переменился в лице, мохнатый торжествующе хохотнул:
- Вижу, вспомнил. И сейчас стыдно, да, маленький мой? Это я тебя заставил! Дальше. Тебе восемь, лето, жара, ты садишься в автобус на конечной, очень хочется пить. Прям до жути. В пустом салоне ты задумался перед кассой: а хорошо бы сэкономить три копейки на квас? Это тоже я тебе подкинул мысль,- похвастал мохнатый.- Правда ты, гад, бросил-таки в кассу все шесть копеек и оторвал билет. Но зато как тебе стало стыдно, когда водитель, видевший всё в зеркало, на весь салон сказал в микрофон: «И больше так никогда не делай, пацан». О, как у тебя загорелись уши, и пить сразу расхотелось!
Дальше.
Тебе двенадцать, твоего дружка Костю бьют за школьным гаражом трое. Ты поначалу влез и вступился, а потом тебе разбили лицо, и ты плевался кровью в стороне, и ничем дружку не помог. Помнишь того здорового кабана, на голову выше тебя и в полтора раза тяжелее? Так это тоже был я,- издевательски закончил мохнатый.
Конечно, помню, ещё бы. После этого случая и пошёл в секцию бокса. И однажды после тренировки зимой топал на остановку ехать домой, сжимая в кармане пятак на троллейбус. И тут появились они. Все трое. Я не знаю, может нюх у них какой-то особый искать себе жертву. Только появились они совсем некстати, о чём ещё не подозревали.
- Слышь, пацан! Деньги есть?
- Нет.
- А если найду?
Почти полвека прошло, а современная гопота от тех, из моего детства, ничем не отличается. Ну, никакой фантазии.
- Ну, попробуй.
- А ты чё такой смелый? Боксёр походу, - пнули по перчаткам привязанным к спортивной сумке. Завязки порвались, перчатки сиротливо упали в снег. Какой-то гнусный голосок внутри вкрадчиво подстрекал: «Беги! Их трое!» И я бы, может, и сбежал. Очень хотелось. Но не мог оставить боксёрские перчатки на снегу, за которые родители отдали десять рублей. По тем временам это много.
Первый удар получил здоровый, тот самый, что бил Костю за гаражом. Костяшками пальцев в переносицу. По хер правила, я не на ринге, передо мной не спарринг партнёр. Это очень больно, мгновенно перестаёшь видеть и теряешь ориентацию, я знаю, сам не раз получал. Один выбыл из событий.
Двоих других я месил уже почти по правилам, обдирая в кровь кулаки, но не особо соблюдая правило «ниже пояса и в затылок не бить». Прости, тренер, нарушу. Окропили снежок красненьким…
Я не знал тогда, что толстый – сын инструктора райкома, и быть беде.
Дальше – нервотрёпка матери, милиция, постановка на учёт в детскую комнату как хулигана. Могло быть хуже. Подписку о неприменении своих навыков вне ринга все давали, вплоть до уголовной ответственности.
Зато сохранил пять копеек, и домой не шёл пешком десять кварталов.
- Чё, вспоминается? – вклинился мохнатый.- Я тебе больше скажу. Вспомни все свои болезни, когда казалось, что не выживешь. Реанимацию вспомни. Кошмарные сны по ночам, когда на грудь тебе падал чёрный ком, душил, ты типа просыпался, но не мог пошевелиться. Всё видел, всё понимал, мысленно кричал той, которая спала рядом: «Разбуди!!!». Но потом вставал сам.
Было, помню. Много раз. Сон во сне. Как будто просыпаешься, всё видишь, понимаешь, слышишь, чувствуешь, но говорить и шевелиться не можешь. Чувствуешь, что захлебываешься как водой: ещё секунда-две и перестанешь дышать. На груди чёрный и злобный комок который душит, и видишь его, как он чёрно ухмыляется, рядом спит женщина, кричишь ей, надрывая связки, потому что сам проснуться до конца не можешь. А она не слышит, потому что я в этот момент в параллельной реальности. И в последний момент, когда кажется, что уже всё, край, удавалось подняться и сесть, вернуться в эту реальность. По лицу пот, вены на висках вздулись от напряжения и давления, сердце бешено колотится, и полное бессилие. Но можно дышать…
- Это я тебя отпускал на время, чтоб прийти снова. Скучно было бы убить сразу. Сонный паралич называется, развлекаюсь так иногда.
Ну, что? Теперь ты понял, что нет никаких вышних, есть только нижние, в моём лице? И ты без моего разрешения и шагу в жизни не ступишь. И все вот эти чистки, свечи, – туфта. Твои фантазии. Вспомни всех женщин, которые пылко в тебя влюблялись, а потом так же пылко ненавидели за то, что пылко влюблялись. Тоже моя работа,- торжествующе закончил мохнатый и подбоченился.
Встав с дивана, я подошёл к свече и снова зажёг её.
- Эй, эй! Ты чего? А ну, погаси. У меня от неё глаза болят, почти не вижу.
- Щас ещё больше заболят, и ещё меньше видеть будешь.
- Ты чё это задумал, а? Ты это брось!
Как тогда, в детстве: кулак сжался, только ментально, и я врезал костяшками пальцев в переносицу. По хер правила. Я почти не нарушу правила, только одно: не бить ниже пояса и по затылку. Прости, верхний тренер. Окропим диван чёрненьким…
Бил остервенело, пока не почувствовал как кулаки реально заболели, и из-под ногтей засочилась кровь. А на душе стало легче.
Мохнатый взвизгнул, сжался, стал уменьшаться в размерах, превратился в маленький чёрный комочек на диване, как клякса от чернил.
- Вот так, мохнатый, - потёр я разбитую руку.- Наверху Бога нет, верно, там разум. А душа Бога во мне. Он, а не ты. И помощь просить нужно. И чистки мои полезны, как видишь. Теперь по жизни так пойдём: без моего разрешения шагу не ступишь. Просёк? Не слышу!
- Да, - прохныкала клякса.
- Громче!
- Да! Слышу!!
- Вот так. Ну, пойдём, мохнатенький мой.
- Куда на ночь глядя? - простонала клякса
- Для начала в кухню. Надо ж своих вернуть, которых ты, сволочь, напугал.
Выйдя в кухню, я налил два блюдца молока, вернулся в комнату и поставил блюдца в угол, возле кресла. Подлетела кошка, стала аппетитно лакать и мыркать. Во втором блюдце молочко тоже подёрнулось рябью, и невидимый Федя благостно заурчал от удовольствия и покоя в доме.
Вообще-то его Феофаном зовут. Но он просил звать Федей.
© Алексей Клёнов
Другие работы автора #АлексейКлёнов
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 3