Опухоль часть 1

Я вообще-то всегда знал, что рано или поздно мне придется сделать эту операцию – как сейчас помню, вернулся домой – лицо опухшее – этакое утро в китайской деревне, и кожа на носу треснула. Смешно сейчас подумать, что это я, четырнадцатилетний дурак полез к чеченцу на две головы выше меня ради какой-то девочки, которую я потом никогда в жизни не видел. Но нос мне в итоге сломали.
И вот уже здесь, в Мюнхене, годам к двадцати пяти, у меня начались регулярные головные боли. Спал я тоже с трудом – постоянно стучало в висках, храпел я так, что наутро болело небо. Как будто этого было недостаточно, все чаще я ловил себя на мысли, что у меня слегка приоткрыт рот, словно я олигофрен какой-то – воздуха, вдыхаемого носом, совсем не хватало. И вот, однажды, придя к врачу, я выяснил, что мне необходима операция. Искривленная перегородка продолжала расти, был немалый риск, что одной из ноздрей я лишусь, а хрящевая ткань напополам с костью изуродует меня до неузнаваемости, разрастаясь мерзким нарывом прямо у меня на лице. Честно скажу – семье пришлось меня поуговаривать – все-таки это была моя первая в жизни операция, по крайней мере, в сознательном возрасте. Но все уверяли меня, что немецкие больницы не имеют ничего общего с тем, что я видел в России, что операция плевая, и вообще - нельзя запускать свое здоровье. Так, подгоняемый напутственными речами, я оказался на аллее, ведущей в Гросхадерн. Больница была просто громадной. Мне еле хватало глаз, чтобы объять ее размеры – она вздымалась этакой хромированной стеной над больничным парком, разрасталась в сторону уже более приземистыми парковками, станцией скорой помощи, приемной и достроенными недавно хирургическими отделениями, что нависали на колоннах прямо над столовой для персонала в парке. Я почти устал, идя по коридору до отделения G, в которое мне дали направление. К тому же сумка от ноутбука у меня слишком тяжелая и неудобная – плечо мне тянуло вниз так, будто меня перекосил ДЦП. На двенадцатом этаже меня встретила медсестра и показала палату, предложив располагаться. Палата была просторная и уже как будто обжитая – тут книга на прикроватном столике, там букет цветов в вазе, наушники на подушке. Сложив вещи в шкаф, я запер его на простенький чемоданный замок в четыре цифры, я начал осматривать свою новую обитель на ближайшие четыре – пять дней.
Первое, что бросилось в глаза – это широченное окно, выходящее на парк. Впрочем, внимание мое привлек не вид на кроны деревьев, и не старики, выгуливающие мочеприемник под августовским солнцем. Ни облачка не было на небе и с нарастающим удивлением, я осознавал, что вдалеке, но очень ясно, как на фотографии видны Альпы. Серый хребет будто подводил границу города, черту, где заканчивались владения человека. Правда, мне, как представителю своего поколения, прежде всего хотелось узнать, есть ли в больнице Интернет. Разумеется, беспроводной связи не было. К счастью, предполагая такой расклад, я успел накачать себе несколько хорроров, пару сезонов любимых сериалов и, конечно же, у меня был еще не пройденный «Ведьмак». А на общение должно было хватить и мобильного интернета.
В палате места было на троих, однако, кровать посередине оставалась покрыта полиэтиленом – значит, пациентов здесь всего двое. Сам я расположился у кровати поближе к окну и маленькому, какому-то жлобскому столику. Кровать же моего соседа располагалась у шкафчиков и двери в туалет – маленький закуток с унитазом и раковиной, расположенными так, что можно было, извиняюсь, «сидеть» и мыть руки одновременно.
Очень скоро – в течение получаса меня забрал врач – молодой парень, чуть старше меня. Пройдя стандартные анализы, я был направлен на «консилиум». Ощущение от «консилиума» было странным – все со всеми разговаривают, но только не со мной. Впрочем, центром разговора являлся я – мне давили на нос, тянули его в разные стороны, заглядывали в горло, даже дули. Самое, впрочем, неприятное ощущение запомнилось сильнее других.
Задумывались ли вы когда-нибудь, насколько глубоко можно засунуть человеку в нос вязальную спицу? Ответ прост: целиком. Это было, наверное, самое мерзкое из того, что я когда-либо испытывал – холодная металлическая трубка сначала вошла в ноздрю, потом застопорилась, но старенький доктор, чем-то похожий на писателя Чехова, что-то крутанул, слегка надавил, и тут я испугался, что сейчас мне проткнут мозг – проталкивая какие-то сгустки, расширяя мою плоть, эта спица ушла в мою голову целиком. От боли из глаз моих потекли слезы, поэтому я не видел, что за изображение вывел пожилой двойник Антона Павловича на стену, при этом изъясняясь малопонятными терминами.
В общем и целом, план операции был таков – сломать перегородку, вынуть хрящи, соскоблить наросшую кость и срезать кожу, которой уже начала зарастать малоиспользуемая ноздря. Когда я, наконец, вернулся в палату, мой сосед уже обедал. Со спины он казался каким- то ненастоящим, нереальным – маленькое тельце восседало на стуле, казавшимся непомерно громадным по сравнению с тщедушным телом, только громадная, неровная голова возвышалась над спинкой стула, непомерно тяжелая, раздутая вправо. Я сел напротив соседа и протянул ему руку, поздоровавшись. Сосед представился Паулем. Рука у него была маленькая и слабая – можно было разглядеть каждую косточку под тонкой кожей. Я старался не пялиться, но Пауль помимо воли притягивал взгляд – так не можешь остановиться, глядя на калек и уродцев. Маленький человечек без возраста был похож на ребенка, больного прогерией – синие вены глубокими трещинами бороздили бледную кожу, лицо было стянуто к правой стороне перевязкой, закрывавшей правую часть головы и глаз. Бедняга без аппетита поглощал принесенный медсестрой обед – какой-то салат, бобы и обезжиренный йогурт. Мой обед оказался внушительнее – фрикадельки с соусом, картошка фри, булочка, чай и что-то похожее на консервированные ананасы. Обедать рядом с Паулем было сложно – тот постоянно всхлипывал, втягивал в себя текущую из носа слизь, неловко обращался с вилкой и собственной челюстью – его бобы то и дело валились изо рта обратно на тарелку, видать, он еще не до конца отошел от наркоза. Я съел все, кроме желтой дряни, которую я по ошибке принял за ананасы – это оказались маринованные в меду и горчице чищенные огурцы. Меня едва не стошнило, когда я попытался проглотить эту гадость. Зажав рот, я убежал сплюнуть мерзость в унитаз, сосед, похоже, принял мою реакцию на свой счет и забрал еду к себе на прикроватный столик, не сказав мне ни слова.
Свою невероятную удачу наблюдать Альпы в окне я вскоре ощутил совершенно иначе – когда, чтобы покурить, мне пришлось отправиться на первый этаж, а потом еще и отшагать добрые метров пятьсот по коридору, прежде чем я оказался на улице. В больнице этой, оказалось, очень легко было заблудиться – десятки лифтов, идущих лишь до определенных этажей, какие-то переходы, тупики и двери, которые можно открыть изнутри, но не снаружи. По пути обратно, я чуть было не отчаялся найти свое отделение – на пути мне не встретилось ни одного сотрудника больницы – лишь скорбные тени пациентов, на костылях, колясках, с разнообразными неаппетитными пакетами в руках, катетер из которых уходил под больничную «распашонку». Когда я вернулся, наконец, в «черепно-лицевую», меня отловила медсестра и посоветовала лечь пораньше спать – операцию мне назначили на семь утра. Мне вкололи какое-то успокоительное перед сном, чтобы я поскорее уснул. Когда я из душа вернулся в палату, сосед уже спал. Несколько раз сквозь сон я видел, как какая-то полная фигура гладит по голове Пауля. Надо же, а я думал, что после восьми посещения запрещены.
С утра я оказался в крайне неловкой ситуации – спать я привык, в чем мать родила, и компания врачей и медсестер вокруг кровати были совсем не к месту. Улыбчивая медсестра с платком на голове протянула мне больничную «распашонку» и компрессионные чулки. Натянуть их, я вам скажу – та еще задача, особенно с моими «страусиными», как их называл отец, ногами. Самому мне никуда пойти не дали – прямо на кровати меня покатили в лифт, оттуда в какую-то комнату, где под капельницей лежали мои «товарищи по несчастью». Капельницу воткнули и мне, тут же я почувствовал, как время замедлилось, взгляд затуманился, я залип на собственную кардиограмму на мониторе, и вскоре уснул. Дальше все как будто в тумане – меня снова разбудили, переложили, не вынимая капельницы, на другую каталку, и снова куда-то повезли. Надо мной склонилась пожилая тетушка-анастезиолог. Предложила смотреть на картинку, закрепленную на потолке – это была фотография Изара. Я пошутил что-то глупая, что картинка-то фотошопленная – никогда пляжи Изара не были такими безлюдными – тетушка посмеялась, видимо, нетребовательная к юмору – да и чего ожидать от человека, на которого начинал действовать наркоз. Медсестра – ее ассистентка продолжала шприц за шприцем что-то вкалывать в мою капельницу. В какой—то момент вены начало тянуть – будто кто-то наматывает их на гигантское колесо, я поморщился от боли, и тетушка-анастезиолог начала массировать мне запястья. Наконец, меня попросили начать считать от одного до десяти по кругу. На первой же цифре три мои глаза как будто провалились куда-то внутрь черепа, тело сделалось деревянным, более не принадлежащим мне, и последнее, что я помню – это безлюдные берега Изара и его шумные воды. Очнулся я уже в какой-то «мертвецкой» - куда ни посмотри, всюду на кроватях лежали тела, распластанные, неподвижные, похожие не на людей, а на вещи. Стоило мне начать вертеть головой, ко мне тут же подбежала медсестра, задала несколько дурацких вопросов – вроде «как меня зовут, когда я родился» и так далее. Я отвечал, и вроде бы даже правильно – сконцентрироваться не получалось, голова была тяжелая и пустая, словно чугунный котелок или шар для боулинга. На носу что-то мешалось – ощущение было, точно я пьяный уснул на вписке и мне приклеили клоунский нос. Не помню, как, но я оказался в палате и был предоставлен сам себе.
продолжение следует
#GermanShenderov