Ветеран

Собрались мы с Настей на кладбище. Взяли грабли, краску голубенькую, кисть, бутылку с ацетоном и водой. Время подошло. Не помирать само собой, хотя, кто знает, сколько нам осталось, а могилки подправить да оградки подкрасить. На носу пасха, а дел на кладбище много. Родственников и знакомых почитай полгорода уже переехало на вечное поселение.
У родственников, конечно, приберемся, да знакомых проведаем.
Стоило мне переступить черту кладбища, как нахлынули воспоминания. Здравствуй Петр Сергеевич! Пусть земля тебе будет пухом. А вот и Павел Николаевич поблизости.
Привет и тебе мой старый боевой товарищ. Кто ж знал, что такой балагур и бабник раньше всех представится? Думали, сто лет проживет. Оно вон как вышло….сердце слабое оказалось. А он уж и водку пить почти перестал. Поздно. Не бережем мы себя смолоду, а спохватываемся часто поздно. Эх! Невесёлые мысли первый признак надвигающейся старости. Хотя, какой черт, надвигающейся! Она уже наступила на нас давно и бесповоротно. И в этот момент грусть захватила меня целиком, накрыв волной безысходности. Но я все, же удержался на плаву, вспоминая то хорошее, что было у меня в жизни. И часто это хорошее связано с друзьями, сотрудниками которые нашли свой покой здесь, на кладбище. Ведь по большому счёту большую часть жизни люди проводят на работе. А менты, пожалуй, и всю жизнь. И как тут не вспомнить бессонные ночи дежурств и розыскных мероприятий, и других мероприятий, которые мы иногда устраивали. Помню, обмывали как-то, у Сергеича то ли сын родился, то ли дочь. Водка после семи кончилась и магазины как на грех закрыты. Советское время не теперишное. Водку ночью только в ресторане взять можно было или у таксистов….
Да, веселое было время. Молодой был. Ждал от жизни только хорошего. Не смотря на то, что хорошее она не так уж и часто приносила. Но с течением времени все прошедшее, связанное с молодостью рассматривается исключительно в розовом цвете.
Вспоминая старое, так незаметно и добрели мы до знакомых могилок. Стали прибираться. Настя сгребала прошлогоднюю траву и листву, а я, затрамбовав её в мешок, таскал на свалку. Мусорку люди устраивают, как правило, у старых заброшенных могилок, с покосившимися крестами и земляными провалами. Высыпая листву в кучу я обратил внимание на ржавую табличку, отвалившуюся с одного из крестов. На табличке надпись еле видная, но вполне читаемая. « Голубев Николай Андреевич 1945-1985»
Голубев, Голубев…Что-то знакомое? Неужели он? Тот самый? С которым мы виделись однажды? Конвоировал я некогда одного Голубева…Вот значит и свиделись.
Судя по заброшенности могилы, это он, из родственников у него никого не было, да и возраст подходит. Вот значит как? Обрел ты вечный покой. Встретил свой очередной праздник победы и успокоился. Я присел на корточки возле креста и прикурил сигарету.
Сунув сигаретину в рот, принялся прилаживать отвалившуюся табличку к черному потрескавшемуся от времени кресту, прикручивая её проволокой из венка .
« Дело было весной 80 года. Провожал я жену с ребятишками на море. Стоим мы в аэропорту, скучаем. Ночь на дворе. Самолет вылетает в 24:00. Аэропорт полупустой. Как вдруг вижу, два сержантика тащат за руки парня. Не то чтобы молодого, мужчина среднего возраста не женатого, лет 30-35, худощавого телосложения, пиджачок, стиранный неоднократно, одет бедненько, но аккуратно. Особых примет не имеет, и ничем особо из толпы не выделяется. Только взгляд у него уж больно тоскливый и беспокойный. Сразу видно, что не в себе человек. На пьяного не похож, значит псих, поставил я диагноз про себя. Это сейчас первым делом бы решили, что обкурился или на баяне сыграл. В то время дурью не маялись, народу водки хватало.
А вдруг террорист? Мелькнула у меня шальная мысль. Был случай, знаем. Приходила ориентировка на попытку угона вертолета в Кемеровской области. Два ничем не примечательных пацана, решили улететь на нем в Японию. Самураи сраные, мать их!
Вооружившись обрезом от охотничьего ружья, проникли на взлетную полосу и, угрожая пилоту, взлетели. Не далеко они, правда, улетели, но шума наделали. Движимый каким-то
шестым чувством, я засуетился, дежурно чмокнув жену и деток, усадил их в автобус, отвозящий до самолета, и попрощался. Только старшенький мой, подозрительно на меня посмотрел. Сашка у меня сообразительный, четырнадцать лет пацану было, догадался, что завелось у меня шило в заднице на предмет некой срочной работы. Я побежал в дежурку аэропорта узнать на счет задержанного.
- Тут такое дело,- сказал дежурный Ерошкин, вертя паспорт задержанного в руках. – С Москвы нам его прислали.
- Он что Московский что ли?
- Да нет местный, - с тоской в голосе ответил Ерошкин.- Он, понимаешь, каждый год летает в Москву и 9ого Мая однополчан ищет на Красной площади.
- Так ему же лет 30, какие на хрен однополчане?
Я открыл паспорт. «Голубев Николай Андреевич 45ого года рождения, место жительства город Н-ск, прописка на месте, печати о заключении брака нет, детей нет соответственно, не судимый.» Я хмыкнул.
- Псих, что ли?
- Конечно, псих! Псих подготовленный, начитанный. Он тебе если хочешь, всю войну расскажет. На каком фронте воевал, и кто командующий фронта был, и дивизии, и полка, и роты, вплоть до комвзвода. Все лица реальные. Кроме него. Впрочем, он тоже лицо реальное. Как там тебя?
- Лейтенант Суржиков Алексей Петрович …
Задержанный поднял глаза на меня и хотел, видимо, представится по всей форме, но передумал.
- Выясняли, - кивнул Ерошкин,- был такой. Погиб в Апреле 45ого. Из их полка вообще никто не дожил до победы. Так он фрукт безобидный, сторожем на стройке работает, но каждую весну его клинит и едет он в Москву на Красную площадь однополчан разыскивать. Там его отлавливают и нам назад бандеролькой. Шестой год уже его тут встречаем. А до этого поездом ездил. Слушай, Васечкин, ты вроде свободен?
- А что? – Почуял я подвох.
- Закинь его на конечную остановку 25ого. Будь другом? А? С психушки пока за ним приедут. Дозвонится им, не могу. А тебе по пути.
В общем-то, на полном основании я мог послать дежурного капитана Ерошкина в космос,
далеко и не обидно. С каких это пор дежурный аэропорта, пусть и старше званием, может указывать оперативнику уголовного розыска? Но поддерживать дружеские отношения надо. Тем более, что наш то уазик починили, иначе как бы я семью в аэропорт привез.
- Да не бойся ты Васечкин, он не буйный. Он в психушке каждую весну отдыхает. Проколют его пару недель и отпускают до следующего сезона
- Да не боюсь я Коля. Давайте его ко мне, довезу.
- Вот и ладушки! Хлопцы, закиньте «ветерана» к старшему лейтенанту в машину.
Голубева загрузили ко мне.
А то, что произошло дальше, врезалось мне в память основательно. Можно сказать навсегда. Голубев в машине, попросил закурить, и я угостил его сигаретой. Чиркнув спичкой, поднес к сигарете. Пламя спички, неровное и трепетное осветило лицо безмерно уставшего человека, человека бывалого, прошедшего огонь и воду. Мне на мгновение показалось, что он глубокий старик, таким холодом и мраком сквозило от его лица.
- Ну, что лейтенант, поехали.
- Старшой я,- одернул я задержанного, и хмыкнул. Как в том кино получилось.
Ну, вот подобрал на свою голову, будет мне всю дорогу лапшу на уши вешать, как воевал, и кто у них командовал. Да за 35 лет, как война кончилась, столько книг про неё написано,
что при желании любой, заучив документы может рассказать так, как–будто сам участвовал или по крайней мере был свидетелем прошлых событий. Тут уже от таланта рассказчика зависит. Ну, что ж видно такова мая участь. Я вздохнул и приготовился слушать долгий и нудный рассказ: про боевые подвиги «лейтенанта Суржикова».
И он действительно стал рассказывать, но совершенно не о том, о чем я предполагал.
- Ты лейтенант может и повидал в жизни всякого, но поверь мне. Самого страшного ты
не видел, и не знаешь. И не дай бог тебе узнать такое. Ты думаешь, я псих? Я тоже так думал, когда со мной такое случилось. Самое страшное не под обстрелом побывать, не под бомбежкой и даже не когда в атаку идешь. Хотя, надо признать тоже страшно до жути, до желудочных колик. Когда бежишь, пули свистят, снаряды рвутся. И твои друзья падают рядом. Помню, комвзвода наш Сидоров бежал и фьють, ему осколком пол головы снесло. Он рядом бежал, пробежал ещё без головы метров двадцать и упал. Ты думаешь, только курица без головы так может? Я тоже так думал…до войны. И вот ты бежишь и думаешь, что следующим можешь упасть ты. Упасть и уже никогда не подняться. До весны 45ого я думал, что смерть вообще и смерть твоих друзей, твоих родных и близких, и есть самое страшное в жизни. А потом …Потом я узнал, что самое страшное это проснутся однажды, а кругом чужие незнакомые люди и жизнь не та и ты не тот. До 65года я действительно был Голубевым. По крайней мере, мне так рассказывали, сам-то я не помню. В армии служил, контузило меня слегка на учениях, а когда в себя пришел. Лежу и тихо охреневаю. Война оказывается, давно кончилась. Кругом чужие люди. Женщина какая-то плачет рядом. Мне говорят, что это моя мать, а я её не то, что не узнаю, …а не помню совсем. Ни друзей не помню, ни сослуживцев этого Голубева, а помню совсем других и мать и друзей, и комполка нашего, с которым…Дай ещё сигаретку?
Я согласно кивнул, поворачивая на трассу, ведущую до города. Мой попутчик прикурил новую сигарету и, глубоко затянувшись, продолжил.
- Только думаю я, это все из-за старухи. Черт дернул нас тогда связаться с этой старухой. Подошли к ней вчетвером. Я, Сашка Морозов, Митрофан Телегин да Вася Груздь. Посмотрела она на наши ладони и ничего толком не сказала. Сказала только, что война весной кончится. И чтоб берегли мы себя. А тут и без гадалки было понятно, что к весне фрицам звиздец. До границы уже немцев догнали. Мы как дураки порадовались. А я возьми и спроси, когда день победы праздновать буду. Тут она меня и удивила. Говорит, сорокалетие победы ещё отметишь сынок. Мне тогда тридцать лет уже было. Спрашиваю, не уж то до семидесяти доживу? А она так странно головой помотала и отвечает: Дожить, не доживешь, но праздновать будешь. Ну, думаю, рехнулась старая. Такие глупости говорит. Грош цена значит её гаданию. А оно видишь, как вышло.
- А что за старуха? – Поинтересовался я.
- Да шут её знает, говорили, что гадалка местная. Мы тогда в деревне одной под Брестом стояли, вот и зашли на свою голову погадать. Такие вот дела. Только полегли мы все, капитан в аэропорту правду сказал. Полегли мы все в Апреле 45ого и я тоже.
- Нашел кого из однополчан?
Голубев печально помотал головой. Мы въезжали в спящий город. Кое-где ещё светились редкие окна. Да изредка встречались стайки молодежи. Лето. Час ночи.
- Тебя куда? – Спросил я у «ветерана».
- А то не знаешь? Конечная 25ого.
Голубев невесело усмехнулся.
- Я не про то. Живешь ты где?
- Общежитие Сельмаша знаешь?
Я кивнул. Доехали до общежития мы в полной тишине. Открыв дверь, он протянул руку.
- Спасибо тебе лейтенант.
- И тебе всего хорошего, - пожал я протянутую руку,- Суржиков Алексей Петрович…
Он захлопнул дверцу. Но в моей памяти до сих пор осталось его лицо, бледное, вымученное, с влажными глазами, из которых вот-вот покатится слеза.»
- Паша! Тебя только за смертью посылать! Чего ты там возишься?
Жена меня потеряла.
А на родительский день, здесь же на кладбище, поднеся ко рту стопку и поминая своих усопших, я выпил и за него, сказав:
- За тебя лейтенант Суржиков Алексей Петрович! За всех, кто не дожил до победы!
© gor200766
#авторскиерассказы