Миротворец часть 2

Она бесстрашно приблизилась и снова присела на корточки.
– Вот ты представь, – продолжила она, – пришла я к тебе в хату, развела в сенях костёр из паркета. Ты мне – здрасте! А я как кинусь в очи! От було б по-людськи!
Семён не знал, что ответить, поэтому промолчал и вздохнул, чтобы подавить спазм в желудке. Девица тоже молчала. Она искоса поглядывала на Семёна, раскачивалась на корточках взад-вперёд и ковыряла рукояткой кнута землю.
Потом улыбнулась, во всю распялив клыкастый рот. Стоматолог–ортопед заплакал бы от ужаса. Зрелище было жутким, даже пуганный нечистым Семён поёжился.
– А у меня скоро свадьба, – заявила девка. – Мой обещал, что точно от жены вот-вот уйдёт, сразу и поженимся.
Семён хмыкнул и сразу перестал бояться.
– Это все женатые обещают, – снисходительно сказал он. – Я тебе точно говорю. Только никто не уходит почему-то. И я даже знаю, почему. Не так-то просто сменить прогретый диван с вмятиной от твоей же задницы. На другом поваляться – пожалуйста. Но тот, на котором смотрел пять олимпиад подряд – самый удобный.
– Брешешь! – мгновенно вспыхнув, сердито крикнула девка, и так же быстро успокоилась. – Меня не обманет. Дороже станет меня обманывать…
– Ну, брешу, – дипломатично согласился осторожный Семён. – Нафига тебе женатый чёрт? Я вот, давеча, видел с десяток холостых…
– Людына это… – Девка снова принялась ковырять кнутом землю. – Людына не обманет, особенно, на откупе. И я его люблю.
Семёну стало даже жаль лесную недотёпу.
– Меня Семёном звать, – представился он.
– Я полисунка, лисунка, гоздыня, – Девица самодовольно улыбнулась. – Слыхал обо мне?
Семён ничего не слышал, но, на всякий случай, кивнул головой.
– А чего ты тут забыл, Семён, в волчье время?
– Да вот, тоже из-за свадьбы... – вздохнул он и поведал свои злоключения от самого приезда.
Лисунка слушала, сердито фыркая.
– Что, – язвительно сказала она затем, – думаешь, ты такой файный и всё можешь? Летаете без крыльев, всё сделали, построили? Хозяева мира? Да ничего вы, хозяева, не можете! Слаба людына пошла. Живёте меньше, больные, ленивые, и дети у вас больными родятся. Корни забыли, предков забыли! Вырождаетесь, дывысь, наступит снова наше время!
– Чего ты взъелась? – оторопел Семён.
– Того, что сам ты в своих бедах и виноват, – сурово пояснила она. – Прадед ещё твой уж точно знал бы, что делать!
– Извиняюсь, – саркастично поклонился Семён, – тёмные мы, ведьмы с чертями нам до сих пор не попадались…
Она коротко, по-волчьи взлаяла и рассмеялась. Видимо, эмоции гуляли, куда хотели, во все стороны сразу.
– Вот не думала, что стану учить такому! – почесав в голове кнутом, сказала она. – Слушай же, Семён. Всё как есть расскажу, но сначала договор.
– Какой ещё договор? – насторожился Семён. – Я кровью расписываться не стану.
– Дурноверхий! – снова рассердилась лисунка. – У меня самой скоро свадьба, потому я добрая и брата твоего с женой мне жалко. Надо же, так обозлиться, чтоб вовкулакой пустить. Не представляю! Но без откупа помогать людыне не имею права, понимаешь? Зачем мне кровь твоя? Иди на самый мелкий откуп.
– Например? – осторожно поинтересовался Семён.
– На что-то зарекись, что тебе не слишком надо, – пояснила она и полезла пальцем в рот, ковыряться в клыках. – Клубники с малиной не есть, через забор не лазать, прута не дрочить.
– А если очень нужно будет перелезть?
– Тогда не обессудь, найду и накажу, – буднично и честно призналась лисунка. – По-другому нельзя.
Семён помолчал, раздумывая.
– Вот, соглашусь, – уточнил он, – найдёшь брата с братовой и свидетелями?
– Найти вовкулаку – раз плюнуть, – покачала головой она. – Они беспомощные, неосторожные, всегда голодные, сиромахи небоги. А вот снять заклятье может только та ведьма, что волком пустила. Я расскажу, как её поймать, остальное – твоя забота. Главное, ни за что не отпускай, пока сама не скажет, как молодых вернуть.
– А получится? – усомнился Семён.
– Получится. Они всегда про всяк выпадок оставляют дорожку назад. Вот ты таким выпадком и трапышься…
– Тогда по рукам! – сказал Семён.
Лисунка криво усмехнулась и смачно плюнула на ладонь. Во рту у Семёна было сухо, как в крымской степи, поэтому он просто сделал губами соответствующий звук и, ударив по рукам, скрепил договор.
***
В пять утра Семён ввалился в родительскую хату. Долго, как лошадь, пил воду прямо из ведра, потом опрометью бросился в ванную. Из зеркала глядело землистого цвета полумёртвое лицо, заросшее щетиной, серо-грязное от загара, всё в разводах глины. Губы запеклись кровавой коркой.
Брился он быстро, будто снова оказался в армии на срочной службе. Затем помылся чуть ли не кипятком, ещё выпил воды и, обмотавшись полотенцем, выполз на кухню. Мама немного ожила, даже черепашкам бросила морковки и тыквы. Протрезвевший отец возился по хозяйству. Выходило, что его приезд сказался на них благотворно.
– Сёмчику? Борща нагреть? – спросила мать.
Семён зажал ладонью рот и юркнул назад, в ванную.
Отходил он целый день, пил отвар ромашки и симулировал похмелье – так было проще и родителям понятнее. А вечером стал собираться на охоту.
***
Семён помнил, как в детстве его лечили от глистов: мазали под носом дёгтем. Он порылся в аптечном шкафчике и нашёл ту самую, вонючую чёрную бутылочку с пробковой крышкой. Испачкал дёгтем ушную палочку и намалевал на дверях и окнах по кресту, чтоб защитить от Сычихи хату. Потом понюхал дёготь, вспоминая детство и то, чем рвал ночью, и по медицинским показаниям нарисовал себе небольшие гитлеровские усы.
– Буду потвору ловить, – пояснил он родителям, с опаской наблюдавшим, как Семён чудит. – Вы мне, главное, не мешайте.
Он распотрошил материн сухой букетик-оберег, стоявший от Маковея до Маковея, выбрал оттуда мак-видюк и тщательно посыпал по периметру всего обыйстя. По словам лисунки, потворы-ведьмы настолько любят видюк, что ничем не могут заниматься, пока весь не соберут.
На мак приманилась хорошая бабка, Ивановна. Она приковыляла около восьми вечера и долго ходила вдоль забора, бормоча и нагибаясь, Сычихи же, по-прежнему, видно не было.
Но у Семёна оставались ещё и другие проверенные способы ловли. Доску, которую строгали для гроба, он найти так быстро не смог бы, но зато отыскал в сарае отличное, вполне подходящее сучковатое полено, выбил сучок и остался доволен – обзор через дырку открывался вполне приличный.
Для пущего эффекта он отыскал у отца в железках ржавую подкову, захватил плоскогубцами и, раскалив на газовой плите, положил на порог, испортив лакированную доску. Сковородку с семью булавками, за неимением печи, поставил в разогретую духовку.
Теперь Сычиха просто обязана была прийти! Для личной защиты Семён козырьком назад нацепил старую отцовскую кепку, в кармане сложил дулю и спрятался под хлевом. «Если коровы ваши до сих пор иногда кровью доятся, – поясняла лисунка, – значит, потвора недалеко ходит от места, где нагадила».
Сидел Семён тихо и смотрел во все глаза, поэтому сразу заметил, как через забор лезет чёрная кошка. «Кыцька, собака, сова или жаба, – учила лисунка, – колесо само катится, бревно или клубок. То всё они»
– Попалась, гадина! – крикнул Семён, выскакивая из укрытия и хватая животину за шкирку.
Кошка зашипела и вцепилась ему в запястье всеми четырьмя лапами, но под рукой у Семёна было полено с дыркой от сучка, им он ведьму и угостил от всей души. Кошка вякнула и обмякла, но больше ничего не произошло. Семён внимательно осмотрел её через дырку в полене и только теперь заметил ошейник от блох.
– Вот досада, – пробормотал он, чувствуя себя мерзавцем. Это была обычная, вероятно, соседская кошка. – Ну я и придурок!
Ругая, на чём свет стоит Сычиху, задурившую его лисунку и самого себя, Семён спрятал кошку под яблочный ящик и сердито снял кепку.
Всю ночь он продежурил напрасно – ведьма не явилась. Возможно оттого, что мать, прибираясь, выключила сковородку с булавками. Зато поутру Семён, помогая Матвею, нашёл с десяток там и сям навязанных зловещих пшеничных узелков. Просто чудо, что отец с матерью на них не наткнулись. Ведь кто такой пакости коснётся – руки и ноги скрутит артритом так, что не горюй. Бормоча хаотичные обрывки «Отче наш», Семён сгрёб узелки садовыми граблями и сжёг на заднем дворе. Заодно и кошку закопал.
Мать приготовила сытный обед, но желудок Семёна отказывался от любой еды, кроме хлеба. Стопку с отцом выпил, закусил горбушкой и сразу окосел, а окосевши, проболтался, как его водили черти. Мать немедленно запричитала. Отец насупился грозовой тучей, вот-вот ливень хлынет, и приказал охоту бросить.
– С какого дива я буду бросать? – возмутился Семён. – Надо Андрюху вернуть, да и меня потвора уже достала, а я себя не на помойке нашёл, даже не заводите пластинку, папа.
– Ты один у нас остался! – плакала мать. – Пожалей нас с отцом!
Но Семён даже слушать никого не захотел. Днём он покемарил в один глаз. Вечером поставил на мелкий огонь кастрюльку с водой, куда положил кусок волокна с девятью воткнутыми шпильками. Строго настрого наказал не выходить, ничего не трогать, и снова отправился на охоту.
Во дворе пахло навозом и сыростью. Сейчас как хлестнёт потоком вода небесная, разом смоет все начинания, только злыдни и останутся. Злыдни тяжёлые, если усядутся – с дождём не уйдут. Залаял чей-то пёс, его подхватили другие, даже старушка Бабайка взбрехнула. Собачья песнь поплыла за реку и в лес, где чеканные верхушки сосен чернели на синем бархате грозовых облаков. Вдали играла музыка – у людей шёл праздник. Постепенно сгустилась вязкая, глухая ночь – ни луны, ни звёзд. Упрямый Семён сидел под хлевом, в кепке козырьком назад, с поленом наготове. Одну руку он сложил в кармане дулей, другой гладил Бабайку, та сладко жмурилась от непривычной ласки.
– Если б у меня була малая дытына, – шёпотом пояснял собаке Семён, – я б три раза с долотом кроватку обошёл, а потом ей под ножки положил. Тут бы Сычиха однозначно прибежала. А так, долото есть – дытыны нету.
Наконец, Бабайка стала кунять седым носом и полезла в конуру, Семён остался один.
Тук. Что-то глухо стукнуло в другом конце обыйстя. В лицо бросилась кровь. Семён, с поленом наперевес, перебежками помчался на звук, но снова воцарилась тишина, только свиноматка во сне негромко порохкивала.
Семён включил фонарик и обошёл всё хозяйство, внимательно глядя через дырку в полене. Ни души, только в дверном косяке свинарника торчал нож острием вверх.
Дрянная баба и в самом деле крутилась под самым носом! Теперь решила отобрать у свиней сало! Семён сразу вспомнил, что когда–то, в невинном возрасте, видел порченых свиней. Ходячие скелеты, больше походили на собак, чем на свинок. Прямо хоть в модельный бизнес сдавай. Сколько ни корми, как не лечи порченую хрюшку – результат один. В лучшем случае – холодец из костей и пакет сухого фарша. В худшем – вывезти подальше и бросить волкам на поживу. Не платить же за место в скотомогильнике. Он поленом выбил нож, перекрестил и граблями уволок подальше.
Невидимая и неуловимая Сычиха издевалась над Семёном, а он, болван, что–то делал неправильно…
И тут Семён увидел Бабайку. Она стояла, загородив дорогу, вздыбленная, с опущенной головой и глухо рычала. Из оскаленного рта свисали мутные нити слюны.
– Бабайка, ты чего? – оторопел Семён.
Не могла же она так резко взбеситься? Только час назад он гладил совершенно нормальную, верно служившую собаку. И тут он понял, что ни разу и не посмотрел на собаку через полено. Привык, что Бабайка всегда у них жила, даже не подумал проверить. Сперва – пузатым щенком каталась по двору ещё старой хаты, гоняла курей и грызла ботинки, потом бродила вечно беременной и вечно щенной сукой с висячим выменем, злобно кидавшейся в ноги почтальону, а последние годы – усохшей старушкой с бельмом на глазу и седой мордой.
Семён поднял к лицу полено и глянул в дырку. На четвереньках, высоко вскинув сухопарый зад, собственной персоной стояла Сычиха. Волосы взбитой паклей торчали в разные стороны, костистый длинный нос еще больше заострился с последней встречи. Костлявые пальцы с кривыми, поломанными ногтями скребли землю. Сычиха была голой, как на чёртовом пиру, но теперь, почему–то, такой худой, что казалась «живым мэрцем» – обречённой старухой, брошенной родными умирать в холодной хате, на остывшей печи.
Семён столько усилий потратил, чтобы найти её, а она постоянно была рядом. От неожиданности он попятился, и Сычиха тут же, молча, без единого звука, бросилась ему в лицо. Слишком быстрая для скелета в дряблой коже, она оттолкнулась по-собачьи, да как прыгнула! Семён успел увернуться и подхватить полено, но Сычиха тут же исчезла, растворившись в неверном свете фонаря на крыльце. Остались только глубокие царапины на щеках.
Семён, не расставаясь с дырявым поленом, завертелся как ошпаренный. Вот она! Бочкой прикинулась! Помня, что голыми руками ведьму брать нельзя, он скинул куртку и метнулся к бочке, и снова Сычиха ускользнула прямо из-под рук. «Главное, не дай ей сесть на спину – загонит, – говорила лисунка, – а если жив останешься, до смерти проходишь согнутым, с потворой на горбу».
Словно по наитию Семён поднял вверх голову, и уставился прямо в глаза Сычихи, прилепившейся к козырьку крыльца, как нетопырь. Свисали к ступенькам патлы и дряблые груди. Ведьма оттолкнулась ногами и молча прыгнула. Семён каким–то чудом успел сбить её поленом, а потом набросил на неё куртку и принялся месить ногами.
– Это тебе за Андрея с женой! – приговаривал он. – А это за меня! И за отца с матерью! И за скотину порченую!
Хлопнула дверь.
– Сёма! – закричала, подбегая, мать. – Чи тебе поморочило?! Ты зачем собаку нашу бьёшь?!
Семён лишь на секунду отвлёкся, как Сычиха молнией метнулась к забору, вмиг взлетела на него и ухмыльнулась с немыслимым торжеством.
Ахнул и ругнулся отец. Семён подхватил куртку и полено.
– Врёшь, не уйдёшь! – бросаясь, гаркнул он, и в последний момент успел поймать потвору за костлявую лодыжку.
Ведьма молча рванулась и рухнула по ту сторону двора. Семён мигом перебросил полено, подтянулся и закинул ногу, но тут подскочил отец.
– Не надо, сынку! – крикнул он и схватил его за пояс. – Не надо, пусть идэ соби!
– Отойдите, батьку, зашибу, – сквозь зубы процедил взбешённый Семён и одним прыжком перемахнул к Сычихе.
Она уползла недалеко, видимо, ушиблась или силы закончились.
– Ну что, потвора? – спросил он, утирая ладонью кровь из глубоких царапин на лице, – мириться мы с тобой не будем, сама понимаешь.
– Погоди, Семён, – быстро сказала Сычиха. – Стой, не бей меня больше. Давай поговорим.
– Семён? – кричал отец у забора. – Шо там? Шо там?
– Да стулить вы пэльку! – огрызнулся тот.
Сычиха больше не казалась живым мертвецом. Теперь перед ним лежала несчастная, вся избитая старушка. Но Семён точно знал, что жалеть её нельзя.
– Так что, красотка, делать будем? – спросил он, потряхивая поленом.
– Уж не знаю, кто тебя научил, но ты меня поймал, – сказала Сычиха, с самым страдальческим видом глядя на него. – Як отпустишь, уберу со скотины порчу и больше к вам не полезу. Научу, как брата с женой и дружками вернуть. А як забьёшь до смерти – брата не увидишь.
– Согласен, – не стал торговался Семён. – Только если обманешь, я тебя из–под земли достану, так и знай. Ты у меня вот уже где! – Он показал на горло пальцем.
Ведьма вздохнула.
– Нужно моими волосами патроны набить и в этих волков выстрелить, тогда они людьми станут, – чуть помолчав, произнесла Сычиха, покопалась в колтунах и протянула жменю волосни: – На. А теперь уходи и дай уйти мне.
Открыв калитку, Семён оглянулся на место, где оставил ведьму, и ничего не разглядел.
– Ставьте, мама, на стол, что в хате есть, – велел он. – Давайте, папа, мне ружьё. Я за братом быстренько схожу. Только умоюсь и кой-чего соберу.
***
Ведьмин жирный волос вонял прогорклым салом. Семён как можно туже увязал его в пучки. Патроны обернул тряпочкой, зажал в тиски и плоскогубцами аккуратно повыкручивал пули. Высыпал порох из гильз, и набил их волосяными шариками. Таким образом, он изготовил пять волшебных патронов. Двумя Семён зарядил ружьё, остальные спрятал в карман. Оставалось найти волчью стаю.
Семёна немного беспокоило, сможет ли он отличить вовкулак от обычных, диких сироманцив, но тут оставалась рассчитывать только на удачу и на лисунку. Забор Семён, конечно, перепрыгнул, но не прыгать было никак нельзя: либо нарушай зарок, либо весь труд насмарку. В конце концов, даже уголовный суд в таких ситуациях входит в положение обвиняемых.
Вспомнив про служителей Фемиды, Семён на всякий случай сунул за пазуху бутылку «Мартини», купленную в аэропорту для весёлой знакомой. Вдруг лисунка тоже любит эту гадость? Таки девка. Затем довооружился негритянскими этническими бусами, которые вёз братовой: если та останется волчицей, всё равно ничего носить не сможет, не пропадать же добру. Пока собирался, съел полбуханки хлеба, запивая минералкой. Порылся в буфете и, насовав в карманы конфет, отправился в лес.
С рассвета и до полудня он бродил по тропинкам, прошёл несколько добрых гектаров, но ни самой лисунки, ни волков не встретил. Видно, крепко обиделась лесная хозяйка на перепрыгнутый забор. Семён даже звал её, показывал вермут и бусики – никто к нему так и не вышел.
В темном лесу наткнулся на грибника. Семён хотел поздороваться, но грибник глянул дико, как маньяк и, зашелестев кустами, быстро затерялся среди деревьев.