Отрывок из книги.

Новикова-Вашенцева Елена Михайловна
Маринкина жизнь. Предисловие М. Горького.
Елене Новиковой-Вашенцевой шестьдесят восемь лет. До пятидесяти лет -- малограмотная, богомольная. И вот пять лет она писала книгу о своей "бабьей" жизни. Тяжелый труд для нее, но замечательный факт нашей изумительной действительности советской.
Факт этот говорит о том, насколько глубоко вспахана мощным плугом революции многовековая почва Умственной лени и невежества, -- почва, утоптанная до твердости камня миллиардами русских баб, мужиков, которые безмолвно и покорно прошли от колыбели до могилы.
Факт появления книги о жизни Елены Новиковой-Вашенцевой так значителен сам по себе, что он должен бы открыть этой книге дорогу к сердцу и уму нашей полуграмотной массы.
Пусть книга написана недостаточно хорошо с точки зрения литературного искусства. Но у нас есть еще миллионы таких же "баб", как Новикова-Вашенцева, и для них пример ее может служить толчком на новый путь, на путь к свободе. Есть еще много людей, которые, не чувствуя сурово-требовательного веяния свободы, считают рабство законом. Равенство в труде еще не опровергает этого закона с тою быстротой и силой, с которой должно бы разрывать вековые цепи рабства, -- это потому, что рабство въелось в души людей.
Надо хорошо понять и помнить, что без женщины невозможно осуществление социализма. Е. Новикова-Вашенцева рассказывает, не жалуясь; она знает, что путей к свободе не откроешь жалобами на жизнь и что знание жизни в прошлом ее полезно. Поэтому очень полезно будет, чтобы знали именно со слов Елены Новиковой-Вашенцевой, как жила одна из миллионов наших 'женщин.
М. Горький
1930 г.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. РОЖДЕНИЕ МАРИНКИ.
Молодым, широкоплечим, русоволосым парнем приехал Петр из села Спасова на фабрику Морозова. Закрутила его фабричная жизнь, годов пять не был в селе, а приехал -- женился на румяной Марье и вместе с ней вернулся на фабрику.
Марья долго не удосуживалась навестить своих. Не пускали ее ребенок да работа фабричная.
А вот в этот раз, тоже на сносях ходила, собралась к родным.
-- Побывать надо у своих, -- говорит соседкам, -- пока еще пискун не народился.
Оставила двоих ребят у сторожихи. Кланялась в пояс, -- "походи, Пелагевнушка, пригляди за ребятами". Старшую дочку Анку с отцом оставила и отправилась.
На вокзал как пришла, осмотрелась кругом, подивилась на народ, на водокачку, влезла в вагон. Беспокойно поглядывает в окно.
Паровоз пошипел, погудел, двинулся с места. Марья вздрогнула: "Ой, господи, свят, свят!.." Уцепилась руками за край лавки, зажмурила глаза.
Вагоны скрипели, качались. Внизу постукивало, дребезжало. Марью даже в пот ударило, голова закружилась. Понемногу успокоилась, открыла глаза и загляделась в окно. Мелькали поля, деревни, речки, стада. Вдали лес большой да темный, -- казалось ей, будто плыл, держась макушками за облака. А машина бежит все дальше и дальше. Дым паровоза серым ненастным облаком вьется над вагонами.
В вагоне народу мало. У одного окна тетка в армяке грызет хлебные сухари. Бородатый мужик пригнулся к своей котомке, храпит. Вспомнила Марья, как еще невестой ходила с девками глядеть, когда чугунка первый раз пошла. Со всей волости народ тогда привалил, а как задвигали колесами вот эти самые ящики с окнами, все и пошарахались прочь. Бегут, крестятся... Не забыть ей, как дядя Панкрат, -- уж на что был воитель, никого в селе не боялся, особливо хмельной, -- ухватился за какой-то столб, трясется весь, машет шапкой на машину, а сам орет:
-- Куда, сатана, прешь?.. Чур меня, сгинь... Провались!..
"Опосля смеху-то сколько было! -- улыбается Марья. -- Да я и сама, не хуже других, словно в лихоманке тряслась, все молитвы перебрала от страха... А ведь без денег в ту пору возили, -- метнулось опять в памяти, -- только мало у кого охоты было ехать: думали, нечистая сила везет..."
-- Марья, да, никак, это ты? -- окрикнул молодой парень, когда Марья слезла с поезда. Она оглянулась. Из-за вокзала выезжал меньшой деверь;
-- Вот не гадала, что ты, Федюха, тут сгодился... Вижу, ни одной подводы нет, совсем было пригорюнилась. Ну, здравствуй, зачем приехал? -- спросила, осторожно влезая на телегу. У Федюхи раскосые глаза весело блеснули.
-- К заглоде Пантелею шелк на катушках возили, бабы намотали...
Свернули за угол трактира, дорога побежала в лес. Федюха то и дело чмокал толстыми румяными губами на лошадь, дергая вожжами.
"Все такой же дурковатый", -- подумала Марья про деверя.
Из леса тянуло пахучей прелью листов и смолистой сосной. Марья вдыхала в себя лесные запахи, ей становилось спокойно, радостно, -- и вдруг внутри у нее схватило.
"Батюшки, родимые... Хоть бы доехать без греха",-- подумала она; сердце сжалось от знакомого предчувствия.
Дребезжа по шоссе, Федюха свернул у самого села на задворки. Марья удивилась: раньше тут не было езды.
-- По новей слободке поедем... -- И Федюха показал кнутовищем на маленькие избушки. Нахохлившись соломой крыш, они весело поблескивали новыми окошками на барский сад через дорогу. Переминаясь от боли, Марья оглядывалась по сторонам.
Читайте: http://az.lib.ru/n/nowikowawashencewa_e_m/text_1930_marinkina_zhizn.shtml?ysclid=md4fsmmc5v467654446