Дневники Сергея Прокофьева

Поездки на дачу, погони за понравившимися духами, страсть к шахматам, поиск себя между сочинительством музыки и рассказов, наблюдение за звездами и поиск Бога.
Рассказываем о композиторе Сергее Прокофьеве через цитаты из его дневников.

В Екатеринославской губернии в семье ученого-агронома 23 апреля 1891 года родился Сергей Прокофьев.
Он вёл дневник с 1907 по 1933 год, используя собственную систему скорописи — без гласных.
Последние уточняющие записи относятся к 1936 году, когда Прокофьев решил вернуться в Советскую Россию.
После он фиксировал события, бытовые дела и мысли в записных книжках: они охватывают период с 1934 по 1945 год (сейчас хранятся в РГАЛИ и не расшифрованы).

Петр Кончаловский. Портрет композитора Сергея Прокофьева. 1934 год.

Об ИГРАХ.

Август 1910.

Сергей Прокофьев любил игры — карточные и спортивные (теннис, крокет).
В основном он играл на деньги, что было распространенной практикой в довоенной России.
В дневнике он писал о своих «системах» ведения игры, которые позволяли выигрывать довольно регулярно.

«…Азартный клуб для меня довольно безопасен, так как я не проиграюсь.
Происходит это потому, что мне слишком жалко проиграть деньги в карты и, кроме того, это слишком глупо.
Поэтому, отправляясь в клуб, я предварительно решаю, сколько я могу ассигновать на сегодняшний проигрыш, и никогда больше этого не проигрываю.
Если же выиграл, встаю и ухожу. Кроме того, я убежденно считаю игру в карты утомительной потерей времени».

О СПОРТЕ

Ноябрь 1910.

Прокофьев любил активный образ жизни, много путешествовал и проделывал длинные пешие прогулки.
В 1910 году он начал заниматься в известном спор­тив­ном гимнастическом обществе «Сокол».
В записях Проко­фьев рассказывал, что он увлечен «Соколом» и даже написал для общества официальный марш, под звуки которого велись занятия.

«Моя мама уже давно добивалась от меня поступления в „Сокол“, находя необходимость физического развития.
Я упирался: было некогда и лень.
Но в августе, в Сонцовке, Д. Д. Сонцову удалось доказать мне, насколько необходима гимнастика и насколько бодрей будешь себя после этого чувствовать.
Тут он попал мне в жилку, ибо самое ужасное для меня, это когда я начинаю киснуть или недостаточно бодро себя чувствовать.
А это иногда случается со мной, вследствие ли моего быст­рого роста в последние годы или по каким-либо другим причинам, но только я ненавижу киснуть.
Чем я бодрей, тем я счастливей. Идеал бодрости, по-моему, — муха в солнечный день. Это смешно, но я часто об этом думаю, глядя на них летом. Вот она, настоящая жизненность, а не вялое прозябание».

О ХАРАКТЕРЕ И СКРЫТНОСТИ.

Июнь 1911.

Современники и исследователи часто сравнивали Прокофьева с солнцем — из-за беззаботного, легкого характера, манеры общения, любви к шуткам, каламбурам, остротам.
Впрочем, настроения у него, как и у всех, бывали разные.
Он испытывал страсти, переживания, но показывал их только близким.

«У меня есть свойство характера относиться к жизни легко, она меня не задевает глубоко, а скользит слегка по поверхности.
Это — счастливое свойство, и как оно было кстати во время моих ennuis!
Кроме того, огромный запас жизнерадостного характера не мог истощиться, он всеми силами восстанавливал духовное равновесие, и мрачные минуты чередовались с самыми обычными жизнерадостными. Жизнь текла своим чередом, мрачные минуты становились сначала светлее, потом реже, потом — исчезли.
В моем дневнике я занимаюсь больше фактами, чем настроениями: я люблю самою жизнь, а не витания где-то, я не мечтатель, я не копаюсь в моих настроениях».

В дневнике композитор часто рефлексировал о своем характере: о потребности в свободе и независимости и одновременно деспотизме, о редких, но интенсивных вспышках гнева, о «необыкновенно острой» природной обидчивости.
Эти эмоции и переживания выбивали Прокофьева из бодрого, активного, действенного и радостного настроения — он пытался побороть их и прийти к душевному равновесию.
К концу жизни его скрытность стала еще сильнее.

О ЧУДЕСНЫХ ДУХАХ.

Март 1913.

Прокофьев с юности любил стильно и ярко одеваться. Он носил желтые ботинки, полосатые брюки, трость и всевозможные головные уборы. Оказавшись в 1913 году в Париже, он записал в дневнике, что «заказал шикарный черный костюм с белыми с черной клеткой брюками, купил кляк , купил элегантное и дешевое белье».

Этот элегантный вид дополняли духи.

«У Тонечки Поповой чудесные духи. Я ими восхищался еще перед Рождеством. Потом оказалось, что духи вышли, а марка неизвестна. Потом и сама Попова исчезла.
Сегодня сразу выпорхнули и Тонечка, и духи.
Я отнял у нее платок. Мама говорит, что духи пахнут свежей полынью, но я завтра узнаю название и покупаю себе.
Я иногда очень восхищаюсь сильным ароматом. Помню, попав первый раз в Сухум, я до одурения впивался в гардении».

Прокофьев не просто любил ароматы, но испытывал к ним настоящую страсть — как к природным, так и «рукотворным». Как следует из дневника, композитор приложил массу усилий, чтобы узнать название духов Тонечки Поповой (оказалось, что это Guerlain Kadine) и найти их в магазине:
«Я сейчас же пошел в соседние аптекарские и парфюмерные магазины, был в трех, но там такой марки не оказалось. Я опять решил, что Тонечка меня надула, но позвонил в большой магазин на Невском, и там Guerlain Cadine  оказались (Прокофьев записывает название именно так — через «С».). Я очень обрадовался. Душенки не из дешевых: десять рублей маленький флакон».

Флакон духов Kadine (Guerlain) 1911 года выпуска.

О ДАЧНОЙ ЖИЗНИ.

Июнь 1915.

Прокофьев любил природу. Он трепетно относился к муравьям: навещал муравейники, «помогал» им, подкладывая палочки.
Если в комнату залетали пчелы, Сергей Сергеевич, по воспоминаниям его жены Миры, «ни за что не разрешал трогать их, а сам бережно выпускает на вольный воздух».
Он любил собирать грибы, пытаясь запомнить все их названия.

Кроме того, Прокофьев не мог долго находиться в городе. В 1924 году он записал в дневнике:
«Я же всегда предпочитал быть не в городе, а в деревне: лучше воздух и лучше работается».
«Меня очень забавляла роль петроградского дачника, ищущего дачу. Погода была восхитительна, и я был очень рад, зашагав среди зелени в Ушках. Прелестная комбинация из лугов, полей, реки, леса и группы деревьев сразу меня расположили в пользу Ушков.
Уединенные, разбросанные дачки — да это совсем хорошо!
Но найти дачу было тяжело.
Во-первых, не знаешь, как искать: никаких объявлений нет, и все, по-видимому, занято.
Дачки прелестные, элегантной публики — никого.
Я расспросил кое-кого и убедился, что занято все.
Один пустой какой-то верх, такой дешевый, что я цену за лето принял за недельную плату, но это не подошло.
Я сел в поезд и перебрался в Саблино, ближе к городу, ровно час от Петрограда.
Там мне тоже понравилось, потому что в лавочке у вокзала я сразу нашел мой любимый шоколад. Затем я бродил два часа и нашел очень славненькую дачку, новенькую, желтенькую, маленькую».

Лидия Острова. Портрет композитора Сергея Прокофьева. 1967 год.

О ШАХМАТАХ.

Апрель 1914.

Множество записей отведены Международному шахматному турниру, одному из самых грандиозных соревнований в истории шахмат. Прокофьев был увлечен шахматами до конца жизни: для него это было не просто интеллектуальное развлечение, но «особый мир, мир борьбы, планов и страстей».

В процессе игры Прокофьев эмоционально включался в поединок так, что уже ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить.
Он сравнивал шахматы с битвой, используя выражения: горячая резня, страшный соперник, жертва, гибель; писал, что игроки хотят «высечь» друг друга.
«В восемь часов поехал на открытие Шахматного конгресса и сразу попал в зачарованное царство. Невероятно оживленное царство во всех трех комнатах Шахматного собрания и еще в трех, уступленных нам Комитетом собрания.
Устроен турнир парадно, во фраках, тут же маэстро, окруженные толпой народа.
Итак, я очутился в этом притягательном царстве и сразу был захвачен предстоящим состязанием.
Начались речи, в которых особенно подчеркивалась небывалая важность предстоящего события ввиду исключительного подбора участников.
Корреспонденты из Англии, Германии, Москвы, Киева, Вены, шахматисты из Германии, фотографы — все это увеличивало парадность. Завтра первый турнир!!!»

Сергей Прокофьев за игрой в шахматы.

О ГОЛОВНЫХ БОЛЯХ.

Март 1916.

Головные боли начали мучать композитора с 1907 года, когда он учился в консерватории.
Со временем приступы становились сильнее и случались чаще — особенно в моменты интенсивной творческой работы и эмоциональ­ного напряжения.
Прокофьев пытался их победить разными средствами — обезболивающими препаратами, гимнастикой, долгими прогулками и чтением книг.
Познакомившись с религиозным учением Christian Science («христиан­ская наука»), Прокофьев начал лечить себя самостоятельно — силой мысли, верой в превосходство добра и духовного над материальным и болезнью.

«Когда я проснулся, то отвратительная головная боль начиналась откуда-то с затылка, ползла кверху, но, свернув около макушки, направилась к левому виску, грозя перекинуться на мою обычную невралгию с глазом, зубом и прочим. Словом — результат вчерашнего шахматного турнира. И я сегодня не сочинял, не ходил на орган, а долго и упорно гулял».

Об АСТРОНОМИИ.

Май 1917.

Прокофьев любил изучать звездное небо — будь то в Париже в 1920-е годы или в Сочи в 1941 году. Пиком интереса к астрономии стал 1917 год, когда он приобрел собственный телескоп.
Он его даже взял в Ессентуки в июле, куда сбежал из пыльного неспокойного Петербурга.

"Мое астрономическое увлечение было так велико, что вечером, когда большие тучи неслись по небу и, кое-где раздираясь, вдруг открывали кусочек неба со случайно блеснувшей звездой, я спешил заметить эту точку и направлял туда телескоп, кутаясь в пальто и шарф и замерзая от холода, с тем, чтобы в случае, если в этом месте опять откроется небо, то чтобы успеть поймать звезду в мой трехдюймовый рефрактор. После ряда неудачных попыток я убрал телескоп и лег спать. Моя „первая ночь с телескопом“ прошла неудачно!»

Сергей Прокофьев. 1938 год.

О СЕБЕ– ПИСАТЕЛЕ.

Первые размышления о своем писательстве появились у Прокофьева в 1917 году, когда он отметил в дневнике: «Если есть мысль, то стиль повинуется мысли. У меня есть мысль, значит, я пишу». Еще в детстве он сочинил либретто к собственной опере «Великан».
С 1917 по 1919 год написал больше десятка рассказов. Не все они сохранились, но уцелевшая часть была опубликована в 2003 году (сейчас сборник можно прочитать на офици­альном сайте Фонда Прокофьева).

Прокофьев всегда участвовал в подготовке либретто для своих опер, мастерски изменяя оригинал в соответствии с задачами музыкального искусства (оперы «Игрок», «Любовь к трем апельсинам», «Огненный ангел» и «Война и мир» в соавторстве с Мирой Мендельсон-Прокофьевой).
Его вариант интерпретации «Игрока» высоко оценила Анна Достоевская, разрешив дальнейшие переделки.
Сочинение балетов всегда шло параллельно с работой над либретто (в том числе «Ромео и Джульетты»).
Текст музыкальной сказки «Петя и Волк» печатается в виде книги. Литературный дар Прокофьева отмечали многие.
Сергей Эйзенштейн говорил, что «только Стендаль равен ему».

«Рождество, солнце, зелень и теплынь. Все утро с увлечением читал рассказы Куприна. Я и не знал, что у него такие отличные рассказы, и технически сделаны очень хорошо. Ах, отчего я бросил мои! Но я вернусь к ним. Честное слово, у меня большая любовь к писанию, но композиторство заело».

О БЕССМЕРТИИ.

Июль 1924.

Композитор рос в нерелигиозной семье, но довольно рано начал задумываться о Боге:
«Легче себе представить существование Бога как творца, чем полное безбожье в природе».
Первоначально он пришел к христианской науке, чтобы излечиться от невралгии, которая мешала ему работать.
Позже он полностью принял основные постулаты течения и придерживался их до конца жизни.
«Читал и обдумывал Christian Science.
Не все легко приемлется. Но я еще мало читал и не все охватил. Любопытная мысль (если я верно ее понял) проскальзывает несколько раз — что люди делятся на сыновей Божьих и сыновей Адама. Мне уже раньше приходила мысль, что люди, верящие в бессмертие, — бессмертны, а неверящие — смертны: те же, которые колеблются, должны родиться еще раз. К этой же последней категории, вероятно, относятся неверящие в бессмертие, но у которых духовная жизнь превышает материальную».

Сергей Прокофьев со второй женой Мирой Мендельсон. 1946 год. Российский нац.музей музыки.

Об АВТОМОБИЛЯХ.
Декабрь 1926.

Любовь к скорости, движению и постоянным путешествиям у Прокофьева проявилась еще в годы учебы в консерватории: он часто брал такси и мчался в пригород Петербурга или к своей возлюбленной Нине Мещерской.
В Париже он решил сам научиться водить машину, стараясь не уступать в этом друзьям и соперникам Сергею Рахманинову и Игорю Стравинскому. «Сегодня состоялся мой первый урок управления автомобилем, в школе Versigny, там же, где учился Стравинский.
С учителем мы выехали в Bois de Boulogne  , там он мне объяснял все рычаги, которых, к моему огорчению, оказалось гораздо больше, чем я думал.
Все эти „дэбрэйажи“, перевод скоростей и прочее сбили меня с толку, да ещё когда автомобиль поехал, я боялся наскочить на что-нибудь. Словом, урок прошёл в крайнем напряжении, и я вернулся домой, озадаченный сложностью науки, впрочем, утешая себя тем, что очень часто девятнадцатилетние дуры отлично правят автомобилем, — чем же я хуже!»

Сергей Прокофьев в компании друзей в автомобильном путешествии. Франция, 1927 год. Слева направо - Владимир Софроницкий, Сергей Прокофьев, Владимир Дукельский и Лина Прокофьева.

Автор текста: Екатерина Ключникова (Лобанкова), искусствовед, специалист по истории музыки, музыкальный критик, кандидат искусствоведения.