Два капитана. Часть 3 Каверины-Тыняновы

Юрий Николаевич (Насонович) Тынянов. Из открытых источников Судьба семьи Тыняновых была трагичной, потому что Юрий Николаевич умер в 1943 году, а Елена Александровна на следующий год.    Он погиб от рассеянного склероза, совершенно неизлечимой болезни, не достигнув даже пятидесяти лет от роду.  А Елена Александровна погибла от лейкоза очень быстро, но ее кончину ускорила болезнь Юрия Николаевича, которая ее измучила и физически, и морально.

Юрий Николаевич (Насонович) Тынянов (1894-1943) – прозаик, поэт, драматург, литературовед. Тынянов родился в уездном городке Режица Витебской губернии в состоятельной еврейской семье. Его отец — врач Насон Аронович (Но́сон Аро́нович, Николай Аркадьевич) Тынянов — был уроженцем Бобруйска; мать — Сора-Хася Беровна (Софья Борисовна) Эпштейн, уроженка местечка Докшицы Борисовского уезда Минской губернии.  У Тынянова были старший брат Лев и младшая сестра Лидия. В 1918 году Лев Тынянов, главврач ярославского городского противотуберкулёзного диспансера женился на своей (и Юрия Тынянова тоже) двоюродной сестре, детском враче Эсфири Александровне Гаркави. Лидия же Николаевна вышла замуж за Вениамина Зильбера (Каверина).

Насон Аронович Тынянов.  В 1904—1912 годах Тынянов учился в Псковской гимназии, где среди его одноклассников и друзей были ставшие впоследствии известными людьми Лев Зильбер (старший брат Каверина, создатель советской школы медицинской вирусологии), гигиенист Август Летавет, высокопоставленный сотрудник НКВД Ян Озолин, расстрелянный в 1938 году. Гимназию Тынянов окончил с серебряной медалью.

Псковская мужская гимназия. – вспоминал Лев Зильбер. В недалеком уже будущем Лев Зильбер посвятит Юрию свой первый научный труд, а Тынянов посвятит ему свое исследование «Архаисты и Пушкин». Юношей объединяла любовь к современной поэзии: Блок, Бальмонт, Брюсов, Городецкий, Сологуб, Белый. Читали и классиков: Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета. Увлекались Гейне. «Не помню точно, когда Юрий начал писать стихи. Они у него как-то сами ложились на бумагу и казались верхом совершенства. Это были лирические стихи, посвященные молодой любви, явлениям природы, философским размышлениям о смысле жизни… Мы гордились Юрием, он был наш гимнастический поэт», – вспоминал А. А. Летавет. Волны баюкают ласково, ласково Лодку мою… Бросили весла от берега вязкого, С ветром плыву и пою… Дрожь водяная, отлитая золотом, Словно кровавые слезы, блестит. Небо пылает над скованным городом. Город притих и молчит… А вот как вспоминал о Тынянове Л. Зильбер: «Тынянов знал наизусть многие сотни, а может быть, и тысячи стихов, и мы часами слушали его нетерпеливое чтение…». Каверин написал о Тынянове в книге «Освещенные окна»: Сам Тынянов так писал о Пскове: «Девяти лет поступил в Псковскую гимназию, и Псков стал для меня полуродным городом. Большую часть времени проводил с товарищами на стене, охранявшей Псков от Стефана Батория, в лодке на реке Великой, которую и теперь помню и люблю . . . Стена Стефана Батория была для нас вовсе не древностью, а действительностью, потому что мы по ней лазали. Стена Марины Мнишек была недоступна, стояла в саду – высокая, каменная, с округлыми готическими дырами окон. Напротив, в Поганкиных палатах, была рисовалка. Говорили, что купец Поганкин замостил улицу, по которой должен был ехать Грозный мимо его палат, конским зубом. Грозному понравилась мостовая, и он заехал к нему ... Не так давно я слышал, что там, при раскопках, действительно нашли древнюю мостовую. На реке Великой (у впадения Псковы) я видел сквозь прозрачную воду железные ворота, – псковичи закрывали реку и брали дань с челнов ... Гимназия была старозаветная, вроде развалившейся бурсы. И правда, среди старых учителей были ещё бурсаки . . .». Особенно запомнились гимназисту Тынянову прогулки за город, в Кресты и Корытово: «Мы много ходили, когда перешли в старшие классы. Исходили десятки вёрст вокруг города – помню все кладбища, берёзки, придорожные дачи и станции, темные «рудые» пески, сосны, ели, плитняк...». Чувства, впечатления от таких прогулок легли в строки безымянного стихотворения: Я почуял весеннюю волю И вериги тоски разорвал – И из города к ветру и полю, И к тревожной весне убежал. Ароматы, росисты и клейки Молодые листы тополей. Я на землю присел у скамейки Отдохнуть от дороги своей. Всех далеких, прекрасных и стройных, Проходивших сквозь грёзу мою, Меж полей необъятно спокойных Я спокойно и мощно люблю. Только жалко, что нету желанной, И что некого тихо обнять, И в любви и тоске несказанной Про воскресшую, душу шептать. Я встаю, небеса пламенеют, Солнце утра, ты видишь меня? Широко и светло зеленеют И молчат вековые поля. Синеглазая Радость–русалка Обнимает, целует, поет, Я иду, и стучит моя палка. И вдали холодеет восход. В 1912—1919 годах Тынянов учился на историко-филологическом факультете Петроградского университета, где слушал лекции таких выдающихся ученых, как Шахматов, Бодуэн де Куртенэ, Лосский. После его окончания вместе со Шкловским, Эйхенбаумом, Якобсоном организовал «ОПОЯЗ» (Общество по изучению поэтического языка) и создал так называемый формальный метод.    Метод предлагал изучать художественное произведение как «сумму приемов». Со временем метод изжил себя, потому что ни одно художественное произведение не укладывается в эти рамки, но в то время казался новым, революционным словом в науке о литературе – и вполне соответствовал духу времени. В студенческие годы участвует в работе Пушкинского семинара С.А. Венгерова, литературного критика и историка литературы (Пушкинского историко-литературного кружка, или научного общества). Интересно, что современники вспоминали о присутствовавшей в его внешности схожести с А.С. Пушкиным. И в конце двадцатых годов среди студентов Института истории искусств в Ленинграде, где преподавал Юрий Николаевич, ходила карикатура — пушкинские кудри, пушкинские курчавые баки, а лица нет, и подпись: «Ю. Н. Тынянов».  Впрочем, эта злая карикатура была не совсем справедлива — Тынянов был похож на Пушкина не только кудрями и бакенбардами, которые он вскоре сбрил, не только маленькой легкой стройной своей фигуркой, не только своей подвижностью, темпераментностью, веселостью, остроумием, не только умением так верно подделывать пушкинскую подпись, что и специалисту нелегко было отличить ее от подлинной, но и гораздо более глубокими свойствами натуры, ума, склонностей, интересов. Так же, как Пушкина, его страстно интересовала русская история, и, так же как для Пушкина, для него в русской истории самыми важными были трагические отношения между русской государственностью и человеческой личностью. Тема «Медного всадника», тема бегущего Евгения, за которым с чугунным грохотом по потрясенной мостовой скачет гигант на бронзовом коне, была основной темой всего, что написал Тынянов.

Юрий Тынянов. Шарж Бронислава Малаховского В 1919 году он сдает выпускную работу «Пушкин и Кюхельбекер» (утеряна в Гражданскую войну; в 1934 году Тынянов, по сути, пишет эту статью заново) и «оставляется при университете» (что близко к современной аспирантуре). В 1919—1920 годах преподает литературу в школе, до 1921 г. служит в Центральном бюро Союза коммун Северной области, затем в Отделе информации Петроградского бюро Коминтерна, читает лекции в Доме искусств и Доме литераторов. В 1921—1930 годах — профессор Института истории искусств.    В 1920-е годы Тынянов выступает как литературовед и литературный критик, публикует книги «Достоевский и Гоголь (к теории пародии)» (1921), «Проблема стихотворного языка» (1924), представляющую наиболее его проработанную теоретическую работу, сборник статей о литературном процессе первой трети XIX века «Архаисты и новаторы» (1929), а также многочисленные работы, не вошедшие в прижизненные сборники. После выхода в свет первой работы «Достоевский и Гоголь (к теории пародии)» – гонорар Тынянову выплатили возом дров (у издательства «ОПОЯЗ» не оказалось денег) – ученика профессора Семена Венгерова признали в профессиональном научном сообществе. Что пришлось весьма кстати в то, не только голодное, но и холодное время. В это же время Тынянов начинает писать художественную прозу (дебютировал в 1925 году под псевдонимом Юзеф Мотль в № 26—27 журнала «Ленинград»). Можно сказать, что подбил Тынянова перейти на художественную прозу Корней Чуковский, организовавший коммерческий заказ на написание популярной брошюры о лицейском товарище Пушкина, а впоследствии декабристе, каторжнике и ссыльном В. К. Кюхельбекере. Неожиданно из брошюры получился целый роман «Кюхля» (1925). Роману, написанному достаточно неровно, но остающемуся одним из образцов воспроизведения «духа эпохи» в беллетристике, суждено было оказаться флагманом жанра «советского исторического романа». Написал быстро, почти набело, не прибегая к архивам и справочным материалам. Потому что «своим творческим воображением, – как заметил Чуковский, – он задолго до написания книжки пережил всю жизнь Кюхельбекера как свою собственную, органически вжился в ту эпоху, усвоил себе ее стиль, ее язык, ее нравы, и ему не стоило ни малейших усилий заносить на бумагу те картины и образы, которые с юности стали как бы частью его бытия». Тынянов волновался в ожидании книги. 1 декабря 1925 года перед выходом в свет своего первого художественного произведения Тынянов оставил в рукописном альманахе «Чуккокала» такую запись: Сижу, бледнея, над экспромтом, И даже рифм не подыскать. Перед потомками потом там За все придется отвечать. (Накануне рождения «Кюхли» – поэтому так плохо) Его тревога оказалась напрасной: повесть, написанная чистым, прозрачным языком, стала любимой книгой для многих поколений читателей – не только детей, но и взрослых, выдержав испытание временем. После того, как повесть вышла в «Кубуче», Маяковский при встрече с Тыняновым сказал: . В этих словах было и одобрение, и похвала, но самое главное – признание, и стоило оно дорого: Маяковский мало кого из современников ставил вровень себе. Тынянов и сам писал о Маяковском как о великом поэте, возобновившем грандиозный образ, утерянный со времен Державина, чувствующем «подземные толчки истории, потому что и сам когда-то был таким толчком». Ученый-историк работает с документами и опирается на них, исторический романист, опираясь на документы, идет дальше, повинуясь воображению, – у писателя воздуха больше. Тынянов подчеркивал: , – в этих емких словах сформулировав свое кредо исторического романиста. Следующий роман Тынянова — «Смерть Вазир-Мухтара» (1928), посвященный последнему году жизни А.С. Грибоедова, представляет собой совершенно зрелое произведение со своеобразной стилистикой. Максим Горький, прочитав повесть, написал Тынянову из далекого Сорренто:

Книги Ю.Н. Тынянова Весьма удачной получилась и повесть «Подпоручик Киже» (1927). Постепенно писательство становится его второй профессией. Его признала вся читающая Россия. Примечателен такой факт: когда в 1934 году прошел Первый съезд советских писателей и был организован Союз писателей, который возглавил Максим Горький. Он же вручил Тынянову билет №1, при том, что в состав СП вошли 2500 писателей, среди них были такие разные писатели по масштабу личности и уровню дарования, как Пастернак и Платонов, Чуковский и Катаев, Тихонов и Олеша и др. Тем не менее билет за первым номером был вручен именно Юрию Тынянову. К концу 1920-х годов рассеянный склероз, которым Тынянов страдал с молодости, приводит к частичной утрате работоспособности. В 1930-х гг. прогрессирующая болезнь, наряду с гонениями на «формалистов», несколько снижают его научную активность и переводят ее из теоретического в историко-литературное русло. В это десятилетие выходят его роман «Пушкин» (1936, ч. 1 и 2), повесть «Восковая персона» (1930), рассказы «Черниговский полк ждёт» (1932) и «Малолетний Витушишников» (1933), еще две книги переводов из Гейне.

Книги Ю.Н. Тынянова В этих небольших по размеру и отточенных по форме произведениях сочетаются историческая стилизация языка (включая элементы сказовости, особенно в «Восковой персоне») с тонким пародированием «социологической прозы», получившей определенное распространение в советской литературе 1920-х — начала 1930-х годов (отчасти это относится и к миниатюрным зарисовкам, опубликованным в 1930 году под названием «Исторические рассказы»). В двадцатые годы Тынянов всерьез занялся переводами Генриха Гейне (издал «Германию» (1933) – притом это был первый опубликованный полный перевод поэмы на русский язык. Отдельные стихотворения для перевода Тынянов выбирал по простейшему принципу: он переводил почти исключительно то, чего не пропускала дореволюционная цензура, при этом Тынянов щедро обогащал лексику своих переводов канцеляризмами немецкими же! Корней Чуковский писал, что переводы у Тынянова «наиболее удачны те, где Гейне жесток, сух, колюч». На книге своих переводов из Гейне (1935) Тынянов расписался: «Проваленный кандидат в секцию переводчиков». Чуковский же полагал, что у Тынянова мания преследования – тому везде мерещились переводчики, озлобленные на его Гейне. Но так отчасти было на самом деле: вытесняя других из переводов Гейне, второго Гейне в издательствах не требовалось, и «в рассуждении чего бы покушать» иным переводчикам приходилось браться не за Гейне, а за акына Джамбула. Генрих ГЕЙНЕ (перевод Ю. Тынянова) ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ Женское тело – это стихи, Они написаны богом, Он в родословную книгу земли Вписал их в веселии многом. То был для него благосклонный час, И бог был во вдохновенье, Он хрупкий, бунтующий материал Оформил в стихотворенье. Воистину тело женщины – песнь, Высокая Песнь Песней; Строфы – стройные члены его, И нет этих строф чудесней. Как божеская мысль Шея белая эта, Что голову маленькую несет, Кудрявую тему сюжета! Распуколки розовые грудей Отточены, как эпиграмма, И несказанна цезура та, Что делит груди прямо. Плавные бедра выдают Пластика-маэстро; Вводный период, закрытый листом, – Тоже прекрасное место. И в этой поэме абстракций нет! У песни мясо и зубы, Руки, ноги; целуют, шалят Отличной рифмовки губы. Прямая поэзия дышит здесь! Прелесть в каждом движенье! И на челе своем эта песнь Несет печаль завершенья. Хвалу воспою, о боже, тебе, Молиться буду во прахе! Перед тобою, небесный поэт, Мы жалкие неряхи. И погрузиться, о боже, хочу В великолепье стихов я; И изучать поэму твою И день и ночь готов я. Да, день и ночь зубрю я ее, Без отдыха, ночь и день я; Стали сохнуть ноги мои, – Это все от ученья. * * * Человек от этого счастлив, Человек от этого слег. Имеешь трех милых любовниц И только пару ног. К одной бегу я утром, К другой в вечерний час, А третья после обеда Сама приходит как раз. Прощайте вы, три дорогие, Лишь две ноги у меня; Я лучше поеду в деревню, Созерцать красоту бытия. Не только в юности, но и в 1920-е годы Тынянов писал стихи. И не только рифмованные. Есть известный цикл верлибров Тынянова, многие из которых посвящены особенностям творчества русских поэтов. А были еще «Прозаичность Некрасова», «Монументы-фрагменты Тютчева» и др. Он пишет также сценарии к кинофильмам, и продолжает писать рассказы («Гражданин Очер», «Генерал Дорохов», «Красная шапка» и др.). В 1930 году «Издательство писателей в Ленинграде» выпустило сборник под названием «Как мы пишем». На вопросы анкеты отвечали известные писатели того времени: Горький, Зощенко, Пильняк, Алексей Толстой, Ольга Форш и др. Тынянов в этом сборнике также поучаствовал. Вот что он, в частности, писал: «Переход от науки к литературе был вовсе не так прост. Многие ученые считали романы и вообще беллетристику халтурой… Должна была произойти величайшая из всех революций, чтобы пропасть между наукой и литературой исчезла. Моя беллетристика возникла главным образом из недовольства историей литературы, которая скользила по общим местам и неясно представляла людей, течения, развитие русской литературы».

Сборник "Как мы пишем" (1930). Исходя из потребности уйти от этих набивших оскомину «общих мест», желания разобраться и в истории литературы, и в тех писателях, которые эту историю делали, Тынянов и обратился к исторической прозе. Он продолжал: «Я и теперь думаю, что художественная литература отличается от истории не выдумкой, а большим, более близким и кровным пониманием людей и событий, большим волнением о них. Никогда писатель не выдумывает ничего более прекрасного и сильного, чем правда.  «Выдумка» – случайность, которая не от существа дела, а от художника. И вот, когда нет случайности, а есть необходимость – начинается роман. Но взгляд должен быть много глубже, догадка и решимость много больше, и тогда приходит последнее в искусстве – ощущение подлинной правды: да, так могло быть, так, может быть, было...». Всех восхищала память Тынянова: если он что-то когда-то где-то прочитал, то это навсегда впечатывалось в его память.  Известна такая байка по этому поводу: к Тынянову в Москве пришла большая группа грузин просто засвидетельствовать свое почтение. Это были разные люди, в том числе и писатели.    Они стали восхищаться тем, как он изумительно знает Тбилиси. Потому что о Тбилиси они многое узнали из повести «Смерть Вазир-Мухтара», где Тбилиси описан достаточно подробно. И они стали обсуждать особенности каких-то переулочков.   Причем каждый раз Тынянов им рассказывал, хотя это были коренные жители Тифлиса. И когда Тынянов их провожал, он не удержался и сказал: «Все-таки как я мечтаю снова побывать в Тифлисе!» Они все окаменели. «То есть как! А разве вы не жили там много лет!?» Тынянов сказал: «К сожалению, пока всего несколько недель».