Александр Башлачев: любовь убивает





…Прошло более 35 лет с того дня, как Александр Башлачев шагнул из окна в вечность. Был февраль, ленинградская всепогодная слякоть. Егор Летов в одной из песен написал потом: «Звездочка упала в лужу у крыльца... / Отряд не заметил потери бойца»… О нем ли, нет ли – доподлинно неизвестно. Но уж больно похоже. Точных причин ухода Башлачева из жизни никто не называет. Неудивительно. Поэт не оставил ни устных, ни письменных объяснений.

Читая различные интервью и публицистические тексты о Башлачеве, просматривая ТВ-передачи с участием людей, знавших барда, с некоторым недоумением замечаешь, что многие говорящие и пишущие о нем, порой даже не касаются сути его творчества. Которая, безусловно, выросла из его жизни и его личности. Впрочем, Башлачев не разделял жизнь и творчество, скорее, наоборот. «Я в этих песнях не лгу. / Видимо, не могу», – писал он, и на это следует обратить особое внимание. Без понимания этого невозможно говорить ни о причинах столь ранней смерти Башлачева, ни о двухгодичном молчании, предшествовавшем ей. Он сумел вырастить свою душу прямой и распахнутой, а, стало быть, она не знала никаких границ.

Приведем лишь несколько высказываний людей, знавших поэта и певца лично. Тот же Борис Гребенщиков говорит: «Время колокольчиков» – это совершенно дикое дыхание из дохристианского мира. Или из нехристианского. Я не знаю, почему Сашка это выражал. Я думаю, он и сам не знал. Но когда я с ним общался, то все время понимал, что за Сашкой стоит… как во «властелине колец» – армия мертвецов, сотни тысяч мертвых. Когда он умер, я уже точно знал, что часть этого груза – сверхтяжелой русской души – нам всем придется тащить…»

А вот высказывание Вячеслава Бутусова: «Его взгляд был спокойным, но с предчувствием обреченности. Наши дома-корабли швартовались на одной улице, друг напротив друга. И когда я глядел со своей палубы седьмого этажа на окно восьмого этажа того дома, из которого ушел в пучину житейских волн соседний капитан Башлачев, мне казалось, что я думаю о том же, о чем думал он…»

Создается полное впечатление, что эти люди слушали Башлачева урывками, знали его творчество настолько неполно, что не могли составить о нем сколько-нибудь цельного и законченного мнения. Или же мерили каждую песню «на свой аршин», не понимая, собственно говоря, о чем там поется. Между тем, слово «любовь» и производные от него встречаются в текстах Александра Башлачева чаще любых других. У него крайне мало песен, где это слово или, если угодно, понятие, не фигурировало бы в том или ином виде. И когда Гребенщиков говорит о дохристианском или же нехристианском звучании песен Александра Башлачева, он либо глубоко заблуждается, либо, скорее всего, лукавит и видит только то, что хочет видеть. Насколько известно, в дохристианском мировоззрении любви отводилось места не больше, чем ненависти или равнодушию. Вне христианства постулат «любить всех» был попросту немыслим.

Башлачев о любви писал именно как добропорядочный христианин:



Да как же любить их – таких неумытых,

Да бытом пробитых, да потом пропитых?

Да ладно там – друга, начальство, коллегу,

Ну ладно, случайно утешить калеку,

Дать всем, кто рискнул попросить.

А как всю округу – чужих, неизвестных,

Да так – как подругу, как дочь, как невесту?

Да как же, позвольте спросить?



И не был он понят Гребенщиковым лишь потому, что сам БГ крайне далек от христианства. Впрочем, не он один. Краеугольным камнем Нового Завета была любовь. Все творчество Башлачева построено на той же любви. «Если я говорю языками ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая и кимвал бряцающий», – сказано в Библии. Вокруг Башлачева было множество людей, говорящих и ангельскими голосами, и голосами преисподней, но весь этот хор, в котором каждый пытался тянуть свое, ни стоил ровным счетом ничего, так как о любви знал лишь понаслышке. Творчество их было настолько беззвучно и немо, что ценность его девальвируется с каждым днем… Иногда кажется, что это сам Бог велел Башлачеву рассказать всем этим людям о любви. Он был эманацией любви, чувством в чистом его виде, без каких-либо примесей и недомолвок, и любовь была им, была чем-то неотделимым от него. В этом смысле он ближе всех музыкантов и поэтов своего времени стоял к христианству.

Трагедия Башлачева была трагедией человека, оказавшегося в полном одиночестве, в полной духовной и идейной изоляции. У его, казалось бы, единомышленников по русскому року были совсем другие задачи частного, в основном, свойства. Попытки вливания какого-то совершенно грошового содержимого в устоявшиеся в западные формы, зарабатывание денег, самолюбование… Все это, совершенно очевидно, никак не входило в круг интересов Башлачева Он писал и пел о любви, а люди находили в его песнях какие-то «проявления» свободы, признаки язычества, борьбу со строем… Слушатели дивились его чудному владению словом, восхищались тем, что он в кровь разбивал пальцы о струны. Словом, они замечали все то, что являлось вторичным, несущественным, не видели сути.

В одной из песен Башлачев сказал:



Хорошие парни, но с ними не по пути.

Нет смысла идти, если главное – не упасть.

Я знаю, что я никогда не смогу найти

Все то, что, наверное, можно легко украсть.



Это он говорил про рок-элиту того времени. Те, кто серьезно знаком с зарубежной и отечественной рок-музыкой, прекрасно знают, что именно ленинградские и московские рок-музыканты 80-х годов с легкостью препарировали западные хиты, вырывая оттуда лакомые куски, и, чуть-чуть приправив, выдавали их за блюда собственного приготовления. Благо был железный занавес, а подавляющее большинство советских людей не имело никакого представления о первоисточниках этой музыки. Иногда, как заметно в ряде случаев с песнями Гребенщикова или Науменко, это была просто калька… Это и значило – «красть». Это было то самое, чего Башлачев не мог сделать. Недаром, в одном из интервью, он называл близкой себе (до определенной степени, разумеется) группу «Калинов Мост», которая отличалась оригинальностью и старалась разрабатывать собственный стиль, основанный на русском фольклоре.

В целом, ленинградский рок-клуб того времени был типично советским бюрократическим учреждением. Достаточно вспомнить, что вступление в него происходило не иначе, как через прослушивание в худсовете клуба. Логично будет предположить, что музыканты и исполнители, сидевшие в худсовете, оценивали творчество вступающих, исходя из собственных эстетических воззрений и критериев. Помимо этого, надо полагать, члены тогдашнего худсовета не чужды были зависти… По словам одного из основателей ленинградского рок-клуба, целью его (клуба, да, впрочем, и основателя) было влияние на умы. Башлачев не принял этого. Не мог. Сознательно, или неосознанно он чувствовал (понимал?), что это топтание на месте («Нет смысла идти, если главное – не упасть»).

Башлачев и не пытался влиять на умы. Он обращался напрямую к душе человеческой, вскрывая собственную душу. С этой точки зрения он находился крайне далеко и от рок-музыки, и от попсы. Вероятно, это было ошеломляюще больно – жить с распахнутой настежь душой среди людей, которые рядили себя в чужие одежды. Еще больнее, надо полагать, было то, что вид откровенной души поэта не будил в окружающих его, близких, казалось бы, людях, ничего. Кроме любопытства. Любопытства, или равнодушия. Он обнажал душу, но ничего не менялось. Ни один человек не становился лучше. Никто не стал добрее, честнее, никто не пожелал, в первую очередь, счастья для другого, а не для себя.

Сложно было и с аудиторией, для которой писались песни. Иногда Башлачева приглашали играть на квартирниках, но бывало так, что он сам просил собрать людей, для которых можно спеть. 20-30 человек. Редко – выступление в клубе или доме культуры. Он говорил: «Я не играю в залах, не играю больших концертов, я играю тем, кто хочет меня слушать. Тот, кто зовет меня к себе домой, например, соберет двадцать, тридцать, может, и пятьдесят человек, я играю, меня принимают хорошо. Понимаете, самое главное, когда человек скажет: «Ты спел, и мне хочется жить», – мне после этого тоже хочется жить. А вот когда человек говорит: «Мне не хочется жить», – я бессилен».

Но что бы он ни пел, эстеты обеих столиц по-прежнему пили портвейн и водку, изменяли женам, «стучали» друг на друга ради квартир, денег, сомнительной известности. В погоне за псевдоэстетикой, люди толпами шли слушать того же Гребенщикова, Науменко, Федорова… Этим музыкантам не было нужды просить о том, чтобы собрать слушателей, но с их концертов люди возвращались такими же пустыми, какими и приходили туда. Башлачев не мог не видеть всей бесперспективности того, что он делал. Он не мог не понимать, что люди не хотели (и не хотят) стать лучше, они хотели (и хотят) только жить лучше…

Могила Б..j

В этой связи закономерно возникали вопросы: зачем, для чего? Если твое дело имеет нулевой коэффициент полезного действия, то, очевидно, незачем этим делом заниматься. Его нужно бросить, и заняться чем-то другим. Надо думать, именно это и послужило причиной того, что в 1986 году бард прекратил писать песни и исполнять их перед публикой. Но, заняться чем-то другим Башлачев тоже не мог. Творчество он неразрывно связывал со своей жизнью, не мог отмахнуться от него, это было бы предательством по отношению ко всем, ко всему, что дорого и, разумеется, по отношению к самому себе. Таким образом, оставался один единственный выход…

Было ли самоубийство Башлачева именно самоубийством? Или же это была жертва, добровольная жертва по имя любви, во имя того, чтобы люди и мир вокруг стали хоть чуть-чуть лучше? Вполне возможно, что другого пути для него просто не существовало. Ведь, скажем, если бы Иисус не обрек себя на крестные муки, вполне допустимо, что он так и остался бы одним из десятков безвестных и безымянных проповедников, бродивших в древности по Иудее. Но добровольная смерть вознесла его над ними бесконечно высоко. Вероятнее всего, Александр Башлачев также был убежден, что слово без поступка – мертво. Оно не способно войти в душу человека и стать частью этой души, стать своим словом, толкать на действие, на любовь, на самоотречение. Иначе игра не стоила свеч. Иначе незачем было писать, незачем было петь. И, быть может, в этом его шаге мы просто не смогли разглядеть сокровенного смысла отречения от себя во имя всех нас, живущих и будущих, этого головокружительного жертвоприношения…



Александр САВЕЛЬЕВ