Предыдущая публикация
ВАДИМ МЕСЯЦ
ПОСЛЕДНЕЕ ТАНГО
Увлечение
Мерцанье земноводного озноба,
усталых форм невольная стряпня.
Открывшись, закрывается утроба,
на твой живот ложится пятерня.
Страсть неизбывна, как святая злоба.
Она частица общего меня.
Не думай о другом, кто завтра будет
в молчанье ожидать бездонный крик.
Пустыня наши души обезлюдит,
опустошит растоптанный родник.
Пока нет смерти, он тебя не любит,
одновременно мальчик и старик.
И я неравновесен больше с ними,
гляжу на небо, мёртвый и живой.
Я — над тобой, но ты всегда с другими,
под колыбельным ветром и травой,
бесцельно повторяешь моё имя
в неравноценной клятве боевой.
Мы шли вдоль моря. Падали в песок,
даря его друг другу из ладоней.
И музыка стучала нам в висок
одной из первых созданных гармоний.
Ты — моей жизни солнечный кусок.
Я увлечён побегом и погоней.
Вентспилс
Я вспоминаю у огня, забыв печали,
о временах, когда меня за всё прощали.
За неразборчивый базар, и пьяный выдох,
за предсказуемый кошмар в различных видах.
На берегу Балтийских вод я жил когда-то
и вёл себя как идиот без аттестата.
Я был мечтатель и поэт с душевной травмой.
Я излучал дремучий свет саморекламой.
Я как заезжий трубадур бренчал в гитару,
меча колодами купюр по тротуару.
Я спал заместо номеров в хозяйской бане.
Я контур варварских костров искал в тумане.
И ты приехала ко мне на жёлтом кэбе,
дивясь бессмысленной фигне в моём вертепе.
Чернели губы и язык, испив бальзама,
раскручивался маховик стыда и срама.
И я чернильным языком в корысти мелкой
играл со спущенным чулком, как тузик с грелкой.
И возле ратуши винил трещал уныло.
Когда я так тебя любил. И ты любила.
И в окна бил вечерний свет, искря на струнах.
Терялся твой велосипед в далёких дюнах.
Враждебный флот стоял в порту, развесив флаги.
Приятно жить начистоту. Как на бумаге.
<…>
Что из себя я возомнил, слагая строки?
Прости, что выбился из сил в конце дороги.
Бабье лето
Ты похорошела за это лето.
Бери молодого, пока не поздно.
За окнами зарево бересклета.
Я понимаю, как всё серьёзно.
Остатки загара на тонкой коже,
на бёдрах качаются тени веток.
Что может быть горестней и дороже,
чем эта молодость напоследок?
В беседке дощатой стучат стаканы,
клокочут лягушки на дне колодца.
Уходят из тела моря и страны,
но что-то нездешнее остаётся.
Застывшая в трепете увяданья,
в отчаянной наглости — светоносна.
Никто не простит нас за опозданья.
Я понимаю, как всё серьезно.
Когда ты наедине с судьбою,
где нет неразгаданного секрета,
побудь на прощанье самой собою
в пожаре рябины и бересклета.
Желание
Ты ласковой бываешь лишь тогда,
когда подспудно влюблена в другого
и прячешь свою детскую вину.
Безмерное уходит в никуда,
будто случайно сказанное слово,
чтобы навек нарушить тишину.
Навесь на двери цепи и замки —
всегда есть кто-то, кто стоит за дверью.
И ты сейчас принадлежишь ему.
Ты любишь его свитер и очки,
привержена судьбе и суеверью.
И никогда не скажешь почему.
Добро, что скрыто в океане зла,
ресница в неподписанном конверте,
потусторонний выверенный знак:
любовь, какой она бы ни была, —
всего лишь вызов старости и смерти,
что впопыхах рассеивает мрак.
Мне скучно быть любимым и родным.
Мне нравится внушать тебе величье,
что за пределом женской красоты
и характерно куклам восковым,
хранящим строгий облик и обличье,
гнушаясь перейти со мной на «ты».
И ты, проснувшись, смотришь мне в глаза,
не видя в них ответного порока,
он мне помог бы сохранить лицо,
когда над нами встанут небеса,
удваивая силу кровотока.
И разомкнут последнее кольцо.
Богемные дамы
Богемные девушки тоже ищут любви.
Муж — одно, а личная жизнь — другое.
Несмотря на случайные связи, обычно
им нужен один постоянный любовник,
чтобы ходить с ним в театр, летать на
Мальдивы, говорить о музыке и искусстве.
Чувак со средней известностью
(знаменитостей всех расхватали),
непризнанный гений, хотя поначалу
он кажется им настоящим гением,
и они готовы перегрызть за него глотку
каждой, кто встанет у них на пути.
Супруг не замечает этого. Или делает вид,
что не замечает. Женщина должна
реализовать себя, считает он.
Годы проходят, иногда целая жизнь,
если чувства были сильны, а секс изощрён,
но всё это надоедает, включая талант
любовника. Чем я хуже его, говорит она.
Я сделала из алкаша человека,
а он — неблагодарная свинья и нарцисс.
Она пишет картины, неплохо их продаёт.
В лучшем случае передаёт мужика подруге.
В худшем — кидает его в сложный момент.
Теперь ей нужен кто-то попроще.
Тренер из фитнес-центра с красивым телом,
рабочий парень на все руки мастер.
Но те быстро понимают, кто перед ними.
Она остаётся одна, пытается заняться
детьми, плаванием, иностранными языками.
Время принцев прошло, но ожидание
любви важнее самой любви.
Она часами сидит в социальных сетях,
вывешивает свои старые фото в купальнике
и пишет — как я постарела,
блаженствуя от комплиментов,
летящих со всех концов света.
На чистую воду
А ты пригласи на наш вечер Сашу,
своего тренера по лечебной гимнастике.
Будет прекрасный сюрприз. Вот увидишь.
Он не знает, что ты пишешь стихи?
Или уже проболталась?
Он будет сидеть в первом ряду
в шикарном костюме, благоухать
среди немытых поэтов,
смотреть на тебя вожделенно,
как на Светлану Лободу,
спрятав за шторой букет белых роз.
Гордиться будет тобой. И я тобой буду гордиться.
Наша поэзия выйдет в народ,
народ возвратится в поэзию нашу.
Я всё отлично придумал.
Сам позову аптекаршу из «Перекрёстка».
Алену Михайловну, я тебе говорил.
Чем-то она притягивает меня,
хотя что в ней хорошего — не понять.
Пикантно кривонога, плотоядна, упруга:
единственная в моей жизни тёмная страсть.
Недавно вышла замуж за охранника из ювелирки.
Когда мы встречаемся взглядами, читает мои мысли.
Теперь она услышит мои стихи про неё
и удостоверится, что оказалась права.
И тренер Саша узнаёт о твоих чувствах.
Поэзия выведет нас на чистую воду.
Расставит всё по своим местам.
Мне всё равно не накачать бицепсов, как у него.
Ты не станешь учить фармацевтику
и носить колготки телесного цвета.
У нас есть шанс, что кто-то полюбит нас такими,
какие мы есть.
Последнее танго
Я пишу тебе это,
когда абонент недоступен,
но ты где-то в Москве
и физически вроде бы есть,
чтобы это прочесть,
пока я ещё дружелюбен
и любовь моя не превратилась
в холодную месть.
Я, забывший на время
пустые понты и интриги,
говорю это той,
с кем дружил без особых манер,
и пытался совместно писать
непристойные книги,
и основою жизни
законно считал адюльтер.
Самодур, толстосум,
завсегдатай ночного секс-шопа,
я тебя целовал по утрам
с франтовством сомелье,
слышал сердце твоё
по мобильнику без стетоскопа
и не хуже француза
лабал во французском белье.
Я менял для тебя
свою точку отсчёта и сборки,
вечно маялся дурью,
подчёркнуто был при делах.
Корчил страшные рожи
во тьме театральной гримёрки,
отражаясь неистово
в ярких её зеркалах.
Разбуди во мне женщину,
раньше глаза говорили.
Ты убил во мне женщину,
нынче глаза говорят.
Я не верю нелепым словам,
что звучат в водевиле,
но заочно живу в водевиле.
И этому рад.
Я ещё приглашаю тебя
на морские курорты,
но ты стала бояться
шикарной чужбины вдвоём.
Я билеты сдаю, покупаю
миндальные торты.
И по-старчески кашляю
в тёмном подъезде твоём.
С кем мы будем назавтра,
как прежде дики и бесстыжи,
танцевать на столе
и из горлышка пить алкоголь?
Для меня остаётся
«Последнее танго в Париже»,
что в моём положении
до боли знакомая роль.
Увлечение
Мерцанье земноводного озноба,
усталых форм невольная стряпня.
Открывшись, закрывается утроба,
на твой живот ложится пятерня.
Страсть неизбывна, как святая злоба.
Она частица общего меня.
Не думай о другом, кто завтра будет
в молчанье ожидать бездонный крик.
Пустыня наши души обезлюдит,
опустошит растоптанный родник.
Пока нет смерти, он тебя не любит,
одновременно мальчик и старик.
И я неравновесен больше с ними,
гляжу на небо, мёртвый и живой.
Я — над тобой, но ты всегда с другими,
под колыбельным ветром и травой,
бесцельно повторяешь моё имя
в неравноценной клятве боевой.
Мы шли вдоль моря. Падали в песок,
даря его друг другу из ладоней.
И музыка стучала нам в висок
одной из первых созданных гармоний.
Ты — моей жизни солнечный кусок.
Я увлечён побегом и погоней.
Вентспилс
Я вспоминаю у огня, забыв печали,
о временах, когда меня за всё прощали.
За неразборчивый базар, и пьяный выдох,
за предсказуемый кошмар в различных видах.
На берегу Балтийских вод я жил когда-то
и вёл себя как идиот без аттестата.
Я был мечтатель и поэт с душевной травмой.
Я излучал дремучий свет саморекламой.
Я как заезжий трубадур бренчал в гитару,
меча колодами купюр по тротуару.
Я спал заместо номеров в хозяйской бане.
Я контур варварских костров искал в тумане.
И ты приехала ко мне на жёлтом кэбе,
дивясь бессмысленной фигне в моём вертепе.
Чернели губы и язык, испив бальзама,
раскручивался маховик стыда и срама.
И я чернильным языком в корысти мелкой
играл со спущенным чулком, как тузик с грелкой.
И возле ратуши винил трещал уныло.
Когда я так тебя любил. И ты любила.
И в окна бил вечерний свет, искря на струнах.
Терялся твой велосипед в далёких дюнах.
Враждебный флот стоял в порту, развесив флаги.
Приятно жить начистоту. Как на бумаге.
<…>
Что из себя я возомнил, слагая строки?
Прости, что выбился из сил в конце дороги.
Бабье лето
Ты похорошела за это лето.
Бери молодого, пока не поздно.
За окнами зарево бересклета.
Я понимаю, как всё серьёзно.
Остатки загара на тонкой коже,
на бёдрах качаются тени веток.
Что может быть горестней и дороже,
чем эта молодость напоследок?
В беседке дощатой стучат стаканы,
клокочут лягушки на дне колодца.
Уходят из тела моря и страны,
но что-то нездешнее остаётся.
Застывшая в трепете увяданья,
в отчаянной наглости — светоносна.
Никто не простит нас за опозданья.
Я понимаю, как всё серьезно.
Когда ты наедине с судьбою,
где нет неразгаданного секрета,
побудь на прощанье самой собою
в пожаре рябины и бересклета.
Желание
Ты ласковой бываешь лишь тогда,
когда подспудно влюблена в другого
и прячешь свою детскую вину.
Безмерное уходит в никуда,
будто случайно сказанное слово,
чтобы навек нарушить тишину.
Навесь на двери цепи и замки —
всегда есть кто-то, кто стоит за дверью.
И ты сейчас принадлежишь ему.
Ты любишь его свитер и очки,
привержена судьбе и суеверью.
И никогда не скажешь почему.
Добро, что скрыто в океане зла,
ресница в неподписанном конверте,
потусторонний выверенный знак:
любовь, какой она бы ни была, —
всего лишь вызов старости и смерти,
что впопыхах рассеивает мрак.
Мне скучно быть любимым и родным.
Мне нравится внушать тебе величье,
что за пределом женской красоты
и характерно куклам восковым,
хранящим строгий облик и обличье,
гнушаясь перейти со мной на «ты».
И ты, проснувшись, смотришь мне в глаза,
не видя в них ответного порока,
он мне помог бы сохранить лицо,
когда над нами встанут небеса,
удваивая силу кровотока.
И разомкнут последнее кольцо.
Богемные дамы
Богемные девушки тоже ищут любви.
Муж — одно, а личная жизнь — другое.
Несмотря на случайные связи, обычно
им нужен один постоянный любовник,
чтобы ходить с ним в театр, летать на
Мальдивы, говорить о музыке и искусстве.
Чувак со средней известностью
(знаменитостей всех расхватали),
непризнанный гений, хотя поначалу
он кажется им настоящим гением,
и они готовы перегрызть за него глотку
каждой, кто встанет у них на пути.
Супруг не замечает этого. Или делает вид,
что не замечает. Женщина должна
реализовать себя, считает он.
Годы проходят, иногда целая жизнь,
если чувства были сильны, а секс изощрён,
но всё это надоедает, включая талант
любовника. Чем я хуже его, говорит она.
Я сделала из алкаша человека,
а он — неблагодарная свинья и нарцисс.
Она пишет картины, неплохо их продаёт.
В лучшем случае передаёт мужика подруге.
В худшем — кидает его в сложный момент.
Теперь ей нужен кто-то попроще.
Тренер из фитнес-центра с красивым телом,
рабочий парень на все руки мастер.
Но те быстро понимают, кто перед ними.
Она остаётся одна, пытается заняться
детьми, плаванием, иностранными языками.
Время принцев прошло, но ожидание
любви важнее самой любви.
Она часами сидит в социальных сетях,
вывешивает свои старые фото в купальнике
и пишет — как я постарела,
блаженствуя от комплиментов,
летящих со всех концов света.
На чистую воду
А ты пригласи на наш вечер Сашу,
своего тренера по лечебной гимнастике.
Будет прекрасный сюрприз. Вот увидишь.
Он не знает, что ты пишешь стихи?
Или уже проболталась?
Он будет сидеть в первом ряду
в шикарном костюме, благоухать
среди немытых поэтов,
смотреть на тебя вожделенно,
как на Светлану Лободу,
спрятав за шторой букет белых роз.
Гордиться будет тобой. И я тобой буду гордиться.
Наша поэзия выйдет в народ,
народ возвратится в поэзию нашу.
Я всё отлично придумал.
Сам позову аптекаршу из «Перекрёстка».
Алену Михайловну, я тебе говорил.
Чем-то она притягивает меня,
хотя что в ней хорошего — не понять.
Пикантно кривонога, плотоядна, упруга:
единственная в моей жизни тёмная страсть.
Недавно вышла замуж за охранника из ювелирки.
Когда мы встречаемся взглядами, читает мои мысли.
Теперь она услышит мои стихи про неё
и удостоверится, что оказалась права.
И тренер Саша узнаёт о твоих чувствах.
Поэзия выведет нас на чистую воду.
Расставит всё по своим местам.
Мне всё равно не накачать бицепсов, как у него.
Ты не станешь учить фармацевтику
и носить колготки телесного цвета.
У нас есть шанс, что кто-то полюбит нас такими,
какие мы есть.
Последнее танго
Я пишу тебе это,
когда абонент недоступен,
но ты где-то в Москве
и физически вроде бы есть,
чтобы это прочесть,
пока я ещё дружелюбен
и любовь моя не превратилась
в холодную месть.
Я, забывший на время
пустые понты и интриги,
говорю это той,
с кем дружил без особых манер,
и пытался совместно писать
непристойные книги,
и основою жизни
законно считал адюльтер.
Самодур, толстосум,
завсегдатай ночного секс-шопа,
я тебя целовал по утрам
с франтовством сомелье,
слышал сердце твоё
по мобильнику без стетоскопа
и не хуже француза
лабал во французском белье.
Я менял для тебя
свою точку отсчёта и сборки,
вечно маялся дурью,
подчёркнуто был при делах.
Корчил страшные рожи
во тьме театральной гримёрки,
отражаясь неистово
в ярких её зеркалах.
Разбуди во мне женщину,
раньше глаза говорили.
Ты убил во мне женщину,
нынче глаза говорят.
Я не верю нелепым словам,
что звучат в водевиле,
но заочно живу в водевиле.
И этому рад.
Я ещё приглашаю тебя
на морские курорты,
но ты стала бояться
шикарной чужбины вдвоём.
Я билеты сдаю, покупаю
миндальные торты.
И по-старчески кашляю
в тёмном подъезде твоём.
С кем мы будем назавтра,
как прежде дики и бесстыжи,
танцевать на столе
и из горлышка пить алкоголь?
Для меня остаётся
«Последнее танго в Париже»,
что в моём положении
до боли знакомая роль.
Следующая публикация
Нет комментариев