Валентин Аноцкин
Теория вырождения
Насмотревшись в окно на бегающих по двору учеников и с удовольствием отметив отсутствие конфликтов в многочисленных группах, Пётр Петрович сел в директорское кресло и достал из сейфа папку красного цвета. Открывалась она редко, мысли для неё выкрапывались из повседневности тяжело, как бы из-под пресса. Но в то же время работа с ней доставляла творческое удовольствие. Что-то в ней было пока недосягаемое, невидимое даже ему самому, автору, — на уровне интуиции, творческой догадки. "Министру просвещения…" — значилось на первом листе, и уже само обращение заставляло сосредоточиваться сразу после открытия секретной папки. Внутреннее желание самовыражения вдохновляло и одновременно подтачивало уверенность в себе: кто он, вообще, такой? Директор "Специализированной коррекционной школы". "Коррекционной" значит "для детей неполноценных, с дефектами, которых надо выправлять для дальнейшей, порой бесперспективной, жизни". Лишь опасение, что непосредственное начальство завернёт его работу, посчитав её глупостью и легкомыслием, и не позволит ей достигнуть адресата, заставляло его обращаться напрямую на самый верх.
В дверь вежливо постучали: без доклада секретаря, — это свои.
— Разрешите, Пётр Петрович?
В дверном проёме появилась завуч Прасковья Ивановна, женщина хотя и властная, но также и легко ранимая, что иногда мешало ей исполнять её полномочия, отвлекаясь на самозащиту. Но приобретённый в разных школах опыт выручал её в повседневных занятиях и удовлетворял начальство.
— Да, — согласился Пётр Петрович, — заходите.
Документ, разумеется, тут же накрылся красным пологом.
— Пётр Петрович, — хорошо поставленным за годы работы в педагогических учреждениях голосом начала Прасковья Ивановна, усевшись в предложенное кресло. Её маломигающие голубые глаза будто вталкивали взгляд в собеседника в попытке доказать непогрешимость своего высказывания, — я по поводу Крюкова. Мы знаем, каким образом он именно к нам попал, приняли его, можно сказать, как родного. Он за эти годы подрос, вжился в роль, и теперь почувствовал себя хозяином положения. Сейчас законфликтовал с учительницей по литературе.
— Дёргает её за косу? — улыбнулся Пётр Петрович.
Конечно же, он хорошо помнил приход нового ученика по фамилии Крюков четыре года назад.
— Нет, это было бы самым безобидным занятием. Он издевается, как бы это сказать, интеллектуально, даже с каким-то превосходством. Победил на математической олимпиаде, а на литературе ведёт себя как полный идиот.
— Как полный идиот или просто приравнивается к другим? — уточнил Пётр Петрович. — По идее, он не должен стать известным писателем, не так ли?
Прасковья Ивановна растерялась.
— Если бы это происходило в нормальной школе, можно было бы только порадоваться — приятно иметь дело с умницей, но когда над тобой посмеивается ученик спецшколы — это выглядит совсем по-другому. Может, его в другую школу пора определить? В математическую, например.
— Прекрасный пример для других коррекционных школ: из школы для неполноценных сразу в школу для избранных! — усмехнулся Пётр Петрович. — Пригласите его ко мне.
После ухода завуча он спрятал папку в сейф: для завершения доклада не хватало совсем немного — фактов и примеров. Прибегать к чужому опыту он пока не считал нужным.
Через некоторое время в дверь стукнули один раз. Пётр Петрович не успел осмыслить, как можно охарактеризовать человека, стучащего в дверь руководителя всего один раз — надменность, превосходство, наглость? — как перед ним предстал невысокий и, если можно применить к мальчишке двенадцати лет такую деталь, — стройный ученик Крюков.
— Подходи ближе, Крюков, а то я тебя без бинокля не вижу.
Крюков подошёл. В его светло-серых глазах не было ни малейшего страха, в них читалось только любопытство.
— Тебя, кажется, Вадим зовут?
— Да.
— А моё имя знаешь?
— Да, Пётр Петрович.
Пётр Петрович встал, но не для того, чтобы подойти к ученику, а, наоборот, отошёл к окну, чтобы наблюдать за собеседником, а тот бы его не видел.
— За что кукушка хвалит петуха? — неожиданно спросил он.
— За то, что тот не летает, — не задумываясь ответил Крюков.
— В смысле? — не понял Пётр Петрович.
— Ну, если бы он летал, то навалял бы кукушке…
— Значит, вот таким образом ты издеваешься над учительницей литературы? — предположил Пётр Петрович.
Он вернулся к столу, достал лист бумаги, почиркал ручкой и передал ученику.
— Попробуй, реши.
Крюков наклонился над столом, изучил уравнение, взял директорскую ручку и тщательно выписал решение. Пётр Петрович мельком взглянул и опять почиркал по бумаге.
— А это?
И опять Крюков аккуратно написал решение.
Пётр Петрович внимательно изучил лицо ученика. По-детски чистое, оно предполагало оформиться в лицо человека с совершенными чертами, а глаза излучали любопытство и растущий из глубины острый ум. Он вдруг ужаснулся: столько лет по вине родителей этот мальчишка сидит среди слабых одноклассников, не имеющий возможности проявить себя во всей красе! Ах, Прасковья Ивановна, педагогический стаж — это ведь не просто годы, надо же ещё понимать.
— Не скучно тебе здесь? В обычную школу не хочешь?
— Нет, там придурков много.
— А ты откуда знаешь? Не был же там.
— На улице полно знакомых пацанов, по ним и сужу.
— Смышлёный ты парень, Вадим. Хочу тебя попросить о помощи.
— В решении задач?
— Ладно, ладно, не придуривайся, ясно с тобой уже всё. Я тут готовлю серьёзный доклад, но мне не хватает фактического материала, мелочей. А ты в самой гуще. Не мог бы иногда делиться со мной своими наблюдениями? О поведении учеников, об отношениях учеников и учителей.
— Шпионить, что ли?
— Ну, ты уж очень прямолинеен, Вадим. Меня не интересуют ваши тайны. Например, тебе показалось, что можно что-то изменить к лучшему — расскажи об этом. А может, что-то мешает. Подходят ли учебные программы для всех одинаково?
— Это можно. Только что мне от этого?
Пётр Петрович задумался.
— Знаешь, ты поставил меня в некоторое затруднение: деньги я тебе платить не могу — рано ещё. Да у тебя, как я знаю, отец бизнесмен, вряд ли тебе не хватает денег на мороженое.
— Он мне не отец, — хмуро пояснил Крюков, — отец далеко где-то, по морям ходит.
Пётр Петрович помолчал: как же это он такой важный факт биографии новичка пропустил? Он многое проясняет.
— Да, дружище, в жизни такое бывает. А что, бескорыстно, на общую пользу школе, слабо поработать?
— На общую пользу — согласен.
— Прекрасно, договорились. Иди, учись. И учительницу по литературе не обижай!
— Да она сама…
— Ну-ну! Это ты можешь дома на маму и бабушку или сестрёнку так говорить, а учительница на службе, она своими знаниями обязана делиться с вами. Понял?
— Понял. Только нет у меня ни бабушки, ни сестрёнки.
— Ладно. Тогда так: поскольку без причины ты ко мне ходить не можешь, скажем всем, что я лично консультирую тебя к следующей математической олимпиаде. Тогда вопросы отпадут.
— Хорошо, я всем скажу.
— А вот этого не надо! — строго предупредил Пётр Петрович. — Отвечать надо тогда, когда спросят. Язык твой — враг твой!
— Понял. До свидания!
Пётр Петрович позвонил завучу.
— Я поговорил с Крюковым, больше он не будет издеваться над учительницей. И, кстати, я берусь его консультировать по математике к предстоящей олимпиаде. Он весьма одарён.
— Хорошо, как знаете.
После окончания рабочего дня красную папочку он прихватил с собой. Дома, застав только сына, поинтересовался:
— А мама где, Егор?
— Задерживается, — оторвался от планшета сын, — вроде, едет.
Пётр Петрович приготовил чашку зелёного чая с жасмином и в предвкушении увлекательной работы сел за стол. Сначала записал то, что пришло на ум за этот день, затем приступил к основному. Сегодня он наметил поработать с теорией "вырождения", некоторые выкладки требовались для доклада. Итак, Морель, Макс Нордау — основоположники теории "вырождения". По их мнению, дегенеративные изменения будут накапливаться от поколения к поколению и, в конце концов, приведут человечество к вырождению. И если Морель больше ссылается на биологические изменения, то Нордау говорит о повсеместном моральном разложении, то есть виновата не только биология, но и социальная среда. Причём результаты он видит в лице Оскара Уайльда, Фридриха Ницше, Ричарда Вагнера. Неплохая компания "дегенератов". А ученик Мореля Валантен Маньян назвал тех, кто сохранил интеллект, но отмечен психической патологией, "высшими дегенератами". О опять же: Шарль Бодлер, Поль Верлен…
Хлопнула дверь, и он понял, что вернулась с работы жена. Он прошёл в прихожую, помог раздеться, чмокнул её в щеку и заметил:
— Ты не первый раз задерживаешься.
— Время квартального отчёта, — зарумянившись от быстрой ходьбы, и от этого помолодевшая, ответила она. — А работодатель требует, чтобы было чётко и без ошибок. На это нужно время. Ужинал?
— Нет, ждал тебя.
Ужинали вместе, но как-то молчаливо, погружённые в свои мысли. Пётр Петрович попробовал задеть сына, но тот вяло улыбался и явно не хотел разговаривать. Супруга начала было опять про отчёт, но не смогла — тема не интересна никому. Разошлись быстро, пожелав друг другу спокойной ночи.
Первая плановая встреча с Крюковым состоялась в среду после занятий. Школа затихла, словно сдулась от звуков, как воздушный шарик, проявились другие шумы: проезжающих машин под окном, отдельные разговоры прохожих.
— Можно? — дверь приоткрылась, и просунулась голова Крюкова.
— Заходи, Вадим. Ты по-взрослому точен, хвалю.
Крюков вошёл, потряс плечами, скидывая рюкзак, сел за столик. Подождал начала разговора и, не дождавшись, с удивлением посмотрел на директора.
— Вадим, надо быть не только умным, но и культурным — садиться только с разрешения старших. Из мелочей складывается бескультурье, а бескультурье ведёт к патологии, патология — к вырождению, — Пётр Петрович вздохнул. — Только без обид, эти уроки тебе только на пользу.
Крюков встал, вернулся к двери, обернулся и проделал тот же путь до стола. Замер в ожидании.
— Ну, садись уже. Как тебе эта неделя?
— Так себе. Нина Петровна, по русскому, опять изводила упражнениями.
— А они, по-твоему, не нужны?
— Если и нужны, то не в таком количестве: они убивают время и желание сидеть над ними — просто интерес пропадает!
— А что, если это только тебе хватает два-три упражнения, а другим необходимо пять-шесть? Школа у нас, забыл, какая?
— Не забыл: "коррекционная". Тоже мне, придумали название, только по слогам и выговоришь. Как напильником по зубам.
— А как бы ты назвал?
— ШУМО.
— Как это?
— "Школа умственно отсталых".
— Тут нет умственно отсталых, есть с дефектами. Конечно, некоторые дефекты затормаживают умственную деятельность, но не настолько, чтобы всех поголовно называть "умственно отсталыми".
— Всё равно ШУМО.
— То есть?
— "Школа универсального образования".
— Это получше. Молодец!
Пётр Петрович задумался, вдруг подстёгнутый пустой, на первый взгляд, болтовнёй в нужном направлении. ШУМО, ШУМО…
— Что-что? — переспросил он, не уловив смысла сказанного.
— Фёдор Андреевич, физик, заигрывает со Светкой Богдановой.
— И как это проявляется?
— Когда он к ней подходит, то только её трогает за плечо и низко наклоняется. К остальным девчонкам по-другому.
Петру Петровичу стало жарко. От головы к груди.
— Наблюдательный ты парень, Вадим. А другие это замечают?
— Непохоже. Это так незаметно со стороны. А эти… заторможенные… сидят, уткнувшись носом в парты, лишь бы к ним не подошли.
Пётр Петрович опять впал в задумчивость, и только когда Крюков вздохнул призывно, почти по-взрослому, он очнулся и спросил:
— Тебе помощь нужна какая-нибудь к олимпиаде?
— Нет.
— Ну, всё равно я дам тебе несколько примеров — порешай, а то будет непонятно, отчего ты так мало времени был у меня.
— А то, что я прихожу к вам, — это подозрительно?
"Забыл, с кем имею дело", — недовольно подумал Пётр Петрович и присел напротив своего слишком смышлёного ученика.
— Понимаешь, Вадим, любые незапланированные встречи с директором вызывают любопытство, а порой и зависть. Именно этого я хочу избежать, потому что это может навредить в первую очередь тебе.
— Хорошо, я понял, — Крюков склонился над задачами.
Через полчаса он поднял голову, чувствовалось, что упражнения заставили его поднапрячься.
— Так нечестно, Пётр Петрович, — таких задач не бывает на олимпиадах, там попроще.
— Если решишь мои задачи, то решишь любые задачи олимпиады. Это тебе только на пользу. Всего тебе доброго, наблюдай дальше.
Можно было идти домой и самому. Задумчиво и привычно Пётр Петрович собрал портфель, не забыв про красную папочку, и вышел на улицу, унося из школы две главные мысли: ШУМО и Фёдор Андреевич. Он знал, что учитель физики одинок, с семьёй расстался лет пять назад. Не старый — около сорока, спокоен, ведёт себя независимо и отчуждённо. Симпатия к ученице? Ну, бывает. Потрогал за плечико? Ну, не погладил же по спине, в конце концов.
ШУМО, ШУМО… Что-то в этом названии скрывалось недодуманное, недосказанное… "Коррекционная" и вправду режет слух, тут Крюков прав. Тут ещё есть и обидное: коррекционное — это то, что требует коррекции, значит, априори присутствует дефект, который требуется исправить. Это может угнетать, унижать. "Универсальное"… Пётр Петрович вдруг застыл посреди улицы. "Умеренное" — вот какое! "Умеренное", не режет слух, не обидное, скрывающее все тёмные стороны, которые не обязательно знать всем. Ну, Крюков…
Дома он решил завершить свой доклад, даже если придётся просидеть всю ночь. Он стал занимать слишком много места в его мыслях, мешал повседневным занятиям, сыну перестал уделять должное внимание, жене. Ну какой он директор школы, если не знает ничего об успеваемости своего сына? Правда, тот вполне себе самостоятельный, но всё же пока не дорос до снятия родительского контроля.
Утром он вызвал секретаря, вручил красную папку:
— Прошу запечатать в конверт, отправить по назначению.
Этим действием он закрыл все сомнения: отправлять — не отправлять. Успокаивал себя: если не отправлять, для кого он всё это писал? Облегчённо вздохнул — дело сделано, гора с плеч.
Постучавшись (он невольно отметил: два раза), вошла завуч. Видно было, что она чем-то озабочена.
— Доброе утро, Пётр Петрович! Вы слышали, что произошло в пятнадцатой школе?
— Ещё нет. А что именно?
Она прошла по кабинету ближе, словно намереваясь поведать новость директору на ухо, но остановилась у приставного столика.
— Ученик пятого класса ударил перочинным ножом в руку учителя, когда тот попытался отнять у него мобильник, мешавший занятиям.
— Присаживайтесь, Прасковья Ивановна. А как вы думаете, у нас такое возможно?
— Думаю, что нет. У нас дети спокойные.
— Так, может, всех учеников распределить по таким школам, как наша? Или создать таких школ больше? Сделать всеобщее умеренное образование?
— Шутите, Пётр Петрович.
— Вовсе нет. Вы знакомы с теорией вырождения?
— Да. В общем.
— Помните: один известный психиатр возражал против этой теории тем фактом, что за двадцать пять лет его практики он не видел, чтобы у психов рождались психи. Хорошо, думаю я, значит, психи рождаются от нормальных людей. А так как нормальных, успешных, благополучных становится всё больше, то и умственно отсталых будет рождаться всё больше! Так, выходит? А если учесть, что эти успешные спят с мобильниками, планшетниками в обнимку, курят какой-то одеколон, девушки принимают контрацептивы и запивают их пивом, то какое они принесут потомство? И где они будут учиться? Они будут учиться в школах умеренного образования! Будете возражать?
— Нет, не буду. Многие вещи в наше время оцениваются не разумом, а сердцем. Разум не всё принимает из того, что вы говорите, но сердцем я чувствую правду.
— Ну хорошо, сердцем. А это значит, чувством. Но разве не бывает таких ситуаций, когда надо полагаться только на чувства? Например, в моменты смертельной опасности. Там разум не помощник. И не пришло ли это время? Может, происходящее сегодня — это и есть смертельная опасность?
Словно подводя итог разговору, прозвучал школьный звонок. Завуч заторопилась:
— Я пойду, Пётр Петрович.
— Да-да, извините, что задержал.
Он ещё долго не мог успокоиться, — насколько сильно он был заряжен всё это время, корпя над красной папочкой. Принесёт ли это пользу? Или это нужно было лишь для того, чтобы выплеснуть накопленную горечь? Или для пустого самовыражения?
Вторая встреча с Крюковым тоже прошла по плану. Но на этот раз ученик был явно не в настроении. Пётр Петрович отметил это сразу, но не стал приставать, решив выяснить причину ненавязчиво, а, скорее всего, он сам по-детски всё расскажет.
— Ну что, Вадим, олимпиада на носу, готов?
— Готов хоть завтра, — меланхолично, но с каким-то злом ответил Крюков.
— С учительницей по литературе помирился?
— А мы и не ссорились. Она не трогает меня, я не трогаю её.
— Всё у тебя так хорошо, а настроения нет.
— А откуда оно будет? Отец, то есть не-отец, решил переехать в другой город, там у него бизнес какой-то расширился. Ну, и нас, конечно, с собой тащит. А что я там буду делать? В какую "Шумку" пойду?
У него вдруг непроизвольно потекли слёзы, которые он по-детски стал размазывать по лицу.
— Пётр Петрович, а если я не поеду, что будет?
— Ты же понимаешь, Вадим, всё зависит от позиции твоей мамы.
— Она согласна.
— Тогда ситуация сложнее.
— А если не поеду, и всё! Пусть связывают и везут!
— Вязать тебя никто не будет. А вот маме твоей придётся тогда расстаться с твоим не-отцом, но с близким ей человеком. Для неё это будет трагедией.
— А чья трагедия главнее — моя или её.
— Твоя, конечно, главнее. Со стороны трудно помочь в этой ситуации — дело семейное, внутреннее.
Крюков низко опустил голову, слёзы стали неудержимее, и Петру Петровичу было невыносимо жаль этого нормального, талантливого мальчишку, с детства попавшего не на своё место. Хотелось обнять, успокоить, и он не выдержал, встал, положил руку ему на плечо.
— Понимаешь, Вадим, чтобы в жизни выдерживать удары, надо учиться принимать их с детства. Потом будут ещё удары — сильнее, а потом ещё сильнее, сильнее. А ты не сгибайся! Сжимай зубы, но не сгибайся! Я напишу тебе рекомендацию для будущего твоего директора, он поймёт. Главное, помни, твой козырь — математика, держись за неё. Она тебя вытащит из самой гиблой ситуации. Побеждай во всех конкурсах, олимпиадах, и к тебе придут с самыми заманчивыми предложениями. Только дождись этого, не сгибайся.
Они затихли, как два заговорщика с разными переживаниями, но с одной целью: выжить несломленными в этом мире, не упасть в яму отчаяния. Пётр Петрович подумал о сыне: не упустить бы его плохое настроение и замкнутость в последнее время. Что-то у него тоже происходит внутри.
— Когда они… когда вы уезжаете?
— Они уезжают через неделю, — твёрдо ответил Крюков.
— Ну, что ж, Вадим, был рад иметь с тобой дело. Ты пиши мне, не стесняйся, можешь откровенно, по душам, никто, кроме нас, не будет знать об этом.
— Спасибо.
Похоже, мальчик справился с собой, рукавом стёр слёзы и встал. Медленно пошёл к двери, неся за петлю тяжёлый рюкзак. У двери остановился, обернулся.
— Да, там физик пригласил Светку Богданову к себе в гости.
И опять Петру Петровичу опалило жаром грудь и голову, ещё до того, как дверь захлопнулась. Надо кому-то звонить? Идти самому? Ведь если он упустит ситуацию, которая приведёт к трагедии, то он и будет виноват во всём.
Его размышления прервал внутренний звонок.
— К вам из полиции.
Пётр Петрович поднялся навстречу гостю: человеку в гражданской одежде, но с неистребимой выправкой, аккуратной короткой стрижкой. Лёгкой спортивной походкой посетитель приблизился к хозяину кабинета.
— Андрей Семёнович Глазков, — представился он. — Следователь тридцать восьмого отделения полиции. Благодарю.
Он сел в предложенное кресло, выложил на столик папку. Зелёного цвета, невольно отметил Пётр Петрович, как будто цвет с некоторых пор стал важной характеристикой в его жизни.
— Я пришёл не по форме, чтобы не смущать ваших учителей и чувствительных учеников. И ещё потому, что это касается вас лично.
Пётр Петрович сжал зубы.
— Дело в том, что вчера в супермаркете цифровой техники был задержан ваш сын при попытке вынести дорогой смартфон.
Пётр Петрович побледнел.
— Вы хотите сказать "украсть"? Мой сын? Егор?
— К сожалению, да. При даче показаний он заявил, что положил смартфон в карман машинально, погружённый в свои мысли. Как вы понимаете, полиция тайным мыслям не верит.
— Какие у него мысли? Тьфу, что я говорю! Я имею в виду, что у него не могло быть причин для такого поступка.
— Вполне допускаю. Для этого и пришёл к вам тихо, чтобы не поднимать лишнего шума. Я же понимаю, какой удар по вашей репутации нанесёт распространение этой информации. А вы уважаемый человек в районе. Но в то же время мы должны завершить это законным процессуальным образом.
— А просто закрыть его?
— Это сложно, есть надзирающие органы…
— Хорошо, а если я помогу вам, вы поможете мне?
— В чём именно?
— В задержании преступника.
— Но… если вы что-то знали и скрывали, вы сами подпадаете под статью.
— Я не знаю точно, у меня есть подозрения.
— Я готов их выслушать.
Пётр Петрович встал, чувствуя необходимость в движении перед серьёзным заявлением.
— Дело в том, уважаемый Андрей Семёнович, что у меня есть серьёзные подозрения в отношении нашего учителя физики: он слишком много уделяет внимания одной из своих учениц. Как я узнал недавно, он пригласил её к себе в гости. Поскольку он живёт один, сами понимаете…
— Откуда вы это узнали?
— Я не могу этого сказать, поскольку это связано с одним из моих учеников.
Пётр Петрович не мог назвать Крюкова, понимая, что с того начнут снимать показания, да ещё в присутствии родителей, это может и без того растревоженную психику привести в критическое состояние.
— Хорошо, тогда так, запишите исходные данные: имя, откуда прибыл, стаж работы, семейное положение, ну и так далее. Как можно больше информации. Я немедленно доложу начальству и позже сообщу вам о решении. Всего доброго!
Не теряя ни минуты, Пётр Петрович собрался и поспешил домой, с трудом сдерживая нахлынувшее отчаяние. Неужели и его сын, всегда спокойный, уравновешенный, на самом деле такой же, как и те, кто сидит на обочинах, хлещет пиво и матерится? Этого не могло и не должно быть.
Сына он застал дома за уроками. Такая привычная, идиллическая картина заставила его усомниться в рассказе следователя. Он сел на кровать сына, отдышался, чувствуя, что тот уже понял по его поведению: что-то не так.
— У меня сегодня был следователь. Это правда?
— Да.
— Для чего?
— Федьке Симагину подарили дорогой смартфон. Я попросил его дать посмотреть. Получилось так, что тот выскользнул из моих рук и скатился в озеро: мы сидели на берегу. Теперь он требует деньги. Я понимаю, что для тебя это немалая сумма. Я уж не говорю про маму.
— Сколько?
— Шестьдесят тысяч.
— Я сразу столько не могу, — растерялся Пётр Петрович.
— Я знаю, оттого всё и случилось. У меня остался один день.
— Нет, в принципе, решить можно. Придётся идти в банк, распечатать депозит.
Они замолчали, и это молчание, как некая физическая субстанция, сковала их, никто из них не мог её нарушить, шевельнуться. Шевельнуться — значит, надо что-то сказать. А что сказать, если всё уже сказано и надо просто предложить решение.
Первым шевельнулся Егор.
— Хочешь, кое-что тебе покажу? — не дожидаясь ответа, он открыл письменный стол, пошарил среди тетрадей, нашёл, подержал руку в столе, как бы в последнем сомнении, и, наконец, протянул отцу руку ладонью вверх. На ней лежал маленький блестящий пакетик — презерватив.
— Зачем он тебе?
— Мне не нужен. Это мамин. Я нашёл его на столике, за которым она красится. Она очень спешила и оставила.
Пётр Петрович взял пакетик и сунул в карман.
— Значит так. Я пошёл в банк, а ты обо всём молчишь: про телефон, про… В общем, про всё, понял?
— Понял.
Вечером, когда появилась супруга, Пётр Петрович равнодушно спросил:
— Опять отчёт?
— Не опять, а всё ещё. Егор дома? Уроки сделал?
— Да. Он у нас молодец.
Пётр Петрович машинально принял плащ, не нашёл в себе силы чмокнуть её в щёку, как обычно. Супруга не обратила на это внимания.
За неделю всё потихоньку успокоилось, затихло или, наоборот, — опасно затаилось, выжидая момента, чтобы выплеснуться, залить всё чёрной краской. На столе Пётр Петрович нашёл приказ об отчислении из школы Крюкова в связи с отъездом. С тяжёлым чувством, что не всё сделал для мальчишки, подписал его.
Вошла встревоженная завуч. Глаза у неё занимали большую часть лица.
— Пётр Петрович, арестовали учителя физики, Фёдора Андреевича!
— Ну и что из этого? Каждый должен заниматься своим делом: кто-то преподавать, кто-то подметать улицу, а кто-то арестовывать. Вы что сейчас должны делать? Составлять учебный план на второе полугодие, вот и составляйте.
Она посмотрела на него так, будто директора подменили. Уже было повернулась, но успела сообщить:
— Заместитель председателя комитета у нас. Беседует с учителями. Скоро зайдёт к вам. Не по этому ли поводу?
Пётр Петрович лишь пожал плечами.
Действительно, через некоторое время, с коротким стуком (один раз, отметил про себя Пётр Петрович), вошёл высокий чиновник, которого полагалось встречать у двери. Что нехотя и сделал Пётр Петрович. Чиновник был грузным и высоким, со здоровым румянцем человека, регулярно посещающего сауну и проживающего в экологически чистом районе. Он ухнул в кресло и хитро посмотрел своими многоопытными и готовыми на всё и ко всему глазами, словно принёс такую весть, какую имеет право приносить только он один.
Но Пётр Петрович тоже был закалён в общении с чиновниками, привык к их манерам, выражающим превосходство над собеседником, иногда ловко скрывающим некомпетентность, или вообще — пустоту.
— Рад вас видеть Аграфен Аркадьевич!
— Я тоже. Я уже побеседовал с завучем, учителями: всё у вас хорошо. Ну, во всяком случае, по сравнению с другими спецшколами.
— С другими ШУМО, — улыбнулся Пётр Петрович.
— А? — не понял чиновник. — Я имею в виду, среди школ вашей специализации.
— Кофе, коньячку, Аграфен Аркадьевич? Скоро рабочий день заканчивается, а завтра суббота!
— Ну что вы! В рабочее время! Не больше ста грамм! — видя повод покуражиться, воскликнул чиновник.
Пётр Петрович встал из-за стола, достал початую бутылку коньяка и разлил по хрустальным рюмочкам. Они выпили, посмаковали дольки лимона, и Пётр Петрович понял, что сейчас и будет разговор о том, ради чего пришёл этот человек.
— В коньяках ты разбираешься, Пётр Петрович. Но есть у тебя и проблема. Шеф в ярости оттого, что ты отправил в министерство какой-то заумный трактат поверх непосредственного начальства! Зачем тебе это нужно? Сидишь в красивом кабинете, на хорошем счету, сиди себе до пенсии.
— Душа потребовала, — спокойно улыбнулся Пётр Петрович, — иногда бывает.
— В сауне надо отводить душу, — посоветовал гость. — В сауне, с девушками. Всё снимает, душу очищает до скрипа.
— У меня, наоборот, — засоряет.
— Вот, потому у тебя и проблема — ты весь наоборот, — рассердился чиновник. — Кстати, у тебя объявился вдруг гениальный математик, побеждает всех на олимпиадах. Кто поверит? Ну откуда в школе для неполноценных гениальный математик? Всем же понятно, что здесь нечисто. Кроме того, как говорят, ты его лично готовил. А здесь уже проявляется явный личный интерес. Надо пересмотреть результаты олимпиады. Восстановить справедливость!
— Всё было справедливо, — побледнел Пётр Петрович. — Этот мальчишка попал не в свою среду. В том числе и по вине наших чиновников, поспособствовавших этому.
Лицо Аграфена Аркадьевича сделалось злым и мстительным.
— В общем, шеф сказал, чтобы ты готовился сменить характер работы. Если у тебя самого не будет предложений, тебе их принесут. Будь здоров!
Остаток рабочего дня Пётр Петрович провёл так, будто собирался сменить характер работы уже сегодня. Наводил порядок в шкафах, в столе, в сейфе, пролистал календарь и вырвал даты, которые носили личный характер. На одном листочке задержал взгляд: "В 15 часов Крюков". Домой он шёл пешком, нехотя, понимая, что с некоторых пор и дом для него перестал быть укрытием. А что если зайти в кафе или просто тормознуть у рюмочной: быстро, на ходу. Снимает все проблемы, как сказал чиновник от образования. Но вспомнил сына, его попытки самостоятельно выпутаться, и отмахнулся — не имею права. Как никогда остро воспринимал встречи с группами молодых парней и девушек, невольно кривился от вида закрученных нелепых причёсок, дырявых джинсов и распахнутых до пупа рубашек. "Вырождение, — крутилось у него в голове, — кругом одно вырождение".
Дома он опять застал Егора одного. Подошёл, дружески положил ему руку на плечо.
— Ты решил свою проблему, Егор?
— Решил. А ты?
— Решу, — пообещал Пётр Петрович. — А ты учись, учись. И не только по-школьному, жизни учись!
— Я уже учусь.
Пётр Петрович равнодушно встретил супругу, молча помог ей раздеться и не удержался, чтобы не принюхаться — нет ли чужого запаха. Но опыта в этом деле у него не было. Весь его опыт заключался в безграничном доверии маме, жене, сыну.
А утром, пока он ещё лежал в кровати, пользуясь субботним днём, его ждал сюрприз. К нему подошла супруга со знакомым пакетиком. Глаза её светились праведным гневом и любопытством одновременно.
— Это что? Выпало из кармана, когда я начала чистить твои брюки.
Чувствуя себя в невыгодном положении — лёжа, Пётр Петрович встал и накинул халат. Не беря в руки пакетик, стараясь говорить спокойно, пояснил:
— Это твой пакетик, дорогая, видно, из любимых — с усиками. Ты забыла его на своём столике, торопилась. Я сунул его в карман и не решался поговорить с тобой, — он наклонился к её уху. — Работодатель, да?
Она всё это время стояла не шелохнувшись и только при слове "работодатель" отшатнулась от него и вышла из комнаты.
Пётр Петрович, не снимая халата, опять увалился в кровать. Вот оно, вырождение, горько думал он: отец-директор склоняет ученика к доносительству, сын сдаёт мать, чтобы получить от отца деньги, а мать в это время…
В понедельник он вышел на работу. С трудом. Обычные дела, визиты, звонки — всё раздражало его. Всё это уже казалось лишним. Лишь один звонок заставил удивиться.
— Звонят из Народного банка, — сообщила секретарь.
Он снял трубку.
— Пётр Петрович, доброе утро! Управляющий региональным отделением Народного банка. Не могли бы подъехать к нам?
— Я что-то задолжал?
— Ну что вы! С вами хотят поговорить из центрального офиса, у нас есть зал видеоконференции.
— Интересно, — искренне удивился Пётр Петрович, готовый уже ничему не удивляться. — Конечно, я подъеду.
— Спасибо, тогда сразу ко мне в приёмную, здесь будут проинструктированы.
Все и в самом деле были проинструктированы: у него сразу появился сопровождающий — супервежливый, суперпредупредительный. А в приёмной его встретил вежливый управляющий и лично проводил в специальную комнату с большим экраном на стене.
— Присаживайтесь вот здесь, напротив экрана, немного подождите.
Он удалился, Пётр Петрович уставился в экран, в котором тоже находилась деловая комната с письменным столом, только явно богаче — дубовым, резным. На стене логотипы банка, известного всей стране. Где-то хлопнула дверь, он понял, что это там, за экраном. Появился собеседник, при виде которого Пётр Петрович остолбенел. Это был сам Президент Народного банка, приближённый к самому верху власти.
— Добрый день, Пётр Петрович! — приветливо, по-свойски сказал он.
— Добрый день, Герасим Остапович! Я сражён наповал!
— Не удивляйтесь, причина нашей встречи — ваш доклад министру.
— А как он попал к вам?
— У меня есть друзья в министерстве, они ознакомили. Нам очень по душе пришлась ваша идея "умеренного образования" и мы решили подключиться. Вы знаете, что мы интересуемся всем, что может принести общую пользу. И не только в финансовой сфере. Мне кажется, что за простым, казалось бы, изменением названия стоит нечто большее. Возможно, что пока мы оба не осознаём, насколько большее. В самом деле, что такое "среднее образование"? Среднее — это что-то серое, между хорошим и плохим, а "умеренность" — стабильность, основательность, это — фундамент. И это будет новый фундамент нового здания! К вам приедет мой представитель, обговорите с ним наши подходы, предложения, в том числе и финансовые.
— Но у меня проблема — меня увольняют!
— За что?
— За нарушение субординации. Я отправил доклад, минуя своё начальство.
— Не беспокойтесь, мы уладим эту проблему. Возвращайтесь на своё рабочее место и ждите моего представителя. Всего доброго, успехов!
Комната на экране опустела. Пётр Петрович не в силах был подняться и сидел до тех пор, пока не появился управляющий.
— Пётр Петрович, сеанс закончен. Если у вас появятся проблемы с банком, прошу прямо ко мне.
Он плохо помнил, как добрался до школы, голова не вмещала впечатлений. И только оказавшись за металлической оградой, понял, что находится на своём рабочем месте. Ибо территория школы — это тоже его рабочее место. Была перемена, дети собирались в группы по интересам, спорили, смеялись. А вот двое, с краю, заспорили, задрались. Один ударил другого. Не сильно. И не слабо. Ударил умеренно…
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев