ЛЮБИМОЙ БАБУШКЕ ПАХОМКОВОЙ МАРИИ СТЕПАНОВНЕ ПОСВЯЩАЮ!

Татьяна Карпина (отрывок из опубликованных
воспоминаний).
#сорокополье #вытегра
Утром, когда все дела в доме были переделаны, бабушка с тревогой начала посматривать на дверь, дважды выходила в коридор, смотрела в маленькое окошечко на улицу.
Возвращалась в избу, открывала заслонку у печи, смотрела на суп, кипящий и вкусно пахнущий.
Доставала письмо, накануне полученное из Нивского от её раскулаченных родных, рассматривала фотокарточку отца и притихала, глядя в окно.
– Што-то сённе бабка Наташа Комиссарихина не идет на бисёду, ведь ономедь сулиласе прибрести. Уж незамогла ли ёна? Маленё обожду, да пойду проведать ей, – промолвила бабушка вдруг.
Немного погодя, она накинула фуфайку, обула папины длинные сапоги, повязала платок концами назад, положила письмо с фотокарточкой в карман и вышла в коридор.
Я схватила пальто, обула сапоги и выскочила вслед за бабушкой. Нагнала её у крыльца и пошагала тоже к бабе Наташе Комиссарихиной.
- Навязаласе на мою голову, дак бежи быстряе и сиди тамотки и не выкамеживай. Дома, как хошь, а в людях веди сибя смирно, – проваливаясь в снег с грязью, сказала бабушка.
Хотя дом бабы Наташи был рядом, идти было трудно.
Ветер доносил слабый запах лежалого снега. Земля ещё не ожила, была смёрзшаяся и сизая, лишь дорога была разбита тракторами и машинами
Дом, где жила баба Наташа был большой, разделённый на две половины.
Когда-то в соседней половине жила наша бабушка, а теперь там находилась семья её сына Валентина.
А вообще-то этот дом чужой, Комиссарихиных, раскулаченых и увезённых из деревни. Там раньше жила только их одна семья.
Это потом образовали две половины, но ходили обе семьи, бабушкина и бабы Наташи, через один вход с крыльцом и красивой широкой лестницей , да и пользовались одним туалетом.
Затем, когда бабуля переехала жить к нам, дядя Валя сделал отдельный вход с крутой лестницей и верандой.
А широкий коридор разделил заборкой из досок .
Теперь семьи жили раздельно, но через деревянную тонкую стену из досок было слышно всё, что происходило у соседей.
Мы поднялись на крыльцо, прошли по лестнице и зашли в избу.
– Крещёны-то дома али спите ободню? – спросила бабушка.
– Манюшка! Ёто ты удосужиласе до миня дойти? Я сразу почуяла, што идешь, как двири-то заколкали! – раздался слабый голос из горницы.
– Да ты што ето, подруженя, выляживаесе днём-то? – спросила бабуля.
– Ой, а не говори!... Лёжкой лёжу, совсим занемогла! Не могу здыхнуть! Голова, как тот чигун, а ночи так и шают,приткнуть некуды, – баба Наташа лежала на кровати, укрывшись одеялом.
– Пеша-то где? На роботы? – бабушка взяла стул и села рядом с кроватью.
– Уйдёно,... да и поди лешой знат, когды ён явитце. Ён ище бегат конь конём. Я тут призаснула, а прохватиласе, крычу, крычу, а дома, как сдохли вси! Тишина! Ажно амешталасе. Хорошо, што ты пришла, Манюшка! – вытирая потное лицо, прошептала баба Наташа, пытаясь встать.
– Лёжи, лёжи! Я сичас самовар сварганю, да тибя чаём напою. Вото и погано ведро выплесну! Не один раз всё вмистях делали! – бабушка начала наливать воду в самовар.
В избе ей всё было знакомо.
Дочери бабы Наташи Лида и Зоя находились на учёбе и должны были приехать летом на каникулы.
От них по почте бабе Наташе приходило много открыток, которые были выставлены на комоде.
Я подошла и стала рассматривать красивые открытки.
– Танька! В чужих людях ничого не трожь! Было тибе наказано али нет? Ой, какой вольной робёнок! Пошто тибя приволокло сюды, сидела бы дома, – заругала меня бабушка.
Я послушно отошла к окну и села на стул.
– Не бранись на ей, любушка! Дай лучче девки со стола сахарок посуслять,– сказала баба Наташа, поднимаясь с кровати и обувая валенки.
– Ты , голубушка, не заляживайсе, с силой пехайсе с постели-то! – бабушка подскочила к ней и помогла сесть к столу, на котором уже радостно шипел самовар.
Налила бабе Наташе чаю в чашку. Потом себе. Начали, молча, пить чай, держа во рту по кусочку сахара.
– А таблетки-то есте у вас али мнека до дому сбегать? – поинтересовалась бабушка.
– Есте, есте, а как жо! Пеша вото на видно место склал, дак я не одну уж ростёрла ложочкой и с водой выхлёбала!
– То-то же! А нет, дак я быстро слявгаю! – бабушка пила чай и поглядывала на меня.
Я же с удовольствием держала во рту кусок сахара.
Вскоре баба Наташа повеселела, вытерла пот с лица и сказала:
– Ой, Маня, ежоли б не ты, дак хоть подыхай тута! У миня душа на нитки висла, а топеря полекчало!
– А и не выдумывай, нам с тобой на одной верёвки ползти! Ты , как не явиласе утриной-то , дак я ноги в коты сунула , да и присадила к тибе! Ой, подружонька! Да у меня веть и свои новости к тибе! – бабушка перевернула чашку на блюдечко вверх дном.
Неторопливо достала из кармана конверт и подала бабе Наташе фотокарточку. Та взяла снимок и долго его рассматривала.
– Не признаешь што ли , кто на карточки-то? – удивлённо спросила бабушка.
–Нее! Какой-то бородатой старичина!... Не нашонской!... Энтаких я тута не видла! – откликнулась баба Наташа и продолжила смотреть на снимок.
– Вчерасе письменосица корвентик баской принесла, дак из ёго карточка и выпала. Ето батюшко, мой бажоной! Гли-ко какой сделалсе и не признаешь! Я за ночь всю душу выплакала, – делилась бабушка.
– Ой, ленба туды!... Не признала! Борода-то вся седая, и на сибя не похожой сделалсе! Ён смолоду-то чернявой был, да глазастой!... Не признала! Совсим старой ён!
– Я тоже сплакнула, дак ведь и мы с тобой не молодухи! Ен там уж долго живет и приобтёрсе с годамы-то на новом мисти. Я так карточки обрадела, к седцу прижала не один раз, да и спала с корвентиком, – рассказывала бабушка.
– А чёго в письми-то пишут? Здоров ле! – поинтересовалась баба Наташа.
–Ой! А не приведи, Господи, некому таку жись!... Здоров! А некому в деревню привета не посылат! Родня-то наша в тыи годы головы в песок зарыла, обрядиласе. У батюшки-то описали всё, как и у ваших , роздилили промеж собой добро, и была недолга– кулак! – вздохнула бабушка.
– Так, так, любушка! Страшноё время было! Кто у вас да у отца ране гостили, тые потом и пакостили! – поддакнула баба Наташа.
–Олонесь Пашу с Великого двора увидла, дак ён лисой прикинулсе: « Сродственница, здорово!». А ведь гумагу на отца первой подмахнул! – сокрушалась бабушка.
– Дак и со мной тоже само! Изо всих мук мука в головы думы ворочать, вот и ходим с тобой друг к другу язык розмять.
– Мнека, Наташонька, матушка перед смертью наказ давала отца берегчи. ... Дак вишь, как я сберегла, хуже некуды. Мнека топеря хоть ором ори, нечего не выздуешь!
– Так, так! Под избяны углы просто так кругляши не посунешь! – баба Наташа завязала на голове потуже платок.
– Ништо, Наташонька, ён и в ссылки не пустым чоловеком стал, людям помогат, не обозлилсе от горя, ... а домой не хочет! Не знат, как я тосну по ёму-то!
– Дак ведь, когда по живому пилят, дак и старо дерево скрипит. Что ище написано-то?
– А многого всёго. А об доме не спрашиват. Не знат, что сломали дом, да в Андому перевезли. А я, как пойду я Трошигину на кладбищо-то, погляжу сыздали на избину и заревлю, – бабушка смахнула слезу.
–И нам с тобой пора именье на миротворенье готовить – сказала баба Наташа, вышла из-за стола и села на кровати.
Бабушка, спрятала фотокарточку , налила воды в миску и сполоснула чашки.
– Вы што домой запоходили? – спросила, встревоженно, баба Наташа.
– Да мы на упряжку и приходили. А ты лёжи. ... Завтрия я приду проведать тибя. Не ходи заздря на двор! На дороги не пройти, вся машинамы ростополёна. Така тяпша, что опорки не вытащить, – говорила бабушка, надевая фуфайку.
Баба Наташа тяжело вздохнула. Она не хотела, чтобы мы уходили домой.
Ей, наверное, понравилось, что я была послушной девочкой!
На улице было холодно. Пошёл мокрый снег.
– Гли-ко, Танюшко, как снежные шелепуги с неба падают, а ведь весна,– и она взяла меня за руку и потащила по грязи домой.
Я не мешала бабушке. Она думала о своём.
На снимке: дом бабы Наташи Комиссарихиной.