"Даже в гармонии есть место для трещины, через которую проникает свет".

– Кобаяси Исса
Глава 1: Храм Гармонии
Мелодия прозвучала. Поезд на линию Хибия подошёл к станции Кита-Сэндзю. Танака Кэйсукэ шагнул вперёд, и толпа двигалась с ним.
Люди в тёмных костюмах стояли у края платформы. Двери с шипением открылись. Одна толпа вышла, другая вошла. Никто не толкался. Напор был плотным, как вода в шлюзе.
Кэйсукэ ощущал давление со всех сторон. Каждому инстинктивно ясно: малейший конфликт — нарушение. Нечто неправильное. Вносящее разлад. В терминах традиционных японских представлений — кэгарэ. Осквернение. Нарушающее чистоту и порядок группы.
Кэйсукэ оказался вжат вглубь вагона. Плечо вдавливалось в плечо другого мужчины. Чей-то портфель упирался ему в спину. Руки не двигались. От выглаженной рубашки мужчины рядом пахло кондиционером для белья. Едва уловимый запах воска для укладки волос.
Двери закрылись.
Поезд тронулся.
В вагоне было тихо. Только ровный гул поезда. Беззвучное скольжение пальцев по экранам смартфонов. Большинство смотрели в свои телефоны, их лица освещались экранами.
Кэйсукэ тоже достал свой телефон. С трудом поднял руку. Открыл рабочую почту. В десять часов было совещание по квартальному прогнозу. Жена вчера напомнила о счёте за подготовительные курсы сына.
Наконец, поезд остановился. Кэйсукэ вышел на своей станции, сливаясь с потоком людей.
Телевизор в углу гостиной работал без звука. На экране ведущий новостей показывал карту погоды. Кэйсукэ доел рис, допил мисо-суп. Палочки легли на подставку точно по центру, рядом с пустой пиалой.
Юмико беззвучно подошла к столу и забрала посуду. Движения по кухне привычные, отточенные годами. На кухонном столе уже стоял его портфель. Рядом с ним она поставила его обед — бэнто, завёрнутый в синюю ткань фуросики.
"Твой бэнто", — сказала она.
"Ага", — ответил Кэйсукэ.
Встал, надел пиджак. Дверь в комнату сына была закрыта. Сын ушёл на утреннюю тренировку по бейсболу ещё час назад. Из комнаты дочери доносилась тихая музыка.
Кэйсукэ сел на ступеньку в прихожей.
Завязал шнурки на ботинках.
Юмико подошла и встала за его спиной.
Поднялся, взял портфель и бэнто.
"Я пошёл."
"Счастливого пути."
Открыл дверь.
Вышел.
Щёлкнул замок.
Утро началось.
Улица была тихой, узкой, без тротуара. Густая паутина чёрных проводов висела между бетонными столбами на фоне белёсого утреннего неба. Звук шагов по асфальту казался громким. Мимо проехал почтовый скутер.
Асфальт был чистым. Вдоль дороги тянулся открытый бетонный водосток. Ни соринки у обочины. Мусор — тоже кэгарэ.
В углу перекрёстка стоял ярко освещённый торговый автомат с рядами банок кофе и зелёного чая. У столба с табличкой, исписанной иероглифами, стояли мусорные мешки — прозрачные для пластика, синие для сжигаемого мусора. Мешки были аккуратно завязаны, сложены вместе. Сверху их накрывала зелёная сетка от ворон.
Сортировка мусора с такой скрупулёзностью — часть повседневной практики поддержания порядка.
Навстречу шла пожилая женщина с маленькой собачкой. Кэйсукэ слегка поклонился. Женщина поклонилась в ответ. Не просто вежливость — способ подтвердить социальную связь, предотвратить конфликт.
Издалека донёсся слабый звук мелодии прибывающего на станцию поезда. Взгляд на часы. До поезда оставалось семь минут. Шаг ускорился.
Лифт поднялся на двадцать третий этаж и открылся. Кэйсукэ вышел в холл. ID-карта прикоснулась к турникету, створки открылись.
Офис был огромным открытым пространством. Длинные ряды серых столов тянулись к окнам с видом на другие небоскрёбы. Слышался тихий гул компьютеров, стук клавиатур.
"Доброе утро", — сказал Кэйсукэ, кланяясь всему отделу.
"Доброе утро", — донеслось в ответ с разных сторон.
Прошёл к своему столу. Стоял в ряду с другими столами начальников секций. Поставил портфель, снял пиджак, повесил его на спинку стула. Включил компьютер.
Ровно в девять утра прозвучал короткий сигнал. Все в отделе встали. Начальник департамента, пожилой мужчина по фамилии Ямада, вышел вперёд. Говорил о планах на день, о важности командной работы. Утреннее собрание — тёрэй.
В конце Ямада-сан сказал: «Давайте сегодня тоже постараемся!».
Все вместе поклонились.
Сели.
Рабочий день начался.
В десять часов Кэйсукэ вошёл в переговорную комнату. За длинным столом уже сидели другие начальники секций, каждый на своём заранее известном месте. Кэйсукэ сел на своё. Начальник департамента Ямада-сан сидел во главе стола. Перед каждым лежала стопка бумаг. На стене висел белый экран.
Ямада-сан кашлянул.
"Итак. По поводу квартального прогноза. Есть моменты, вызывающие беспокойство."
Взгляд не на людей. На бумаги перед собой.
"Продажи в европейском секторе ниже ожидаемых", — продолжил он. — "Возможно, нам следует пересмотреть подходы."
Молодой начальник секции Ито поднял руку.
"Мы изучаем вопрос, Ямада-сан. Ситуация на рынке сложная. Мы прилагаем все усилия."
"Понимаю. Усилия важны. Но результат тоже важен. Нужно подумать, как мы можем улучшить ситуацию. Все вместе."
Никто не спорил. Никто не предлагал решений. Все кивали. Кэйсукэ тоже кивнул. Знал — его отдел предоставил верные данные. Проблема была в отделе Ито. Но об этом никто не скажет.
В этой комнате важна не правда, которую все знают — хоннэ.
Важен публичный фасад — татэмаэ.
Прямо указать на вину?
Значит «потерять лицо».
Осквернение.
Кэгарэ.
Этого избегают.
Совещание длилось час. Говорили о синергии, о командном духе, об усилении коммуникации. Целью было не найти виновного, а исполнить ритуал — подтвердить, что группа едина.
В конце Ямада-сан закрыл папку.
"Хорошо. Продолжим работать в этом направлении. Жду предложений на следующей неделе."
Все встали.
Поклонились.
Вышли.
Проблема не была решена. Решение было отложено.
Прозвучал сигнал — обед. Кэйсукэ вздохнул. Достал из портфеля бэнто. Хотел поесть за столом, в тишине.
"Танака-сан", — позвал Ито. — "Идём есть рамен?"
За спиной Ито стояли ещё двое. Они ждали. Отказаться было нельзя — не по-товарищески. Нарушением ва. Приглашение Ито — не дружеский жест, а социальный маневр. Отказ — проявление нелояльности. Поставить личный комфорт выше коллективного ритуала.
Кэйсукэ убрал бэнто обратно.
"Иду", — сказал он.
Вышли из здания и пошли по улице, запруженной служащими. Зашли в маленькую раменную в подвале. Внутри было тесно, шумно. Пахло бульоном, свининой. Сели за стойку, заказали рамен через автомат.
Пока ждали, говорили о бейсболе, о погоде, о новом фильме. Настоящая проблема, которая висела в воздухе, тщательно обходилась стороной. Разговор о пустяках — ещё одна форма татэмаэ. Обед — способ восстановить поверхностную гармонию, сделать вид, что напряжения нет.
Повар поставил перед ними четыре пиалы. Сказали «Итадакимас» и начали есть. Слышалось только хлюпанье. Сам акт совместной еды заменял собой настоящее общение, сглаживал острые углы.
Через пятнадцать минут вышли.
"Было вкусно", — сказал Ито.
Все кивнули и разошлись по своим местам.
Обед закончился. Танака-сан не просто пообедал. Выполнил свой гири — социальный долг. Подтвердил принадлежность к группе. И заплатил за это маленьким кусочком своей свободы.
Часы на стене показывали шесть. Прозвучал сигнал — конец рабочего дня. Никто не встал. Стук клавиатур не прекратился.
Кэйсукэ посмотрел на свой монитор. Отчёт был почти готов. Мог бы уйти. Теоретически. Но вокруг все работали. Начальник департамента Ямада-сан всё ещё сидел в своём кресле, читал документы. Уйти раньше начальника было немыслимо — проявлением неуважения, эгоизма.
Прошло ещё полтора часа. Офис начал пустеть. Ямада-сан наконец встал, потянулся, надел пиджак. Подошёл к столам начальников секций.
"Тяжёлый день", — сказал он. — "Нужно немного расслабиться. Идём выпьем."
Не вопрос.
Объявление.
Кэйсукэ посмотрел на часы. Почти восемь. Подумал о жене, о сыне. Хотел домой. Но кивнул.
"Да, Ямада-сан."
Достал телефон, набрал сообщение жене: «Буду поздно. Ужин с коллегами». Не ждал ответа. Выключил компьютер, взял портфель и пиджак.
Был готов к следующему ритуалу.
Зашли в идзакая — небольшой бар в переулке. Внутри было шумно. Пахло дымом от гриля, пивом. Официантка проводила их в отдельную комнату. Низкий стол, татами. Пришлось снять ботинки.
"Сначала пиво", — сказал Ямада-сан, не глядя в меню.
Все согласились. Молодой сотрудник Сато взял бутылку и начал разливать пиво — сначала начальнику, потом начальникам секций, включая Кэйсукэ. Следил, чтобы этикетка смотрела вверх.
Иерархия — тоже гармония. Вертикальная.
Когда все бокалы были наполнены, Ямада-сан поднял свой.
"За усердную работу!"
"Кампай!" — хором ответили все.
Номикай — не просто пьянка. Корпоративная исповедь. Алкоголь здесь — ритуальный растворитель. Временно ослабляет жёсткие рамки татэмаэ, позволяет проявиться хоннэ. Но в строго контролируемой форме.
Первые полчаса говорили о работе, но тон был другим. Ямада-сан хвалил всех. Похлопал по плечу Ито.
"Не переживай насчёт Европы. Главное — командный дух. Найдите решение вместе. Танака, помоги ему."
Вот оно.
Настоящее решение.
Невозможное в офисе.
Замаскированное под дружеский совет.
Кэйсукэ кивнул. Взял бутылку саке, налил начальнику.
"Конечно, Ямада-сан."
Алкоголь развязывал языки. Говорили уже не только о работе. Обсуждали бейсбол, жаловались на цены. Ито рассказал смешную историю. Все смеялись.
Кэйсукэ почти не говорил. Пил, кивал, подливал саке начальнику. Смотрел на покрасневшее лицо Ямада-сана. Линии авторитета смягчились. Выглядел как усталый отец. Кэйсукэ почувствовал укол жалости.
Хотел домой. Но ритуал не был закончен.
Прошло два часа. Принесли счёт. Ямада-сан заплатил за всех. Вышли на улицу. Ночной воздух был прохладным.
"Спасибо за угощение", — сказали все, кланяясь.
"Пустяки", — ответил Ямада-сан. — "Хорошо поработали, хорошо отдохнули."
Разошлись.
Было почти одиннадцать. Кэйсукэ стоял на той же платформе. Теперь она была почти пустой. Несколько усталых саларименов ждали последнего поезда. В вагоне было много свободных мест. Кэйсукэ сел.
Закрыл глаза.
Голова гудела от саке. Запах табачного дыма в пиджаке казался резким. Ослабил галстук. Поезд ехал сквозь ночной город. За окном проносились огни. В вагоне спал молодой парень. Рядом сидела девушка, смотрела дораму на телефоне.
Кэйсукэ открыл глаза.
Увидел своё отражение.
Теперь оно было другим.
Лицо красное от алкоголя.
Глаза уставшие.
Думал о том, что завтра снова вставать в шесть.
Снова ехать в этом поезде.
Снова совещание.
Вышел на своей станции. Улицы были тёмными, пустыми. Открыл дверь своего дома. В прихожей горел тусклый свет. Снял ботинки, поставил их ровно носками к двери.
На кухне Юмико оставила для него рис, накрытый плёнкой, и записку: «Подогрей». Не был голоден. Выпил стакан воды, пошёл в спальню. Юмико спала. Тихо разделся, лёг на свой футон.
Лежал и смотрел в потолок.
День закончился.
Был субботний вечер. Кэйсукэ сидел на диване, смотрел бейсбол. Его команда проигрывала. В другом конце комнаты сидел его сын, Кэнта, за письменным столом. Стол был завален учебниками. Лампа бросала резкий свет на его склонённую голову.
Кэнта не двигался. Просто смотрел в книгу по математике.
Кэйсукэ кашлянул.
"Как дела?"
"Нормально", — не поворачиваясь, ответил Кэнта.
"Устаёшь?"
"Нормально."
Кэйсукэ хотел сказать что-то ещё. «Старайся изо всех сил» — гамбарэ. Или «не переусердствуй». Но слова казались пустыми. Знал, что сын и так старается. Ходил в подготовительную школу — дзюку — четыре раза в неделю, занимался до ночи.
Битва Кэнты с экзаменами — дзюкэн — его первая большая служба во имя семейной группы. Успех принесёт честь семье. Неудача — дисгармонию. Поэтому главным словом в воздухе становилось гамбари: усердие, терпение, стойкость.
В комнату вошла Юмико. Несла поднос с чаем и рисовыми крекерами. Молча поставила поднос рядом с Кэнтой.
"Отдохни немного", — тихо сказала она.
Кэнта кивнул, не отрывая взгляда от книги.
Коммуникация происходила через молчаливые ритуалы. Мать была посредником. Чашка чая — не просто напиток, а жест поддержки. Способ сказать «мы с тобой», не нарушая хрупкую гармонию.
Юмико посмотрела на мужа. Их взгляды встретились. Ничего не сказала. Но в её взгляде Кэйсукэ прочитал всё — беспокойство, усталость, надежду.
Снова повернулся к телевизору. Его команда пропустила ещё один мяч.
Юмико сидела на маленьком стуле в классной комнате сына. Пахло пылью, мелом. На стенах висели детские рисунки. Другие матери сидели вокруг, их лица были вежливыми, непроницаемыми.
Собрание родительского комитета — хогосякай. Обсуждали школьный фестиваль. Нужно было выбрать ответственного за самое хлопотное дело — организацию продуктового базара.
Учительница говорила о важности совместной работы. Затем спросила:
"Кто-нибудь желает взяться за это?"
Наступила тишина. Никто не смотрел друг на друга. Все смотрели в свои бумаги. Юмико тоже опустила глаза. Знала, что это тяжёлая работа — бесконечные звонки, закупки, расписания.
Одна из матерей, Судзуки-сан, сказала:
"Возможно, Сато-сан могла бы? В прошлом году она отлично справилась."
Сато-сан вежливо улыбнулась.
"Спасибо, но в этом году у меня мама болеет. Боюсь, не смогу уделить достаточно времени."
Снова тишина. Юмико почувствовала, как на неё начинают смотреть. Сначала одна мать, потом другая. Знала, что это значит. В прошлом году она занималась менее ответственным делом. В этом году была её очередь.
Её гири.
Социальный долг.
Отказаться — значит нарушить порядок.
Внести дисгармонию.
Гири — кодекс обязательств перед группой. Даже неудобных.
Сделала глубокий вдох.
"Я могу взяться", — тихо сказала она.
Лица вокруг расслабились. Все закивали.
"Спасибо, Танака-сан! Мы вам поможем!" — сказала Судзуки-сан.
Учительница облегчённо улыбнулась. Юмико подумала о бессонных ночах. Но улыбнулась в ответ.
В пятницу вечером Кэйсукэ встретился с двумя друзьями из университета. Не виделись почти полгода. Сидели в шумном баре в Синдзюку, где подавали якитори. Пахло жареным мясом, соевым соусом.
"Давно не виделись", — сказал Мацуда. Работал в банке, выглядел уставшим.
"Как дети?" — спросил Ямамото. Унаследовал небольшой семейный бизнес.
"Старший готовится к экзаменам", — ответил Кэйсукэ. — "Как всегда."
Выпили пива. Разговор пошёл легче. Вспоминали студенческие годы, шутили. Здесь, со старыми друзьями, Кэйсукэ чувствовал себя свободнее. Иерархия была не такой жёсткой.
"А помнишь, как мы мечтали открыть свой бизнес?" — сказал Мацуда. — "Стать как Стив Джобс."
"Ага", — усмехнулся Ямамото. — "А теперь ты продаёшь кредиты, а я — болты и гайки."
"А ты, Танака?" — спросил Мацуда. — "Ты доволен своей работой?"
Кэйсукэ замолчал. Подумал о скучных совещаниях, о переработках. Хотел сказать, что устал, что всё это бессмысленно. Но посмотрел на лица друзей. Они тоже были уставшими. У каждого была своя ипотека, свои проблемы.
Глубокие, настоящие жалобы на жизнь — табу. Даже здесь. Могут нарушить хрупкий баланс группы. Вызвать неловкость, зависть, жалость. Наложить на друзей обязательства — гири.
"Нормально", — сказал он. — "Стабильно. Главное."
Мацуда кивнул.
"Да. Стабильность — главное."
Сменили тему. Говорили о бейсболе, о новом сериале. Не жаловались, не просили совета. Просто были вместе.
Этого было достаточно.
Было воскресенье, середина дня. Кэйсукэ и Юмико гуляли в парке. Парк был большим, аккуратным. Подстриженные кусты, идеально ровные дорожки. Семьи с детьми сидели на скамейках. Пожилые пары медленно шли по тропинкам.
Дошли до пруда. На воде плавали утки. Дети бросали им хлебные крошки. Кэйсукэ и Юмико остановились у перил.
"Красиво", — сказала Юмико.
"Да", — согласился Кэйсукэ.
Стояли рядом, но не касались друг друга. Между ними было пространство — не физическое, а эмоциональное. Были женаты уже пятнадцать лет. Но близость выражалась не в словах или жестах, а в молчаливом понимании.
Рядом с ними остановилась молодая пара. Держались за руки, смеялись. Кэйсукэ посмотрел на них, потом на свою жену. Юмико тоже заметила их.
"Мы тоже были такими", — тихо сказала она.
"Да", — ответил Кэйсукэ.
Но в голосе не было грусти. Была констатация факта. Изменились. Стали частью большей системы — семьи, общества. Их любовь тоже изменилась. Стала менее яркой, но более глубокой. Менее страстной, но более прочной. Как старое дерево, которое пустило корни глубоко в землю.
Они прошли мимо лавок. Продавали талисманчики. Игрушки. Еду. Юмико купила яблоко в карамели. Кэйсукэ — такояки. Ели. Шли. Смотрели. Люди были одеты в юката. Разноцветные. Яркие. Танцевали. Пели. Смеялись. Не просто развлечение. Способ укрепить связи. Чувство принадлежности. В Японии фестивали — не просто праздники. Способ поддерживать единство. Через совместное переживание. Через общую радость.
Дошли до главной площади. Там стояла сцена. Выступали барабанщики. Их ритм был мощным. Глубоким. Проникал в самое сердце. Кэйсукэ закрыл глаза. Почувствовал, как вибрации проходят сквозь тело. Это был звук Японии. Звук её души.
Юмико взяла его за руку. Её ладонь была тёплой. Он открыл глаза. Посмотрел на неё. Она улыбалась. В её глазах он увидел отражение всех этих огней, всех этих лиц, всех этих звуков. Он увидел отражение своей жизни.
Они стояли так долго. Смотрели на барабанщиков. Слушали музыку. Чувствовали ритм. Это был момент чистого покоя. Он почувствовал, как что-то внутри него изменилось. Что-то стало на место.
Вернулись домой поздно. Дети уже спали. Кэйсукэ принял душ. Переоделся в юката. Вышел на балкон. Ночь была тёплой. Звёзды сияли ярко. Он вдохнул свежий воздух. Почувствовал запах цветов. Почувствовал запах дома.
Юмико вышла на балкон. Встала рядом. Не сказала ни слова. Просто стояла. Смотрела на звёзды. Он взял её за руку. Её ладонь была мягкой. Он сжал её. Она ответила. Они общались без слов. Простыми жестами. Взглядами.
Он думал о своём отце. О его словах, о его жизни. Отец был простым человеком. Работал на заводе. Всегда говорил о важности уважения и ответственности. Передал сыну то, что получил от своих родителей. И что сын передаст своим детям. Не просто традиция. Философия жизни. Вся его страна жила так. Тихо, сдержанно. С достоинством. Это было наследие, за которое он чувствовал благодарность.
Встал. Пошёл в спальню. Юмико спала. Дыхание ровное, спокойное. Лёг рядом. Обнял её. Чувствовал тепло, её присутствие. Закрыл глаза. Просто был здесь, в моменте. Всё было так, как должно быть.