Предыдущая публикация
Храм Гармонии
Поезд
Прозвучала мелодия. Поезд на линию «Хибия» подошёл к станции Кита-Сэндзю.
Танака Кэйсукэ шагнул вперёд вместе с толпой. Люди в тёмных костюмах стояли у края платформы. Двери с шипением открылись. Одна толпа вышла. Другая вошла. Никто не толкался.
Кэйсукэ встал спиной к двери. Его плечо касалось плеча другого мужчины. От мужчины пахло лосьоном после бритья. Двери закрылись. Поезд тронулся. В вагоне было тихо. Только ровный гул поезда и беззвучное скольжение пальцев по экранам смартфонов.
Большинство смотрели в свои телефоны. Их лица освещались экранами. Кэйсукэ тоже достал свой телефон. Он открыл рабочую почту. В десять часов было совещание по квартальному прогнозу. Жена вчера напомнила о платеже по ипотеке.
Поезд вошёл в тоннель. В тёмном стекле Кэйсукэ увидел своё отражение. Воротничок рубашки был немного помят.
Что заставляет сотни людей в ситуации крайнего физического дискомфорта вести себя с таким сверхчеловеческим самообладанием? Это не просто дисциплина или вежливость. Это ритуал. Каждый день миллионы японцев совершают это безмолвное богослужение в честь своего главного божества — Гармонии, Ва.
Каждый пассажир инстинктивно знает, что малейшее проявление эгоизма, малейший конфликт — это кэгарэ, осквернение священного пространства группы. Они не думают об этом. Они просто так живут. Эта вера не записана в священных текстах и не проповедуется с амвонов. Она растворена в самой ткани культуры, в воздухе, в жестах, в молчании. Это неосознанная гражданская религия, которая формирует японца с самого детства.
В этой книге мы проследим за жизнью Танака Кэйсукэ, одного из этих молчаливых жрецов повседневности. Мы увидим его на работе, дома, с друзьями. И через его простую, обычную жизнь мы попытаемся разглядеть и понять ту невидимую, но всемогущую силу, которая является источником величия Японии и причиной её самых глубоких трагедий. Эта книга — портрет человека, который является зеркалом целой нации. А его история — это зеркало, в котором, возможно, каждый из нас увидит отражение своего собственного мира.
Каждый пассажир инстинктивно знает, что малейшее проявление эгоизма, малейший конфликт — это кэгарэ, осквернение священного пространства группы. Они не думают об этом. Они просто так живут. Эта вера не записана в священных текстах и не проповедуется с амвонов. Она растворена в самой ткани культуры, в воздухе, в жестах, в молчании. Это неосознанная гражданская религия, которая формирует японца с самого детства.
В этой книге мы проследим за жизнью Танака Кэйсукэ, одного из этих молчаливых жрецов повседневности. Мы увидим его на работе, дома, с друзьями. И через его простую, обычную жизнь мы попытаемся разглядеть и понять ту невидимую, но всемогущую силу, которая является источником величия Японии и причиной её самых глубоких трагедий. Эта книга — портрет человека, который является зеркалом целой нации. А его история — это зеркало, в котором, возможно, каждый из нас увидит отражение своего собственного мира.
Утро дома
Телевизор в углу гостиной работал без звука. На экране ведущий новостей показывал на карту погоды. Кэйсукэ доел свой рис и допил мисо-суп. Он поставил палочки для еды на подставку рядом с пустой пиалой.
Юмико беззвучно подошла к столу и забрала посуду. Она двигалась по кухне привычными, отточенными движениями. На кухонном столе уже стоял его портфель. Рядом с ним она поставила его обед, бэнто, завёрнутый в синюю ткань (фуросики).
— Твой бэнто, — сказала она.
— Ага, — ответил Кэйсукэ.
Он встал и надел пиджак. Дверь в комнату сына была закрыта. Он ушёл на утреннюю тренировку по бейсболу ещё час назад. Из комнаты дочери доносилась тихая музыка.
Кэйсукэ сел на ступеньку в прихожей и завязал шнурки на ботинках. Юмико подошла и встала за его спиной. Он поднялся, взял портфель и бэнто.
— Я пошёл.
— Счастливого пути.
Он открыл дверь и вышел. Щёлкнул замок. Утро началось.
Путь до станции
Улица была тихой и узкой, без тротуара. Густая паутина чёрных проводов висела между бетонными столбами на фоне белёсого утреннего неба. Звук его шагов по асфальту казался громким. Мимо проехал почтовый скутер.
Асфальт был чистым. Вдоль дороги тянулся открытый бетонный водосток. У обочины не было ни соринки. В углу перекрёстка стоял ярко освещённый торговый автомат с рядами банок кофе и зелёного чая.
У столба с табличкой, исписанной иероглифами, стояли мусорные мешки. Прозрачные для пластика, синие для сжигаемого мусора. Мешки были аккуратно завязаны и сложены вместе. Сверху их накрывала зелёная сетка от ворон.
Навстречу шла пожилая женщина с маленькой собачкой. Кэйсукэ слегка поклонился. Женщина поклонилась в ответ. Они не сказали друг другу ни слова. Издалека донёсся слабый звук мелодии, прибывающего на станцию поезда.
Он посмотрел на часы. До поезда оставалось семь минут. Он ускорил шаг.
Молчаливый завтрак. Безупречно рассортированный мусор. Безмолвный поклон на узкой улице. Для Танаки Кэйсукэ, как и для миллионов его соотечественников, это не набор отдельных привычек. Это части единой, невидимой системы, работающей с точностью часового механизма.
Как мы уже говорили, эта система — невидимая религия Японии. Её главный догмат — поддержание гармонии ва, а главный грех — внесение кэгарэ, ритуального осквернения. Но эта скверна — не грязь под ногтями. Это нарушение порядка. Конфликт за завтраком, неправильно выброшенный пакет, неловкое столкновение с соседом — всё это маленькие трещины в монолите коллективной гармонии, маленькие духовные «загрязнения», которых японец инстинктивно избегает.
Поэтому улица должна быть чистой не только из соображений гигиены, но и потому, что беспорядок сам по себе является визуальным кэгарэ. Поэтому мусор сортируется с такой скрупулёзностью — это не просто экология, это ритуал по поддержанию порядка. Поэтому поклон соседу — это не просто вежливость, а способ подтвердить социальную связь и предотвратить малейшую возможность конфликта.
Танака-сан не думает об этом в таких терминах. Он просто чувствует, что «так правильно». Система работает не через сознательный выбор, а через глубоко укоренившийся инстинкт, воспитанный с детства. Он — идеальный продукт этой системы: человек, который поддерживает сакральный порядок, даже не подозревая о его существовании.
Как мы уже говорили, эта система — невидимая религия Японии. Её главный догмат — поддержание гармонии ва, а главный грех — внесение кэгарэ, ритуального осквернения. Но эта скверна — не грязь под ногтями. Это нарушение порядка. Конфликт за завтраком, неправильно выброшенный пакет, неловкое столкновение с соседом — всё это маленькие трещины в монолите коллективной гармонии, маленькие духовные «загрязнения», которых японец инстинктивно избегает.
Поэтому улица должна быть чистой не только из соображений гигиены, но и потому, что беспорядок сам по себе является визуальным кэгарэ. Поэтому мусор сортируется с такой скрупулёзностью — это не просто экология, это ритуал по поддержанию порядка. Поэтому поклон соседу — это не просто вежливость, а способ подтвердить социальную связь и предотвратить малейшую возможность конфликта.
Танака-сан не думает об этом в таких терминах. Он просто чувствует, что «так правильно». Система работает не через сознательный выбор, а через глубоко укоренившийся инстинкт, воспитанный с детства. Он — идеальный продукт этой системы: человек, который поддерживает сакральный порядок, даже не подозревая о его существовании.
Прибытие в офис
Лифт поднялся на двадцать третий этаж и открылся. Кэйсукэ вышел в холл. Он приложил свою ID-карту к турникету. Створки открылись.
Офис был огромным открытым пространством. Длинные ряды серых столов тянулись к окнам с видом на другие небоскрёбы. Слышался тихий гул компьютеров и стук клавиатур.
— Доброе утро, — сказал Кэйсукэ, кланяясь всему отделу.
— Доброе утро, — донеслось в ответ с разных сторон.
Он прошёл к своему столу. Он стоял в ряду с другими столами начальников секций. Он поставил портфель, снял пиджак и повесил его на спинку стула. Включил компьютер.
Ровно в девять утра прозвучал короткий сигнал. Все в отделе встали. Начальник департамента, пожилой мужчина по фамилии Ямада, вышел вперёд. Он говорил о планах на день и о важности командной работы. Это было утреннее собрание (тёрэй).
В конце Ямада-сан сказал: «Давайте сегодня тоже постараемся!».
Все вместе поклонились. Сели. Рабочий день начался.
Совещание
В десять часов Кэйсукэ вошёл в переговорную комнату. За длинным столом уже сидели другие начальники секций. Каждый на своём, заранее известном месте. Кэйсукэ сел на своё.
Начальник департамента Ямада-сан сидел во главе стола. Перед каждым лежала стопка распечатанных материалов. На стене висел белый экран.
Ямада-сан кашлянул.
— Итак, — сказал он. — По поводу квартального прогноза. Есть некоторые моменты, которые вызывают беспокойство.
Он не смотрел ни на кого конкретно. Он смотрел на стопку бумаг перед собой.
— Продажи в европейском секторе показывают результаты несколько ниже ожидаемых, — продолжил он. — Возможно, нам следует пересмотреть наши подходы.
Молодой начальник секции по фамилии Ито поднял руку.
— Мы изучаем этот вопрос, Ямада-сан. Ситуация на рынке сложная. Мы прилагаем все усилия.
— Понимаю, — сказал Ямада-сан. — Усилия — это важно. Но результат тоже важен. Нужно подумать, как мы можем улучшить ситуацию все вместе.
Никто не спорил. Никто не предлагал конкретных решений. Все кивали. Кэйсукэ тоже кивнул. Он знал, что его отдел предоставил корректные данные. Проблема была в отделе Ито. Но об этом никто не скажет вслух. Это нарушит гармонию.
Совещание длилось час. Говорили о синергии, о командном духе, об усилении коммуникации. В конце Ямада-сан закрыл папку.
— Хорошо. Тогда продолжим работать в этом направлении. Жду от вас предложений на следующей неделе.
Все встали. Поклонились. Вышли из комнаты. Проблема не была решена. Она была отложена.
Совещание, на котором ничего не было решено, — это не пример неэффективности. Это идеальный образец японского искусства управления гармонией.
В этой комнате столкнулись два мира: мир хоннэ (本音), истинных мыслей, и мир татэмаэ (建前), публичного фасада. Все знали, в чём проблема (хоннэ), но говорили только то, что положено говорить (татэмаэ). Прямо указать на вину отдела Ито означало бы «потерять лицо» и ему, и его начальнику, и, в конечном счёте, всему департаменту. Это был бы прямой конфликт, внесение кэгарэ в коллектив.
Целью совещания было не найти виновного и решить проблему. Целью было исполнить ритуал: публично подтвердить, что, несмотря на трудности, группа едина, все «прилагают усилия» и «работают вместе». Проблема была отложена, но гармония — сохранена. В японской системе ценностей второе часто важнее первого.
Танака-сан и его коллеги не лжецы. Они — участники сложного социального театра, где сохранение лица и единства группы является высшим приоритетом. Они отложили решение проблемы, чтобы выиграть время, найти непрямые пути её решения и, самое главное, не допустить раскола. Они принесли эффективность в жертву на алтарь ва.
В этой комнате столкнулись два мира: мир хоннэ (本音), истинных мыслей, и мир татэмаэ (建前), публичного фасада. Все знали, в чём проблема (хоннэ), но говорили только то, что положено говорить (татэмаэ). Прямо указать на вину отдела Ито означало бы «потерять лицо» и ему, и его начальнику, и, в конечном счёте, всему департаменту. Это был бы прямой конфликт, внесение кэгарэ в коллектив.
Целью совещания было не найти виновного и решить проблему. Целью было исполнить ритуал: публично подтвердить, что, несмотря на трудности, группа едина, все «прилагают усилия» и «работают вместе». Проблема была отложена, но гармония — сохранена. В японской системе ценностей второе часто важнее первого.
Танака-сан и его коллеги не лжецы. Они — участники сложного социального театра, где сохранение лица и единства группы является высшим приоритетом. Они отложили решение проблемы, чтобы выиграть время, найти непрямые пути её решения и, самое главное, не допустить раскола. Они принесли эффективность в жертву на алтарь ва.
Обед
Прозвучал сигнал, оповещающий о начале обеденного перерыва. Кэйсукэ вздохнул и достал из портфеля бэнто, завёрнутый в синюю ткань. Он хотел поесть прямо за столом, в тишине.
— Танака-сан, — позвал его Ито, тот самый молодой начальник секции. — Идём есть рамен?
За спиной Ито стояли ещё двое коллег. Они ждали.
Отказаться было нельзя. Это было бы не по-товарищески. Это было бы нарушением ва. Кэйсукэ убрал бэнто обратно в портфель.
— Иду, — сказал он.
Они вышли из офисного здания и пошли по улице, запруженной такими же служащими. Зашли в маленькую раменную в подвале. Внутри было тесно и шумно. Пахло бульоном и свининой.
Они сели за стойку. Заказали рамен через автомат с билетами. Пока ждали заказ, говорили о бейсболе. О погоде. О новом фильме. Никто не упоминал утреннее совещание. Никто не говорил о проблемах с продажами.
Повар поставил перед ними четыре дымящиеся пиалы. Они сказали «Итадакимас» и начали есть. Слышалось только хлюпанье лапши.
Через пятнадцать минут они вышли на улицу.
— Было вкусно, — сказал Ито.
Все кивнули. Разошлись по своим местам в офисе. Обед закончился.
Обед с коллегами — это не отдых. Это продолжение совещания другими средствами. Приглашение Ито — это не дружеский жест, а социальный маневр. Отказавшись, Танака-сан проявил бы не просто нежелание есть рамен, а нелояльность группе, поставив личный комфорт выше коллективного ритуала. Это было бы серьёзным нарушением ва.
Их разговор о бейсболе и погоде — это ещё одна форма татэмаэ. Настоящая проблема, которая висит в воздухе после утреннего совещания, тщательно обходится стороной. Обед — это способ восстановить поверхностную гармонию, сделав вид, что никакого напряжения нет. Сам акт совместного поглощения пищи, ритуальное хлюпанье лапшой, заменяет собой настоящее общение и сглаживает острые углы.
Таким образом, даже час личного времени оказывается колонизирован работой и её неписаными законами, которые являются лишь продолжением всё того же ритуала по поддержанию священной гармонии. Танака-сан не просто пообедал. Он выполнил ещё один долг, подтвердил свою принадлежность к группе и заплатил за это маленьким кусочком своей внутренней свободы.
Их разговор о бейсболе и погоде — это ещё одна форма татэмаэ. Настоящая проблема, которая висит в воздухе после утреннего совещания, тщательно обходится стороной. Обед — это способ восстановить поверхностную гармонию, сделав вид, что никакого напряжения нет. Сам акт совместного поглощения пищи, ритуальное хлюпанье лапшой, заменяет собой настоящее общение и сглаживает острые углы.
Таким образом, даже час личного времени оказывается колонизирован работой и её неписаными законами, которые являются лишь продолжением всё того же ритуала по поддержанию священной гармонии. Танака-сан не просто пообедал. Он выполнил ещё один долг, подтвердил свою принадлежность к группе и заплатил за это маленьким кусочком своей внутренней свободы.
Конец рабочего дня
Часы на стене офиса показывали шесть вечера. Прозвучал короткий сигнал, означавший конец рабочего дня. Никто не встал. Стук клавиатур не прекратился.
Кэйсукэ посмотрел на свой монитор. Отчёт был почти готов. Он мог бы уйти сейчас. Теоретически. Но вокруг все работали. Начальник департамента Ямада-сан всё ещё сидел в своём кресле и читал какие-то документы. Уйти раньше начальника было немыслимо. Это было бы проявлением неуважения. Проявлением эгоизма.
Прошло ещё полтора часа. Офис начал пустеть. Ямада-сан наконец встал, потянулся и надел пиджак. Он подошёл к ряду столов, где сидели начальники секций.
— Тяжёлый день, — сказал он. — Нужно немного расслабиться. Идём выпьем.
Это был не вопрос. Это было объявление.
Кэйсукэ посмотрел на часы. Почти восемь. Он подумал о жене. О сыне, который, наверное, уже вернулся с тренировки. Он хотел домой. Но он кивнул.
— Да, Ямада-сан.
Он достал телефон и быстро набрал сообщение жене: «Буду поздно. Ужин с коллегами». Он не ждал ответа. Он выключил компьютер, взял портфель и пиджак. Он был готов к следующему ритуалу.
Следующая публикация
Нет комментариев