» о ГУЛАГе и «театре за колючей проволокой»: подборку стихотворений поэтов ГУЛАГа, отбывавших наказание на Воркуте.
30 стихотворений узников Воркутлага отобрали и скомпоновали главный библиотекарь Пушкинки Ольга Викторовна Зайцева и завлит театра Артемий Орлов.
▪«Даже думать о том, чтобы в трёх десятках текстов — прозаических ли, поэтических ли — уместить явление ГУЛАГа — самонадеянно. Да мы и не ставили себе такой задачи. Нам хотелось поделиться теми стихотворениями, которые отзываются в нас, резонируют с нами, в надежде на то, что и ваше сердце на них откликнется. В противном случае, обращаем вас к первоисточнику, где каждый сможет отыскать то, что отвечает его желаниям. Ольга Викторовна в основном пользовалась сборником «Поэзия узников ГУЛАГа», составителем которого выступил легендарный диссидент Семён Самуилович Виленский, а редактором политик Александр Николаевич Яковлев. Я использовал одну из моих самых любимых, не сказать настольных книг – литературный альманах «Высокие широты». Глубоко благодарен составителям сборника: Марку Яковлевичу Каганцову, Андрею Гельевичу Попову, Ольге Васильевне Хмаре и Дмитрию Александровичу Сиротину за этот титанический труд. На сегодняшний день это, вероятно, самая полная коллекция текстов воркутинских авторов, и я часто к ней прибегаю.
Отдельную благодарность я выражаю Маргарите Адамовне Шмидт — дочери репрессированного художника Адама Адамовича Шмидта, которая любезно согласилась предоставить репродукции картин, принадлежащих кисти её отца, для иллюстрации этой подборки».
👇🏻Стихотворения в комментариях👇🏻
#vorkutadramteatr
#память
#музей
#архив
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Комментарии 23
ГИМН СТАРЫХ ВОРКУТЯН
Пускай нам грустно оттого,
Что многих с нами нет.
Споем, друзья, о тех, кого
Мы знали столько лет.
О старых могиканах,
О славных воркутянах.
Кого здесь нет,
Кто много лет
Не видел солнца свет.
Одна судьба, одна беда
Связала крепко нас;
Забыть не сможем никогда
Той дружбы без прикрас.
Одной мы ложкой ели,
Одни мы песни пели.
И в горький час
Не вы ль, не раз
Поддерживали нас.
Вернулись мы под...Ещё АЛЛА ГРИГОРЬЕВНА ЗИМИНА (ОЛЬГА ГРИГОРЬЕВНА ОЛСУФЬЕВА) — (1904 – 1986) — поэт, литературный работник, актриса. В 1936 году была арестована в Москве, осуждена на три года «за подготовку террористического акта», срок отбывала в Воркутлаге. Освободившись, жила в Воркуте с мужем И.А. Богоразом, репрессированным в 30-е годы. Руководила детской хореографической студией, на память записывала либретто и музыку к известным опереттам, которые ставил Воркутинский музыкально-драматический театр. В конце 50-х супруги были реабилитированы и смогли переехать в Москву.
ГИМН СТАРЫХ ВОРКУТЯН
Пускай нам грустно оттого,
Что многих с нами нет.
Споем, друзья, о тех, кого
Мы знали столько лет.
О старых могиканах,
О славных воркутянах.
Кого здесь нет,
Кто много лет
Не видел солнца свет.
Одна судьба, одна беда
Связала крепко нас;
Забыть не сможем никогда
Той дружбы без прикрас.
Одной мы ложкой ели,
Одни мы песни пели.
И в горький час
Не вы ль, не раз
Поддерживали нас.
Вернулись мы под мирный кров,
Но в сердце облик ваш.
Он был и жалок, и суров,
Как северный пейзаж.
В ушанках и бушлатах
Вы шли в пургу куда-то.
Но облик ваш
Не передашь,
Как северный пейзаж (1).
ЭТАП
Идет этап, ползет этап,
На снегу следы собачьих лап,
А людских следов
На дороге нет —
Сорок штук голов,
Сорок человек —
Разминая снег,
Как речной песок,
Они топчут след
Безымянных ног.
Идут зека,
В глазах тоска.
По бокам конвой,
Да поземки вой.
Позади тюрьма,
Впереди зима,
От станка до станка,
От звонка до звонка.
Не хнычь, не плачь,
Конвоир не врач,
Конвоир — это твой палач.
Скажет, что побег,
И под лай собак
Упадешь на снег
И умрешь «за так».
А этапу стыть,
Мерзлоту долбя,
И могилу рыть,
Хоронить тебя.
Пурга ревет,
Полотенце рвет.
Веревкой подтяни живот.
А бушлат любой
Для зека хорош —
Не один ты такой
По стране идешь.
Месишь ночь и день
Грязь пустых дорог
И не знаешь, где
Свой окончишь срок (2).
ВОРКУТА
Черной тундры край зацепив,
Вверх пополз ослепительный шар.
Золотых облаков разлив
Днем полночным томит, как кошмар.
Резкий ветер поет, звеня,
Вагонетки поспешно стучат.
Из бессонного зева дня
Надвигается угольный ад.
Речка в тундре, шахт чернота,
Дым, и пыль, и злорадный гудок, —
Так встречает нас Воркута
На мучительный каторжный срок.
Нас, как скот, считает конвой,
И ведет, и командует сесть.
И ползут над пыльной травой
Час за часом, которых не счесть.
ТЮРЕМНОЕ СВИДАНИЕ
Твой про...ЕщёАНДРЕЙ АНАТОЛЬЕВИЧ ЗАГРЯЖСКИЙ (1898 – 1970) — Андрей Анатольевич Загряжский родился в дворянской семье. В Первую мировую войну служил в драгунском полку. Арестован в 1935 году как бывший белый офицер. Срок отбывал сначала на Воркуте, потом на строительстве канала «Волга — Москва». Работал инженером, был расконвоирован, к нему приехала жена Е.В. Давыдова, которую вскоре арестовали. Она погибла в заключении. Освобожден в 1939 году. Работал на стройках в различных районах страны.
ВОРКУТА
Черной тундры край зацепив,
Вверх пополз ослепительный шар.
Золотых облаков разлив
Днем полночным томит, как кошмар.
Резкий ветер поет, звеня,
Вагонетки поспешно стучат.
Из бессонного зева дня
Надвигается угольный ад.
Речка в тундре, шахт чернота,
Дым, и пыль, и злорадный гудок, —
Так встречает нас Воркута
На мучительный каторжный срок.
Нас, как скот, считает конвой,
И ведет, и командует сесть.
И ползут над пыльной травой
Час за часом, которых не счесть.
ТЮРЕМНОЕ СВИДАНИЕ
Твой профиль, нежный, гордый, четкий.
Царить рожденный и блистать,
В тюрьме за сдвоенной решеткой
Передо мной возник опять.
В Твоей улыбке боли тени.
Как тени туч в лучах зари.
Усильем воли дрожь коленей
Почти бессилен я смирить.
Так близко быть, — какая мука! —
И не коснуться, не прильнуть,
И не обнять в тоске друг друга,
В угрюмый отрываясь путь!
Так близко быть, — о самом нужном
Сказать успев едва-едва,
За ливнем слов чужим и дружным
Едва угадывать слова!
Так близко быть, — вот-вот оставить
В былом лучистый пламень глаз,
И жгучей болью не расплавить
Решетки, делящие нас!
Ты так горда! — ни слез, ни пеней,
Ты вся любовь, любовь и свет,
И только тайной боли тени
Кладут у глаз прощальный след!
Ты так светла! — Двором тюремным
Несу с собой Твои черты,
Как будто пьян огнем напевным:
Ты — это я! Я — это Ты!
Ты так близка! Ни даль, ни время,
Ни смерти синие края
Нас не расторгнут, не изменят,
Я — это Ты! Ты — это я!
ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ
За Полярным кругом,
В стороне глухой,
Черные, как уголь,
Ночи над землей.
Волчий голос ветра
Не дает уснуть.
Хоть бы луч рассвета
В эту мглу и жуть!
Там, где мало солнца,
Человек угрюм,
Души без оконца
Тёмные, как трюм.
Что-то роковое
Спрятано на дне.
Каждому с тоскою
Быть наедине.
Дни в краю изгнанья,
Как полынь, горьки.
Я и сам, как пьяный,
Пью вино тоски.
Звонких песен юга
Больше не пою
И с былы...ЕщёЛЕВ ЗАЛМАНОВИЧ ДРАНОВСКИЙ (? — 1938) — Журналист, член ВКП (б) с 1918 года. Впервые арестован в 1928 году. Второй раз в 1936 году, осужден Особым совещанием на 5 лет лагерей. Этапирован на Воркуту. 17 декабря 1936 года постановлением тройки УНКВД по Архангельской области приговорен со своим товарищем к расстрелу. Есть сведения, что причиной послужило стихотворение «За полярным кругом». Драновский вместе с сотнями заключенных-смертников содержался на кирпичном заводе — месте массовых расстрелов. Приговор приведен в исполнение 1 марта 1938 года.
ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ
За Полярным кругом,
В стороне глухой,
Черные, как уголь,
Ночи над землей.
Волчий голос ветра
Не дает уснуть.
Хоть бы луч рассвета
В эту мглу и жуть!
Там, где мало солнца,
Человек угрюм,
Души без оконца
Тёмные, как трюм.
Что-то роковое
Спрятано на дне.
Каждому с тоскою
Быть наедине.
Дни в краю изгнанья,
Как полынь, горьки.
Я и сам, как пьяный,
Пью вино тоски.
Звонких песен юга
Больше не пою
И с былым, как с другом,
Молча говорю.
Мне так часто снится
Низкое крыльцо.
Длинные ресницы,
Белое лицо.
Ночью одинокой
Мнится: Ты не спишь,
Обо мне далеком
Думаешь, грустишь.
За Полярным кругом
Счастья, друг мой, нет.
Лютой, снежной вьюгой
Замело мой след.
Не ищи, не мучай,
Не томи себя.
Если будет случай,
Вспомяни любя (3).
***
Спит барак. Один дневальный
Сторожит у камелька
И опущена печально
Голова у старика.
Расскажи мне, дружбы ради,
Повесть дум своих седых.
Может быть, в моей тетради
Зачернеет новый стих.
Приоткрой немного сердце,
Я пойму печаль твою.
Мы ж с тобой единоверцы
В этом сумрачном краю.
А потом придет усталость,
Захлебнется кашлем грудь.
За тобой заедет старость,
Торопя в последний путь.
И тогда уж без этапа
Отвезут за три версты.
Уголок найдет лопата
Возле речки Воркуты.
ЧЕЛОВЕК
Тесными ордами, с камнем и палкою,
Скарб и детей привязав за спиной,
В страхе пред зверем, пред гибелью жалкою
Предки бродили по чаще лесной.
Связан заботою нелицемерною,
Каждый за брата цеплялся в борьбе,
Медленно, трудно, тропинкой неверною
Из лесу нас вынося на себе.
Кончив бродить перв...ЕщёМихаил Давыдович Байтальский (1903 – 1978) — родился в еврейском местечке Черново близ Одессы. Журналист. Работал в Одессе, в Донбассе и в Харькове. Впервые арестован в 1929 году. После освобождения по амнистии приехал в Москву, где вскоре стал штатным сотрудником «Известий». После убийства Кирова он снова был арестован. В апреле 1941 года после освобождения Байтальский был сослан в Киров. Воевал, дошел до Берлина. Летом 1950 года — третий арест, в 1952 году этапирован в Воркуту. Летом 1956 года Михаил Давыдович освободился из лагеря и с 1957 года жил в Нальчике. Последние годы — в Москве, где под различными псевдонимами активно сотрудничал в самиздатовских газетах и журналах.
ЧЕЛОВЕК
Тесными ордами, с камнем и палкою,
Скарб и детей привязав за спиной,
В страхе пред зверем, пред гибелью жалкою
Предки бродили по чаще лесной.
Связан заботою нелицемерною,
Каждый за брата цеплялся в борьбе,
Медленно, трудно, тропинкой неверною
Из лесу нас вынося на себе.
Кончив бродить первобытными ордами,
Страхи и камни забросив на век,
Добрыми сделались люди — и гордыми
Званием звучным своим — «Человек».
И не младенцев таскают за спинами…
И погремушки висят не в носу…
И не с камнями в руках, не с дубинами
Люди людей охраняют в лесу.
***
Устала, родная? Усни,
Я буду твой сон охранять,
Чтоб ты в нем, как в прошлые дни,
Меня не теряла опять.
Куда уже дальше терять!
Горой навалились снега,
И скоро над ними опять
Завоет слепая пурга.
Я свыкся — не страшно с пургой,
Но воет в ушах у меня
Назойливый голос другой,
Всю душу мою леденя.
Жужжит, точно улей, барак,
Шумят, говорят о своем...
А с кем посижу я вот так,
В молчании тесном вдвоем?
И без опостылевших слов,
Сквозь ветер и мутную тьму,
Пойму я значение слов
И сердце больное пойму.
Опять замирает оно...
Ты помнишь, как стукнули в дверь?
Ведь, кажется, было давно,
А стынет оно и теперь.
Мельканье постылых картин
И топот бесчисленных ног...
Минуты я не был один,
Но годы я был одинок.
Что плачешь, голубка моя?
Слезинку твою я сотру,
И вникнем, слова затая,
В круженье снегов на ветру.
Пташий щебет слышен за решеткой.
Серый сумрак. Солнце не вставало.
Наготы небес прикрыть не в силах
Облаков истлевшие лохмотья...
В двери стукнули. Вставать пора.
На тюремном, еле смятом ложе
Приподнявшись, вновь обозреваю
Сей темницы скудное убранство —
Стол некрашеный, на нем холодный
Легковесный алюминий кружки,
Сахару огрызок, корки хлеба,
Три окурка, пара папирос...
Воробей — и тот м...ЕщёВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ КЕМЕЦКИЙ (СВЕШНИКОВ) — (1902 — 1938) — поэт. Родился в России. Эмигрировал вместе с семьёй после событий 1917-го года. В 1927 году вернулся в Россию и был арестован. Отправлен в ссылку на Соловки. Освобождён в 1931 году, в 1936 году вновь арестован в Керчи. В Воркуту попал летом 1937 года. 29 января 1938 года Владимир Сергеевич Кемецкий был расстрелян по обвинению в сотрудничестве с «Союзом заключённых». Д.С.Лихачев, отбывавший срок на Соловках, писал: «Изумительно талантливым был, несомненно, Володя Свешников. В иных условиях ему принадлежало бы великое будущее».
Пташий щебет слышен за решеткой.
Серый сумрак. Солнце не вставало.
Наготы небес прикрыть не в силах
Облаков истлевшие лохмотья...
В двери стукнули. Вставать пора.
На тюремном, еле смятом ложе
Приподнявшись, вновь обозреваю
Сей темницы скудное убранство —
Стол некрашеный, на нем холодный
Легковесный алюминий кружки,
Сахару огрызок, корки хлеба,
Три окурка, пара папирос...
Воробей — и тот меня богаче,
Воробей, что, сидя на решетке
И меня не удостоив взглядом,
Бурые взъерошенные перья
Быстрым клювом тщится причесать...
Постелю постель мою неспешно
И по камере с бесшумной щеткой
Я пройдусь, уборку совершая —
Пыль смахну и крошки со стола.
Щетку — к двери. Пусть ее оттуда
Заберет угрюмый надзиратель...
А потом, большой и молчаливый,
Принесет он к моему порогу
В чайнике из темно-красной меди
Бледный и неароматный чай...
Здравствуй, жизнь! Невзрачной и убогой,
Нищенкой в рассветном сером платье —
И такой приветствую тебя.
(Москва. 1927)
***
В эту ночь я не сплю, в эту ночь я замер,
Слушая вздохи соседних камер
И яснейшую из всех речей —
В коридорах звяканье тяжких ключей.
Черною тенью, превыше всех мер,
Громко по двору ходит смерть...
Плач за стенкой возник, продлился и потух.
Ворвался ветер — и об решетку — в клочья.
Заутреню моей последней ночи
Пропел петух —
Ночей внимательный пастух.
Шагает ночь. Минуты — все длинней.
Шагает ночь. В моем окне
Рассветные едва синеют воды —
Утра потерянный след,
Отсвет дальней свободы
На побледневшем от страха стекле.
(Харьков. 1927)
***
Давно забыл я нежные слова.
Давно от ласк мои отвыкли губы...
Тебя назвать решается едва
Мой голос неразмеренный и грубый.
И я не стану говорить о том.
Как часто одинокими ночами
Стонал я глухо с пересохшим ртом
От боли нестерпимого молчанья.
Но ты, для всех сокрытое, пойми.
Услышь мольбу в невысказанном слове.
Когда случайно, на единый миг,
Я к твоему склоняюсь изголовью,
Когда, немую нежность затая,
Измученный звериною тоскою,
Слегка волос твоих касаюсь я
Неловкою, беспомощной рукою.
(14 марта 1930)
РЕКВИЕМ
Пепел Клааса стучит в мое сердце,
Как молот по наковальне...
Стучит неустанно, денно и нощно.
И слышится мне, что звучит неумолчно
То горестный плач поминальный,
То звон колокольно-кандальный,
То тщетно зовущий к возмездью набат.
Так долгие-долгие годы подряд
Пепел Клааса стучит в мое сердце...
И старое сердце, усталое сердце
Колотится, бьется подобно измученной птице
В темнице, которая клеткой грудно...ЕщёВИКТОР ЯКОВЛЕВИЧ РУБАНОВИЧ (род. в 1916) родился в 1916 году в Москве. В 1937 году, студент второго курса Московского архитектурного института, он был арестован по обвинению в участии в несуществующей террористической организации студентов. Осужден на 5 лет по статье «Контрреволюционная деятельность». Срок отбывал в Воркутпечлаге. Освобожден в 1942 году. В том же году мобилизован в армию, служил в нестроевых частях. Уволен по состоянию здоровья в 1943 году. Реабилитирован в 1956 году. Работал архитектором-реставратором, преподавал. В настоящее время — пенсионер.
РЕКВИЕМ
Пепел Клааса стучит в мое сердце,
Как молот по наковальне...
Стучит неустанно, денно и нощно.
И слышится мне, что звучит неумолчно
То горестный плач поминальный,
То звон колокольно-кандальный,
То тщетно зовущий к возмездью набат.
Так долгие-долгие годы подряд
Пепел Клааса стучит в мое сердце...
И старое сердце, усталое сердце
Колотится, бьется подобно измученной птице
В темнице, которая клеткой грудною зовется...
Колотится, бьется и, кажется, вот оборвется
И вниз упадет, как ведро, что срывается в бездну колодца.
Но нет, обошлось, я живой
И, проснувшись в холодном поту,
Невидящим взором гляжу в темноту, в пустоту,
Пытаясь вернуть, или нет, не вернуть,
А прочь разогнать, отогнать, отпугнуть
Зловещие, мрачные, зыбкие тени
Моих вспоминаний, моих сновидений,
Которые, знаю давно, не прогнать, не избыть, не забыть...
Клаасы мои, Клаасы!
Костями вашими устланы трассы
Великих путей, что прославили сталинский век.
Век злого насилия, крови и горя —
Под каждою шпалой, под каждой волной
рукотворного моря
Считай — человек!..
Клаасы мои, Клаасы! Вы были?
Иль, может быть, не были?
Напрочь вас все на земле позабыли,
А бедные ваши могилы,
Где вас, словно псов, без гробов схоронили,
Землею оплыли
И жухлой травой, как коростой, давно заросли.
Они не слезами — дождями омыты,
Снегами занесены,
И спят в них Клаасы, землею укрыты.
Надежно зарыты, навек позабыты
На гиблых окраинах кровью залитой
Беспамятной, злой и голодной страны.
(Адак — Нижний Новгород. 1940—1992)
Никогда
Не стареть духом,
Не становиться мелочным.
Что бы ни произошло,
Будь мужественным
И в беде
И в трудностях.
По-настоящему
Нравственный человек
Не поддается никаким
Обстоятельствам
И не дает себя подавить
(Перевод с латышского)
КИРПИЧНЫЙ
Не под торжественными елями,
Не там нашли успокоение
Вы, поколение расстрелянных.
П. Антакольский
I
Хеопсовы пирамиды (4),
Воздвигнутые из недр,
Вы, видавшие виды
Тягчайших обид и бед,
Как без суда и судей
Гнали в тундру этап.
Шли, не сгибаясь, люди,
Дали по людям залп.
Очередь пулемета
В спины. И наповал…
Кто же, скажи, сработал
Страшную эту работу —
Мертвых штабелевал?
Помню «летучей мыши» (5)
Взлет и топот сапог.
Команду: «Встать и слушать!»
… И списки, потрясшие души, —
Знакомых имен перечет.
Ногти вонзай в ладони,
Сердце зажми в груди.
Нары скрипят от боли —
Не кри...ЕщёАННА ГРИГОРЬЕВНА БОКАЛ (1910 — 1986) — Анна Григорьевна Бокал родилась в 1910 году в Кишиневе, юность провела в Одессе. Училась в университете (писала диплом о прозе Н. А. Некрасова), участвовала в литературном кружке, была арестована. Первая ссылка — Йошкар-Ола. Судя по стихотворению «Кирпичный» была на Воркуте. После реабилитации жила в Москве. В 60-х годах уехала в Израиль.
КИРПИЧНЫЙ
Не под торжественными елями,
Не там нашли успокоение
Вы, поколение расстрелянных.
П. Антакольский
I
Хеопсовы пирамиды (4),
Воздвигнутые из недр,
Вы, видавшие виды
Тягчайших обид и бед,
Как без суда и судей
Гнали в тундру этап.
Шли, не сгибаясь, люди,
Дали по людям залп.
Очередь пулемета
В спины. И наповал…
Кто же, скажи, сработал
Страшную эту работу —
Мертвых штабелевал?
Помню «летучей мыши» (5)
Взлет и топот сапог.
Команду: «Встать и слушать!»
… И списки, потрясшие души, —
Знакомых имен перечет.
Ногти вонзай в ладони,
Сердце зажми в груди.
Нары скрипят от боли —
Не крикнуть, не уйти.
Ночное воркутское солнце,
Светило белесых ночей,
А ты бы узнало, солнце,
Кашкетинских палачей?! (6)
II
Они живут между нами,
Хлеб свой исправно жуют.
Над ними, нетопырями,
Свершится ли праведный суд?
Что же, полночное солнце,
Спать мне теперь не даешь?
Знаю, ты помнишь, солнце,
Помнишь и правду, и ложь.
То было на Старом Кирпичном,
В тридцать восьмом году.
Там, за Старым Кирпичным,
Лежали они в снегу…
***
Я ночью думала о женщине,
Которой нет давно в живых.
Ее могила не увенчана
Венком из маков полевых.
Зимой, когда болота скованы
И тундра панцирем лежит,
Там были люди атакованы
И рвал траншею аммонит.
И безо всяких околичностей
На дно столкнули их потом
И без немецкой педантичности
Всласть торговали барахлом.
Так было в годы лихолетья...
И в этом наша боль и стыд.
И вот уж три десятилетья
Как человечество знобит.
Без пафоса и без риторики
Все вынести на ясный суд.
А вы что скажете, историки?
Но сладко спят еще историки
И палец розовый сосут.
(Июль 1964)
Надвигается осень, желтеют кусты,
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается с горя. А ты
Простодушно хранишь мотыльковое счастье.
Человек начинается с горя. Смотри,
Задыхаются в нем парниковые розы.
А с далеких путей в ожиданье зари
О разлуке ревут по ночам паровозы.
Человек начинается... Нет, подожди.
Никакие слова ничему не помогут.
За окном тяжело зашумели дожди
Ты, как птица к полету, готова в дорогу.
А в лесу расплываются наши следы,
Расплываются в памяти бледные страсти —
Эти бедные бури в стакане воды.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается... Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно. Огромная точка.
Небо, ветер и море. И чайки кричат.
И с кормы кто-то жалостно машет платочком.
Уплывай. Только черного дыма круги.
Расстоянье уже измеряется веком.
Разноцветное счастье свое береги, —
Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.
Зазвенит и рассыплется мир голубой,
Белоснежное горло, как голубь застонет,
И полярная ночь поплывет над тобой,
И подушка в слезах, как Титаник, потонет…
Но уже, погружаясь в арктический лед,
Навсегда холодеют горячие руки.
И дубовый отчаливает пароход,
И, качаясь, уходит на полюс разлуки.
Вьется мокрый платочек, и пенится след,
Как тогда... Но я вижу, ты все позабыла.
Через тысячу верст и на тысячи лет
Безнадежно и жалко бряцает кадило.
Вот и все. Только темные слухи про рай...
Равнодушно шумит Средиземное море.
Потемнело. Ну что ж. Уплывай. Умирай.
Человек начинается с горя (7).
(1932)
Тундра... нелюбимая троюродная сестра,
Желтая, как лихорадка.
Трава ее высока и остра,
Ягода зреет несладко.
Ты несогретая, мне тебя жаль,
Твоя мерзлота не растает.
Над тундрой стоит такая печаль,
Какой на земле не бывает.
(Воркута. 1950)
РЕКА ВОРКУТА
Такая река, такая река —
Будто она во сне.
Черным-черна и так глубока,
Что ...ЕщёТАТЬЯНА ИВАНОВНА ЛЕЩЕНКО-СУХОМЛИНА (1903 — 1998) — поэт, журналист, переводчик, автор и исполнитель песен. Родилась в Чернигове. В 1923 году вышла замуж за гражданина США, уехала в Америку. Закончила школу журналистов при Колумбийском университете, работала в нью-йоркском театре. Двенадцать лет жила во Франции и Испании. В 1935 году вернулась в Россию. Арестована в 1947 году, приговорена к 8 годам лагерей. Освобождена в 1954 году. Последующие годы занималась концертной и литературной деятельностью (из переводов наиболее известны романы Жоржа Сименона «Президент» и Уилки Коллинза «Женщина в белом»), издано два тома воспоминаний «Долгое будущее».
Тундра... нелюбимая троюродная сестра,
Желтая, как лихорадка.
Трава ее высока и остра,
Ягода зреет несладко.
Ты несогретая, мне тебя жаль,
Твоя мерзлота не растает.
Над тундрой стоит такая печаль,
Какой на земле не бывает.
(Воркута. 1950)
РЕКА ВОРКУТА
Такая река, такая река —
Будто она во сне.
Черным-черна и так глубока,
Что нету дна на дне.
Воды ее ледяной свинец.
Ее берега — горы.
На этих горах — безотрадных сердец
Стынут немые укоры.
Берега мертвы. И река мертва.
Стоит такая тишь,
Что страшно о ней сказать слова.
Об этой реке — молчишь.
(Воркута. 1951)
***
О, моя беспечальная,
Безоглядная Русь!
Про дорогу кандальную
Рассказать не берусь…
Так уж было положено,
Ни за что нас губили.
Но не можем, не можем мы,
Чтоб о нас позабыли!
Нас этапами пешими,
Эшелонами длинными
Гнали в дали кромешные,
Разлучали с любимыми.
До кровавого пота мы
День и ночь чуть не до свету
Безотказно работали,
Ели пайку не досыта.
Нас потоком зловещим
Настигала пурга,
Как ненужные вещи
Заметая в снега.
В безымянных могилах
Мы окончили век…
Кто забыть о нас в силах,
Если он — человек?
(Воркута. Июль 1952)
***
Сбылась мечта. До воли дожила.
Детей увидела. В самой Москве была.
Но мало мне. Мне не хватает счастья!
Достатка. Сил. Сердечного участья —
Участья тех, кто не был там, в пурге.
Кто не бывал в кромешной снежной мгле,
Кто не ходил в этапы под конвоем,
Кто не рыдал по детям страшным воем...
(Орджоникидзе. Осень 1954)
ЭТАП
Вагон. Свечи огарок душный.
Погаснет — и каюк!
Сигнала поезд ждет послушно.
Нас заперли на крюк.
Разгул звериный у шалмана.
Побоище. Грабеж.
Мелькают лица из тумана.
Кого-то ищет нож.
Пощады нет в кровавой драке!
И стон, и вой, и рык,
И хряк удара в полумраке,
И жалкий женский крик...
Вцепилась я за веру в Чудо.
Не смею отпустить.
Всем существом держать я буду
Ту тоненькую нить.
Она дрожит, а я застыла...
О, только б сил достать
Среди жестокости постылой
Ту нить мне удержать.
Пока не начат путь багровый,
Не отданы концы!
Успеют ли сорвать засовы
Вокзальные гонцы...
Лицо недвижное не выдаст
Мольбы моей немой.
Пощады! Гнев смени на милость,
Теплушки дверь открой!
Верни с этапа нас, о Боже!
Не дай погибнуть нам.
И если человек не может —
Открой нам двери сам!
И вдруг в ответ свистки конвоя,
Поспешный топот ног!
Разгул затих, как гул прибоя,
Заскрежетал замок!
О, Чудо! Распахнулись двери
На жизнь! На лунный снег.
Пусть те, кто в чудеса не верит, —
Поверит им навек...
Навстречу воздух плыл, как счастье,
Из чистоты ночной...
Все принимало в нас участье,
Дышало тишиной...
Мы шли обратно, и дорога
Казалась нам легка.
А ночь была огромной, строгой
И долгой, как века...
Она жалела нас, старуха, —
Полярный конвоир...
Роняла снег, как слезы, глухо
Оплакивая мир.
(Сивая маска. Зима 1952)
Прикованная цепью Воркутлага,
Осталась наша молодость в неволе
И под ударами тяжелого приклада
Из ОЛПа в ОЛП шагает под конвоем.
Прикованная цепью Воркутлага,
Там молодость моя...ЕщёЕЛЕНА КОРИБУТ-ДАШКЕВИЧ (ЕЛЕНА ВЛАДИМИРОВНА МАРКОВА) — (род. 1923) — Родилась в 1923 году в Киеве в семье педагогов. Родители и многие родственники были репрессированы, отец расстрелян в 1937 году. Во время войны Елена находилась на оккупированной территории, в двадцатилетнем возрасте была арестована и осуждена на 15 лет каторжных работ. Срок отбывала на Воркуте. В 1951 году, после пересмотра дела, срок был заменен на 10 лет ИТЛ. Освобождена в 1953 году без права выезда из Воркуты. В 1960 году закончила заочный политехнический институт, в том же году была реабилитирована и переехала в Москву. Защитила докторскую диссертацию по специальности «техническая кибернетика и теория информации», имеет более 300 опубликованных научных работ, в том числе 15 книг, некоторые из них переведены на иностранные языки.
Прикованная цепью Воркутлага,
Осталась наша молодость в неволе
И под ударами тяжелого приклада
Из ОЛПа в ОЛП шагает под конвоем.
Прикованная цепью Воркутлага,
Там молодость моя кричит и стонет,
В бараке задыхается от смрада.
На волю рвется и себя хоронит.
МЕРТВЫЙ ОЛП
В мужском лагере на Мульде произошло восстание.
После расстрела восставших туда пригнали
женский этап.
Нас пригнали этапом. Зона странно молчала.
Нас пригнали на Мульду, а лагерь был пуст...
Тишина нас пугала, тишина угрожала
И предчувствием тяжким теснила нам грудь.
Мы вошли и застыли... Там, на стенах бараков,
Пятна свежие крови и выстрелов след...
На полу и на нарах — всюду страшные знаки,
Темно-красные знаки окровавленных тел...
Что же было на Мульде, в черной горестной тундре?
Кто расскажет-опишет самосудный расстрел?
Сколько душ погубили в дальнем ОЛПе на Мульде?
Кто ответит-заплатит за такой беспредел?
Нас пригнали на Мульду. Зона тяжко молчала...
Нас пригнали этапом, а лагерь был пуст.
Тишина нас пугала, тишина угрожала,
И дыхание смерти не давало уснуть...
***
Много лет разделяют нас.
Наша юность — на том берегу,
Где вокруг Воркутлаг, Воркутлаг,
Одни вышки торчат на снегу.
И вдруг — от тебя письмо!
И вдруг — телефонный звонок!
Будто прошлое не прошло
И свидания близок срок!
Хочу крикнуть: «Не может быть!
Как я рада: меня ты нашел!»
Но не в силах я душу раскрыть.
И нет теплых и радостных слов...
«У меня замечательный сын,
И прекрасная есть жена».
Предо мною плывет, как дым,
Воркута, Воркута, Воркута.
Смысла слов не могу понять,
И твой голос совсем не знаком.
Жизнь прошла, не вернуть, не догнать!
Но зачем-то звонит телефон...
Двадцать лет разделяют нас,
Наша юность — на том берегу,
Где вокруг Воркутлаг, Воркутлаг,
Одни вышки торчат на снегу...
(Москва. 20 сентября 1975)
***
Взмахнули заката кровавые крылья,
Словно падала подстреленная птица…
Крик застыл от ужаса пред былью:
Недоступного нарушена граница!
Даль со страхом переглядывалась с далью,
В вечной мгле спеша укрыться.
Снежный МОЛОХ встрепенулся перед данью,
Принесенную на ЖЕРТВЕННИК сторицей…
На окне мороз оставил пропись,
Говоря на языке морозной пыли:
Смелый сокол, низверженный в пропасть,
Опустил обломанные крылья…
(9 марта 1946 г. ОЛП № 2)
В 1947 году Елена и ее сестра Юлиана были репрессированы и осуждены ОСО по 58-й статье. Работала в воркутинских лагерях медработником. В заключении познакомилась с будущим мужем Георгием Львовичем Грин. У них было много друзей и знакомых в диссидентских кругах — А. Галич, В. Буко...ЕщёЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА ИЛЬЗЕН-ГРИН (1919 — 1991) — поэт, литератор. Родилась в Киеве в семье доктора философии Алексея Ивановича Ашупп-Ильзен и историка и искусствоведа Елены Ивановны Моллесон. Отец Елены Алексеевны в 1928 году по убеждениям вышел из рядов ВКП(б), в 1937 году был репрессирован и расстрелян, а мать репрессирована как «член семьи врага народа». Елене Алексеевне было 18 лет, и она осталась с 10-летней сестрой Юлианой, которую, благодаря вмешательству Н.К. Крупской, не забрали в детский дом. Елена Алексеевна пошла работать на фабрику «Трехгорная мануфактура». В 1941 году поступила в Литературный институт. Ее близкими друзьями были такие известные поэты, как С. Наровчатов, Б. Слуцкий, М. Кульчицкий.
В 1947 году Елена и ее сестра Юлиана были репрессированы и осуждены ОСО по 58-й статье. Работала в воркутинских лагерях медработником. В заключении познакомилась с будущим мужем Георгием Львовичем Грин. У них было много друзей и знакомых в диссидентских кругах — А. Галич, В. Буковский, Т.И. Лещенко-Сухомлина и многие другие. Стихи Елены Алексеевны нравились Анне Ахматовой.
Це ж тебе не Рио-де-Жанейро,
Это даже не ад Данте —
На воротах написано:
«Выполним задание первыми!»
Вместо «Lascite ogni speranza...» (8)
У входа клубится толпа народа.
Пасти измазаны липкой руганью.
Внутри шевелятся какие-то уроды.
Все — трудно.
Бритые бровки —
Идет воровка
Самая красивая!
…………………………………….
Звезда моя. Спаси меня!
(Воркута)
КОНВОИР
На фоне нас, измученных и серых,
Цветет роскошный, пышный конвоир.
Его большое кормленное тело
Нам застит целый Божий мир.
На автомате равнодушно держит руку.
Он презирает нас. Так выхоленный пес
На шелудивую не глянет суку.
Он сыт,
Он мыт,
Он брит,
Он курит, сколько хочет папирос.
УТРО НАШЕЙ РОДИНЫ
Травка зеленеет,
Солнышко блестит…
Заутра казнь...
К врачу двоих ввели,
Раздели, одели и увели.
Врач под картиной «Утро нашей Родины»
Сел заполнять форму:
Легкие — норма, сердце — норма,
К расстрелу годен.
Вымыл руки,
Подкололся морфием прямо сквозь брюки.
Поспать бы успеть,
Пока к тем двоим позовут
Констатировать смерть.
В 1955 году освободился по амнистии, остался на Воркуте, позднее с женой и сыном переехал в Сыктывкар.
В 60—90-е годы написал несколько прозаических книг и пьес-сказок (их ставили детские театры), выпустил два сборника стихов, до 1999 года преподавал сценическую речь, историю театра и историю искусств.
АССОЦИАЦИЯ
Они спешат наперерез
И мне нельзя остановиться.
Последний шанс: бегу от фрицев
С большой дороги в зимний лес.
Скорей за холм!
С обрыва —
вниз
И в чащу...
Свет луны так ярок...
Все ближе тявканье овчарок.
Откуда вдруг они взялись?!
Я вижу волчий их оскал
И замираю, страхом сжатый.
Вокруг — немецкие солдаты.
И я в испуге закричал
И... пробудился.
Я — в бараке.
Решетки. Тундра за окном.
Прожектор. Вышки. Снег. Собаки.
Пинают в бок:
«Вставай! Подъем!»...
ЧУДО
Иду — и не верю:
один,
без охраны?!.
И радость,
и нежность,
и робость
во мне,
И все удивляет,
и кажется странным,
Что номер
не надо
носить на спине.
Иду — и не верю,
что с лагерных вышек
Зрачки автоматов
за мной не следят,
Что я конвоиров
не вижу,
не слышу
Напоминание: «Руки — назад!»
Иду — и не верю,
что долгие годы
Жестокой неволи
расстались со мной,
Что выжил,
что вышел...
дождался свободы?!.
...А руки
привычно
держу за спиной…
1. В авторском исполнении это стихотворение звучит несколько иначе и называется «О славных могиканах». Впрочем, отличия от приведённого текста незначительны. Источник: http://www.allazimina.ru/index.php?page=2&songId=102
Известен ещё один вариант, который также носит другое название «О старых воркутянах» и значительно отличается. В этом тексте после слов «Поддерживали нас», которыми оканчивается четвёртая строфа (в песне – второй припев), идут ещё две строфы (куплет – припев):
«Кто может знать, куда идти,
Что нас во мраке ждет
И где мы встретим на пути
Счастливый поворот.
Не каждый лицемерил,
Но прав был тот, кто верил,
Что жизнь идет и где-то ждет
Счастливый поворот».
2. В источнике текст приводится в песенной форме. Строфа «Идут зека. / В глазах тоска … » является припевом и повторяется после каждого куплета, включая последний. Источник: http://www.allazimina.ru/index.php?page=2&songId=158
3. В сборнике «Поэзия узников ГУЛАГа» напечатан другой вариант...ЕщёПРИМЕЧАНИЯ
1. В авторском исполнении это стихотворение звучит несколько иначе и называется «О славных могиканах». Впрочем, отличия от приведённого текста незначительны. Источник: http://www.allazimina.ru/index.php?page=2&songId=102
Известен ещё один вариант, который также носит другое название «О старых воркутянах» и значительно отличается. В этом тексте после слов «Поддерживали нас», которыми оканчивается четвёртая строфа (в песне – второй припев), идут ещё две строфы (куплет – припев):
«Кто может знать, куда идти,
Что нас во мраке ждет
И где мы встретим на пути
Счастливый поворот.
Не каждый лицемерил,
Но прав был тот, кто верил,
Что жизнь идет и где-то ждет
Счастливый поворот».
2. В источнике текст приводится в песенной форме. Строфа «Идут зека. / В глазах тоска … » является припевом и повторяется после каждого куплета, включая последний. Источник: http://www.allazimina.ru/index.php?page=2&songId=158
3. В сборнике «Поэзия узников ГУЛАГа» напечатан другой вариант стихотворения, содержащий существенные отличия:
«За Полярным кругом,
В стороне глухой,
Черные, как уголь,
Ночи над землей.
Волчий голос ветра
Не дает уснуть,
Хоть бы луч рассвета
В эту мглу и жуть!
Что-то роковое
Спряталось во мгле,
Каждому с тоскою
Быть наедине.
Что в пустыне белой
Ждет назавтра нас —
То ли жуть расстрела,
То ли в бане газ?
Там, где мало солнца,
Человек угрюм,
Души без оконца,
Темные, как трюм.
Мне так часто снится
Низкое крыльцо,
Длинные ресницы,
Милое лицо.
Мнится, одиноко
Дома ты не спишь,
Обо мне, далеком,
Думаешь, грустишь...
За Полярным кругом
Счастья, друг мой, нет.
Лютой снежной вьюгой
Заметет мой след.
Не ищи, не мучай,
Не томи себя!
Если будет случай, Вспомяни меня...»
Составитель сборника С.С. Виленский даёт следующий комментарий: «Характерно, что в этой записи, в отличие от текста, восстановленного Л. Городиным, утрачен ряд строф, встречаются разночтения и искажена фамилия автора. На примере этого потаенного стихотворения видно, как, становясь народной песней, оно теряет имя автора и приобретает многовариантность».
4. Хеопсовы пирамиды — терриконы (примечание приводят составители сборника «Высокие широты»).
5. «Летучими мышами» сообщали о расстрелах, прочитывая под их освещение списки расстрелянных (там же).
6. Политические заключенные объявили голодовку (1936-1937 гг.). На требования отделения политических от бытовиков, права переписки с родными, нормального питания были расстреляны палачом Кашкетиным, впоследствии тоже расстрелянным (там же).
7. В сборнике «Поэзия узников ГУЛАГа» данное стихотворение приводится в сильном сокращении. Так, в тексте полностью отсутствуют строфы №№ 4, 6, 7 и 8.
8. «Оставь надежду всяк сюда входящий … » (лат.) — концовка надписи над вратами в ад в «Божественной комедии» Данте Алигьери («Ад», III песнь, 3 строфа). Дословный перевод: «Оставьте всякую надежду, вы, входящие». В раннем переводе Дмитрия Мина строфа звучит так:
«Меня создали прежде твари сущей, И послѣ вѣчныхъ, и мнѣ вѣка нѣтъ: Оставь надежду всякъ, сюда идущій!»
В более привычном переводе Михаила Леонидовича Лозинского надпись звучит так:
«Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.
Был правдою мой Зодчий вдохновлён:
Я высшей силой, полнотой всезнанья
И первою любовью сотворён.
Древней меня лишь вечные созданья,
И с вечностью пребуду наравне.
Входящие, оставьте упованья».
9. По другим данным родился в 1922 году. Во фрагменте автобиографии, который приводят составители сборника «Поэзия узников ГУЛАГа», значится эта дата. Ольга Викторовна Зайцева в своей статье «Гражданин Воркуты. Памяти Александра Клейна» приводит точную дату 20 марта 1922 года. В альманахе «Высокие широты» — 1921 год. Возможно, авторами биографической справки к соответствующему разделу альманаха допущена неточность.