НИНКА – КОРОЛЕВА КРАСОТЫ

Плясать я научился очень рано. Лет, наверное, с пяти я мог уже подплясывать, - конечно, неумело, - подражая взрослым - так, слегка, - но потихоньку-помаленьку годикам к семи я стал уже выплясывать по-настоящему: по крайней мере, под частушки мог плясать уже за здорово живёшь. Я жил на хуторе, - «у самой речки», как в той песне, - но плясать ходил в деревню, - вместе со своей подружкой Варькой. Пляски эти были каждый день, - без выходных: с завидным постоянством – и зимой, и летом, - как стемнеет, так они и начинались: возле клуба на полянке. Там светло: фонарь горит, но лавочка всего одна была. На ней обычно гармонист сидел – Егорка – первый парень на деревне, - рядом с ним по обе стороны его подружки – Люська и Маринка – голосистые девчонки – лучшие во всей деревне запевалы. Вот они и начинали: песни петь. Сперва приличные: «Огней так много золотых», «Вот кто-то с горочки спустился» и ещё примерно песни три-четыре. А потом уже Егорка начинал – частушки: тоже поначалу не особо матершинные: про милку, про милёночка, - ну, а потом уже, когда народ пускался в пляс, то там уже буквально, кто во что горазд: их очень много было, этих матерных частушек. Ну, и мы с Варюхой тоже подпевали им, - особенно в припеве: «Опа, опа! Зелёная ограда!..», толком даже и, не понимая: что там девки сделали с попом. Конечно, близко мы к скамеечке не подходили: нас бы просто выгнали, ещё и надавали бы по шее, - мы плясали чуть поодаль, чтобы в случае чего дать дёру. Но обычно нас никто и не гонял: наоборот, смотрели даже, как мы пляшем: во, бля, смена подрастает, видели?.. И я, конечно, рад стараться: уж такое вытворял – со свистом тоже, с гиканьем, - и Варька тоже с визгом – всё, как полагается. Вот так мы и учились с ней плясать, - в деревне было хорошо. Но танцевать я
научился уже в городе, - в Анжерке: было мне тогда уже лет десять, - или нет: уже одиннадцать. А я был ранний мальчик, честно вам признАюсь. И учился танцевать я с девушкой, которая была меня постарше тоже лет на десять. Звали её Нинка. Нинка – Королева красоты.
Да, да. Все так её и звали, - вся Шестуха, и не только, - даже Теребиловка. И я не мог понять сначала: что это за погоняло странное такое, и спросил у дяди своего: «Юрок!.. А что, она такая уж красивая?», - и напросился с ним к ней в гости. Ну, вернее, даже и не в гости, - прогуляться вместе с Нинкой. Дядя мой дружил с ней, скажем так. И это выражалось в том, что он встречал её с работы, - вечерами. А она работала в «Универмаге», - это наш центральный – самый главный магазин в Анжерке, - и понятно, что находится он в центре города. А это значит, что домой ей надо было возвращаться по опасному району – пустырю вдоль озера Горячка, - это хулиганское местечко: всякое случиться может, - люди вечерами там не ходят. Только Нинка, как это ни странно, не боялась там ходить: ни днём, ни вечером, - и к ней никто не приставал: ни местная, шестовская шпана, ни теребиловская. Нинкин брат сидел в тюрьме, - причём, уже не в первый раз, - и в городе он был известный человек, - бандит, короче. Кто бы на сестру его напал, - у нас в Анжерке есть традиции, - свои, неписаные, давние, - их нарушать нельзя.
И дядя мой – Юрий Ильич – был тоже не последний человек в Анжерке. Он был гитаристом, - экстра-класса, - и дружил со всеми городскими уркаганами, - он тоже без опаски мог гулять, вообще, хоть где. А по профессии он был электриком, и всё, что связано хоть как-то с электричеством, он ремонтировал: спокойно – плитки, утюги, и прочее, - и даже радио, и даже телевизоры. Ну, и понятно, что мой дядя нарасхват был. И у женщин в том числе. А с Нинкой он дружил скорее тоже из-за брата, - а точнее говоря, из-за братвы, которая его уполномочила на это: чтобы он приглядывал за ней, поскольку Нинкин дом был, в общем-то, недалеко от нашего: в двух улицах. И так уж получилось: рАз мы прогулялись, два – все вместе, - а потом мне Юра говорит: мол, всё, племяшка – я тебе её передаю. А это как, - спросил я у него?.. Ну, как?.. - ответил дядя мне: - Теперь ты будешь ейный хахель.
Вроде и случайно это слово произнёс мой дядя, - пошутил он, - только вот оно вспорхнуло, как воробышек, и полетело вдаль, - и вскоре этим словом непонятным стали обзывать меня: и на Шестухе, и на Теребиловке. И даже на Горячке – хулиганы всех мастей, - а там у них малина: целый день сидят на брёвнах в ожидании клиентов. Но меня они, конечно, не шмонали, - я был свой, - однако же, едва завидя нас, как мы идём вдоль берега Горячки, начинали хохотать, как сумасшедшие: «Смотри, смотри!.. Вон, Нинка с хахелем своим!..» Конечно, мы на них внимания не обращали: ну, больные люди, что с них взять, - и гордо проходили мимо.
Честно говорю: я хоть и мал был, но уже влюблён был в Нинку. Но, однако, я никак не мог понять: вот почему её зовут так, «королевой красоты»?.. Понятно, что она красивая была, и даже очень, - ну, а почему вдруг «королева»?.. Может, что-нибудь под шубкой у неё скрывается, такое королевское, - ведь я пока ещё не видел, что там у неё. Дружить мы начали зимой, - она всё время в шубке и в платке, - я лишь мечтал когда-нибудь увидеть её в платье. Но домой к себе он меня не запускала, - строгая она, вообще, была и малоразговорчива: «ну-ну», «ага», «ого», «так-так», «ох, ничего себе», «да что ты говоришь такое», - и ещё с десяток фраз и междометий: лексикон у Нинки был короткий, - ну, и правильно: красавицам не надо много говорить. Зато она умела слушать, не перебивая – это тоже дорогого стоит. Ну, а я уж перед ней как соловей: почти не умолкая, заливался, - много я читал в то время, вот и пересказывал ей что-нибудь такое интересное: и в основном о Севере, - рассказы Джека Лондона, к примеру, а ещё и то, что мне рассказывал отец о Колыме, куда я собирался в скором времени переезжать.
И вот однажды долго мы гуляли с ней, почти до ночи по кривым шестовским улочкам: погодка классная была, - шёл снег: валил большими хлопьями, как в сказке. Это было уже в марте, в воскресенье, - а в понедельник у неё был выходной: и я ей всё рассказывал, рассказывал, а Нинка мне внимала молча, как всегда. И вдруг она меня спросила, ни с того и ни сего: «Ты любишь танцевать?» Ох, ни чего себе – заговорила!.. Как же не любить-то, - ещё как!.. Тогда, мол, завтра после школы приходи ко мне.
Вот, это новость, - наконец-то!.. Я настолько был взволнован, что всю ночь не мог заснуть, прокручивая мысленно десятки, даже сотни раз возможные сценарии того, что будет завтра. Даже и вставал с постели раз за разом: заносил в тетрадку то, что вспоминал, ведь почему-то в голове вертелись только неприличные частушки. Но ведь я не буду петь ей завтра «Девки в озере купались» или «Валентине Терешковой за полёт космический», - мне надо было вспомнить что-нибудь нематершинное, - хоть для начала, - дальше видно будет. И с припевом, что мне делать, я не мог понять: я знал всего два варианта: про зелёную ограду и про промежуток – тоже: опа-опа!.. – вот, головоломка: их ведь не споёшь.
И в школе тоже было мне не до уроков. Историчка, помню, вызвала меня к доске: давай, мол, расскажи ребятам, что ты знаешь о Наполеоне, чего нет в учебниках, - ну, как всегда. А я молчу, - совсем как Нинка, - историчку я не вижу: потому что мысли в голове совсем другие. И меня отправили домой: подумали, что я больной. А я и впрямь был болен. Нинкой.
Встретила она меня в одной одёжке: по-домашнему, в халате; проводила в дом, в большую комнату; сказала: здесь мы будем танцевать, и вышла; в зале музыка: играет – грампластинка, - и поёт какой-то негр хриплым голосом – так непривычно; а вернулась через несколько минут уже в другой. Ну, и меня залихорадило, - по-настоящему, - насколько может лихорадить мальчика одиннадцати лет при виде молодой красивой женщины, прекрасно сформированной, - к тому же в столь короткой мини-юбке, что короче просто не бывает, - да и кофточка на ней в обтяжечку, и всё так выпирает. Ну, и я присел, - буквальным образом: ведь ноги подкосились, - красота её была поистине: хоть стой, хоть падай, - просто сногсшибательна. И Нинка тоже опустилась на пол, - долго так смотрела меня испытывающим взором, - наконец, спросила: «Это я тебе так нравлюсь, да?..» А я молчу. Ей это непривычно: «Ну, скажи хоть слово… Нравлюсь?..» Надо отвечать. А то ведь и она подумает, что я больной. И выгонит меня. А мы ещё и не плясали. «Нравишься. Ты – королева красоты. Тебя не зря так называют». «Ой! Да это Пашка, - братец мой, - меня так называл. И красота моя здесь не при чём!..» И тут она разговорилась: совершенно неожиданно, - ни до, ни после этого, ни разу от неё не слышал я так много слов.
Нинка заработала свой псевдоним, - ну, или прозвище, а если выражаться по-анжерски – погоняло, - в городском саду, на танцплощадке. Братец её Пашка – культовая личность города Анжеро-Судженска – был королём не только в мордобое, но и в танцах тоже. И когда они с сестрой на пару танцевали твист, - а этот танец очень модный был в конце 60-ых, - их мгновенно окружала публика, - им хлопали в ладоши. Нинка, будучи совсем ещё девчонкой, одевалась очень смело и фривольно, - эта юбочка короткая и кофточка в обтяжечку как раз и были Нинкиным нарядом, - в них она и зажигала. И, казалось бы, уж слишком вызывающе была она одета, - чересчур уж соблазнительно, - но хулиганы разные мечтать об этом даже не могли, - о съёме, в смысле, - с братцем её Пашей шутки были очень плохи, - бил обычно он лишь раз. Сестру свою он опекал предельно ревностно, - к ней даже подойти никто не мог, - опасно это было. Столь серьёзная опека над сестрицей объяснялась тем, что их на целом свете было только двое, - больше никого. Они ведь были сироты. Отца их завалило в шахте ещё много лет назад, а мать спилась, - от горя: не сумела это пережить, и тоже рано их покинула. И брат воспитывал сестру, - как мог: сюда нельзя, туда нельзя, - подруги все плохие, несерьёзные – на букву «б»; друзья – такие же, на ту же буковку: и слово то же самое, только мужского рода. «И, вообще: на улице одно лишь зло, - сиди-ка лучше дома. А если нужен выход в свет, то по субботам я могу тебя водить в горсад на танцы, - хулиганы там при мне тебя не тронут». Ну, конечно, - кто бы сомневался в этом?.. Хулиганов этих, а особенно с других районов – с Химпосёлка или же с Вокзала, - тоже ведь никто не трогал. Да. И в целом Нинкин выход в свет – на танцы по субботам – для Анжерки был благоприятен. Потому как братец её Паша, если рядом с ним была его сестра, обычно никого не бил. И только музыкантам по субботам приходилось больше волноваться, чем в другие дни. Особенно саксофонисту Вадику – руководителю ансамбля. Ведь он назначен был ответственным следить за Пашей, - а вернее, за его рукой, когда он вверх её поднимет, а потом опустит: это означает, что сейчас им надо исполнять его коронный номер, - может, даже в пятый раз уже за вечер. «Ой, ну, только бы не проворонить… Всё! Махнул!.. Андрюша! Счёт!..» И барабанщик палочкой об палочку пять раз, - и понеслось!..
«По переулкам бродит лето.
Солнце льётся прямо с крыш…»
Жаль, конечно, что за этим искромётным танцем брата и сёстры не наблюдал тогда ещё Арно Бабаджанян – великий композитор той эпохи – автор этой песни, - не доехал почему-то он до города Анжеро-Судженска. Он поехал в город Ереван, на родину к себе, где проводился конкурс красоты, - впервые, кстати говоря, за всю историю Советского Союза, - не было ещё у нас такого чуда. Съехались тогда в столицу солнечной Армении красавицы со всех концов страны нашей великой, а Арно Арутюнович был в конкурсном жюри. И он настолько вдохновлён был этим конкурсом, что взял и написал мелодию – за раз, - буквально на одном дыхании, взяв за основу очень модные в то время ритмы танца под названием «твист». Не наш, конечно, танец, - иностранный: родом из Америки, - довольно быстрый, темпераментный, размером на четыре четверти. Изобрёл его как будто в 1960-ом году чернокожий исполнитель Чабби Чеккер, - ну, а к нам через железный занавес попал он, этот танец, вроде как, через два года после этого. И первыми его исполнили у нас артисты из ансамбля Моисеева, - они же, вроде, к нам и завезли его. Арно Бабаджанян откликнулся на это дело первым. Его песня «Лучший город Земли» на стихи поэта Леонида Дербенёва в исполнении Муслима Магомаева по сути дела на отечественной сцене была первым твистом. Но в те годы нами правил человек, на голову не очень и здоровый: почему-то эта песня не понравилась ему, и он решил вдруг запретить её, - совсем уже того. Но к счастью вскоре этого руководителя вдруг тоже запретили, - новой власти твист уже был по душе: генсек даже порой отплЯсывал его, - и эта песня, про Москву, мгновенно стала популярна вновь. И, значит, надо сделать что-нибудь ещё такое – заводное, чтобы ноги сами в пляс.
Вот, Арно Бабаджанян и сделал. Музыку сначала сотворил, а вот текст придуман был не сразу. Ведь маэстро хотел видеть автором либретто только лишь своего друга Анатолия Горохова, - известного поэта-песенника, - помните, к примеру, милицейский гимн – «Наша служба и опасна, и трудна», - это его работа, - и Арно Арутюнович ждал, пока Анатолий Сергеевич займётся этим делом. А ещё один великий человек – Муслим Магометович Магомаев ждал всё это время, потому что знал, что песню эту делают его друзья – специально под него. Вот, так-то. Песня эта – величайшая – любимая в народе – родилась в содружестве азербайджанца, русского и армянина. Так вот мы и жили, - лучше всех, - одной большой семьёй народов. И любила эту песню вся огромная страна: от Бреста и до Сахалина, от Мурманска до Кушки. Танцевали под неё и в крупных городах, и в небольших посёлках. И везде среди прекрасной половины обязательно могла найтись одна-единственная девушка, танцующая этот танец лучше всех, чтобы восторженная публика смогла бы ей присвоить свой негласный титул … «королевы красоты».
Такой вот и была моя подруга Нинка. Мы тогда расстались: я уехал – далеко на Север, а она осталась жить в Анжерке, но пообещала, что когда-нибудь, когда я вырасту, она ко мне приедет, и тогда мы с ней поженимся. Но где там. Через год уже примерно Нинка выскочила замуж, и куда-то тоже переехала, - в какую-то деревню, где-то в Яшкинском районе. А ещё примерно через год, - на Колыму приехал, вместо Нинки, её братец – легендарный уличный боец Паша Алдан. Ну, не ко мне, конечно, - по делам. И дел там натворил, - попал в историю. И даже стал героем трёх моих романов. Вот и всё.
И пару слов ещё о клипе. Сотворил его мой друг – Сергей Калашников. Работа как всегда на высочайшем уровне, - продуман каждый кадр: глаз не оторвать. Серёга – молодец!.. И песню эту освежил. Понятно: лучше Магомаева никто её не пел, но здесь-то как она звучит: какая обработка необычная, оригинальная!.. Это Влад Верин – молодой певец из Оренбурга, - и это саундтрек из сериала «Дом с лилиями». Однако же, видеоряд для клипа этого Сергей использовал другой: из фильма «По небу босиком». За что ему огромное спасибо. Я вот, например, не знал, что есть уже у нас такое чудо. Это лучший музыкальный фильм, что я видел за последние лет 25, - серьёзно, - то есть со времён распада нашей Родины – великой и могучей. Сотворён был этот фильм на Северном Кавказе в 2015-ом году, - по сути дела – это первый северокавказский фильм, вообще, за постсоветскую историю российского кино. И получился он не комом, вопреки традиции, а восхитительно, - великолепно просто. Делали его, при чём, не опытные мастера, а новички в кинематографе, что выглядит совсем уже невероятно. И у Султана Хажирокова – это дебют, - он нам известен был всегда как рэпер «Ураган», - а тут его и режиссура, и сценарий, - молодец какой. И все актёры – тоже дебютанты, - все до одного. Алан Какоев – ну, какой красавчик, парень, - как он лихо, просто искромётно вытанцовывает, с каким изяществом, - мне даже не с кем и сравнить его. В кино он новичок, а вот танцор – достаточно уже известный, - многократный победитель всеразличных танцевальных конкурсов. Аланчик – ясно, кто – он осетин, из города Владикавказа. А вот девушка необычайной красоты, которая с ним постоянно в кадре в этом клипе – кабардиночка, - она из Нальчика – Милана Карагулова. Ни к танцам, ни к кино до этих пор Милана не имела никакого отношения. Она студентка Нальчикского госуниверситета, - будущий юрист. Но внешность у неё, - уж, извините, - Моника Белуччи в юности, - красавица: совсем как в песне этой – королева красоты.
И нам осталось только спеть. Поём?..
По переулкам бродит лето,
Солнце льётся прямо с крыш,
В потоке солнечного света
У киоска ты стоишь.
Блестят обложками журналы,
На них с восторгом смотришь ты,
Ты в журналах увидала
Королеву красоты.
А я одной тобой любуюсь,
И сама не знаешь ты,
Что красотой затмишь любую
Королеву красоты.
И я иду к тебе навстречу,
И я несу тебе цветы,
Как единственной на свете
Королеве красоты.
С тобою связан навеки я,
Ты жизнь и счастье, любовь моя.
Красавиц видел я немало
И в журналах, и в кино,
Но ни одна из них не стала
Лучше милой всё равно.
И даже сам я не заметил,
Как ты вошла в мои мечты,
Ты милее всех на свете,
Королева красоты.
С тобою связан навеки я,
Ты жизнь и счастье, любовь моя.
Из книги Виктора Арышева «Мой песенный роман» том 1.