Это плакали небеса!

Хоть у Ирины беременность протекала и хорошо, но девочка родилась мёртвой…
Она стучала в животик все время, подавая сигналы: «Я здесь, мама! Я тебя люблю!"
Но что-то пошло не так во время родов. Молодая акушерка была неопытная, а врача не оказалось на месте – он уехал по вызову в район. Ирина никак не могла разродиться и, в конце концов, у неё началось кровотечение. Да такое, что длинные её косы были все в крови. Хорошо, что сторож, слыша крики роженицы, не выдержал и побежал за повитухой.
Она, грузная, пришла вразвалочку, как утка и начала, причитая и молясь, делать свою работу. Наконец, вытащила из роженицы мертвую дочку.
Чертыхаясь, она обмыла ребёнка от крови, положила на чистую пеленку, вздохнув: «Господи, что же это такое? За что дитя такое красивое допустил убить?»
Девочка, и вправду, была необычайно красива для новорожденной. У неё было просто ангельское личико с шёлковыми темными бровками, будто нарисованными художником: ровными, чуть приподнятыми. Словно с вопросом: «Почему?!»
Пухлые розовые губки бантиком, точеный носик и темные, чуть вьющиеся волосики.
– Ангел!!! – воскликнула повитуха, и скупая слеза скатилась по её морщинистой щеке.
Она перекрестила ребёнка, завернула в пелёнку и сурово спросила, глядя в глаза медсестре:
– Чего раньше-то не позвали?!
– Доктор не велел, вас больше звать, – рыдая, ответила испуганная девушка, все приговаривая себе под нос без остановки: – Не велел, не велел. А я, как могла, если не велел?!
– Как могла?! – зло переспросила повитуха. – А дитя ангельское убить смогла?! Черти теперь будут тебя молотить на том свете! Иди отсель, я сама со всем управлюсь!..
Медсестра потянулась было к ребёнку, чтобы отнести его в морг.
– Не трожь, – грубо оборвала повитуха. – Матери дай проститься, нелюдь ты окаянная! Не велели ей! Знала же, что сама не сможешь роды принять! Зла на тебя не хватает! Иди вон! Сама всё сделаю, а то прибью ещё ненароком!
Девушка испуганно отскочила от ребёнка и, рыдая, выскочила за дверь.
– Хорошо, что позвали меня, а то и роженицу бы не спасли, – крикнула она ей вслед, сокрушенно покачав головой.
Широкой морщинистой ладонью перекрестившись, она провела себе по лицу, как будто умыла его и добавила:
– Ну, что… беда бедой, а остальным жить надо.
Потом направилась к сомлевшей от усталости роженице и захлопотала около неё. Дала ей понюхать нашатыря. Женщина глубоко вздохнула и, закашлявшись, пришла в себя.
Тревожно обводя глазами помещение, она спросила:
– Уже всё закончилось?
– Закончилось, голуба моя, – разглядывая лицо очень красивой, с такими же нарисованными бровями и точеным носиком, роженицу, ответила, вздыхая, повитуха.
– Ну, кто у меня родился мальчик, девочка? – спросила Ирина.
– Девочка – писаная красавица. Первый раз в жизни увидала такое ангельское личико, – вздохнув, ответила повитуха.
– Можно мне её посмотреть? Дайте! Нужно к груди приложить!
– Посмотреть-то можно, – ответила повитуха. – А к груди – нет. Господь душу её забрал. Сильно красивая она, как ты. Только мёртвая… Понимаешь? Задохнулась от долгих родов. Детки-то у тебя есть ещё?
Женщина смотрела на повитуху застывшими глазами, не понимая происходящего.
И вдруг закричала, заплакала навзрыд, причитая:
– Как умерла?! Так сделайте скорее что-нибудь!
– Прекрати крик! Господь забрал её в ангелы! Не гневи Господа! На вот, подержи, попрощайся. Только не вой, не вой! Не гневи всевышнего!
Ответила она спокойным голосом и, осторожно взяв на руки малышку, положила в протянутые руки Ирины.
Ирина была, как во сне. Она посмотрела на маленькую красивую куколку с беломраморной, как у матери кожей и выписанными удивленно приподнятыми бровками. Казалось, ребёнок спал.
И мать, облегчённо вздохнув, проговорила:
– Да, что вы, бабушка? Она не умерла. Она спит, – сказала и стала качать ребёнка, приговаривая:
– Баю-бай… баю-бай…
Повитуха, утерев набежавшую слезу, быстро подошла и чуть не силой вырвала покойную девочку из рук матери, с нажимом произнеся:
– Всё, не нужно этого! Прими волю небес. У тебя ещё будут дети. И дочь родишь живую. Поняла?
– Поняла... – дрожащим голосом ответила Ирина и, закрыв глаза, провалилась в небытие!
Повитуха понесла ребёнка.
В коридоре стоял молодой офицер с маленьким мальчиком, он спросил тревожно:
– Ну, как, родила Зайцева Ирина? Это мой ребёнок у вас?
– Ваш, – чуть всхлипывая, ответила женщина. – Только мёртвый он. Господь забрал. Возьмите дитя, похороните пока суд да дело. Нечего ему по моргам… Похороните без жены – не рвите ей сердце.
– Иван протянул руки, взял укутанное в белую простыню бездыханное тельце и, прижав к груди, со вздохом горечи, подумал: «Сколько товарищей на войне схоронил, а сердце никогда так больно не щемило».
– Только батюшку позови – не забудь. Дитя ангельское – нужно к Боженьке в ангелы определить.
Иван опешил:
– Так… я же партийный!
– Ну, так, что, что партийный? – воскликнула повитуха. – Зови, сказала тебе. Хорони без жены. Нечего ей видеть это, да самой в могилу кидаться. Полежит ещё в больничке. А после на могилку сводишь. Тогда пусть и поплачет тихонько. Может, и повыть захочет – не мешай – мать она все-таки!
И, закончив наставления, повитуха, вздохнув горестно, пошла приговаривая:
– Поздно позвали… Ох, поздно… Коли бы на пол часика пораньше – живой бы была. Ироды, одним словом, ироды!
Она остановилась на мгновение, подняла голову, посмотрела в темнеющие небеса и, перекрестившись, с поклоном прошептала:
– Господи, на всё воля твоя! Принимай ангела земного к себе на небеса! Принимай!
И шаркающей походкой направилась восвояси.
Ирину положили в палату, где лежали две счастливые роженицы с живыми детками.
Ей было очень плохо находиться с ними. А им неловко было с ней – она все время плакала.
Но другой палаты в этом маленьком роддоме не было. Да и местные жители предпочитали рожать дома, приглашая все ту же повитуху.
На следующий день Иван, как стемнело, пошёл к батюшке, договариваться о похоронах малышки. Шёл он быстро, опустив голову вниз. Перебирая, какие слова он должен сказать попу, что бы тот согласился тайно отпеть дитя и похоронить девочку без лишних разговоров.
В душе он боролся с собой: «Вдруг кто-то узнает из начальства?»
Времена были тревожные – некоторые попы тоже были осведомителями служб. Их заставляли под страхом ссылки.
Но сомнения офицера оказались напрасны.
Когда он подошёл к дому священника, окна были тёмные. Но Иван все равно зашёл с тыльной стороны дома и тихо постучал в окно.
В избе зажглась свеча, кто-то закашлялся и, подойдя к окну, стал всматриваться в черноту оконного проема, спросив: «Кто это там?»
Иван вышел из тени и чётко сказал:
– Это я, батюшка. Просьба у меня к вам. Выслушайте…
– Говори! – чуть приоткрыв окно, сказал священник.
– Меня к вам повитуха послала, – начал Иван.
– Что, дитя мёртвое родилось? – перебил его священник.
– Да, дочка… маленькая... Жена хотела Александрой назвать! Может, отпоёте её, как положено? Жена верующая!
– А ты?
– Я коммунист, офицер. Нет, я не верующий – партийный я!
– Ну, так что? У Сталина у самого дед священником был. И он сам верит!
– Не может быть! Это не правда! – возмутился Иван.
– Правда. Москву на самолете три раза с иконой Божьей Матери облетали с молебном. Сталин приказал! И не взяли столицу немцы! И Ленинград облетали! А ты, как думал? Без Бога войну выиграли? Нет, милок. Ладно, дитя завтра поутру, часов в пять приноси. Похороним… Отпевать не будем – не крещённая она. А покойных не крестят. Молебен о младенце невинном прочту. К Богородице душу её ангельскую направлю. Не гневайся ни на кого. Значит, Богородице ангел был нужен – вот её и забрали. Всё… ступай.
Потом подумал и добавил:
– В пять часов на кладбище с левой стороны буду ждать. И могилку выроем там. А ты, если сможешь, гробик сделай за ночь. А – нет – простыню белую неси. Саван сделаем и земле предадим дитя невинное. Не бойся никого и ничего. Праведное это дело! Ты ж солдат – войны великой победитель! Не нужно скорби. С легким сердцем приноси её. Она, голубка, на небесах будет. И ты, как помрешь, с ней встретишься. Все там будем, коли заслужим жизнью праведной.
– Так, как же? Я ведь убивал на войне… Как же я там окажусь?
– Война – другое дело – это защита Отечества! Поэтому, милок, даже не думай об этом. Потом… не скоро еще умрешь. И дети будут ещё, и дочь будет у тебя хорошая. Любить будешь очень. А с дочкой покойной потом обязательно на небесах встретишься! Всё, ступай, до завтра. Лучше одежду другую одень – не форму.
– Так, нет другой одежды – только форма!
– Ну, тогда ладно – так приходи!
Всю ночь Иван мастерил гробик. Никогда он этого в своей жизни не делал, никому и никогда, и поэтому руки у него сначала дрожали. Одна мысль, что маленькую дочь хоронить в этом гробике придется, сбивала его с толку. И он не мог приступить к работе часа два. Потом пошёл в кухню выпил для храбрости, взял рубанок, керосиновую лампу и пошёл в сарай.
В углу стояло несколько хороших березовых досок. Он выбрал самую красивую, почти белоснежную, и молча приступил к работе. Часа через два гробик был готов, сработан он был на славу.
«Просто игрушка», – подумал Иван, забыв на мгновение для чего этот гробик.
И вдруг очнулся. По его щекам потекли жгучие слёзы. Вспомнил он, для чего сей предмет.
Но тут же чей-то голос раздался у него в голове:
«Ничего, солдат. И это выдержишь! Иди, дитя принеси. Положи… да простынку не забудь.
Иван вздрогнул. Обыденность этого голоса вернула его из скорби на землю. Дескать, не смей – ты же офицер! Что случилось – то случилось. И дороги назад нет.
Иван убрал щепу, навёл порядок, все разложил по местам, открыл гробик, крышку аккуратно поставил, как положено к стене. Вздохнув, поднял он голову и чётким шагом направился в дом.
Без всяких мыслей подошёл к ребёнку, завернутому в саван, взял на руки, прижав к сердцу, и, осторожно перешагнув порог, направился к сараю.
Вошёл, положил дочь в гробик и вдруг подумал: «Подушечку нужно сшить».
И тут же получил ответ: «Не нужно больше ничего – всё ладно – запечатывай».
Он откинул уголок простыни, посмотрел на маленькое белое, как первый снег, кукольное личико идеальной красоты, и нежно погладил его мизинцем. Хотел что-то сказать, но не смог – комок стоял в горле… И невозможно было его проглотить – этот комок горя и жалости.
Иван молча взял молоток, зажал между губ несколько блестящих гвоздей и начал спокойно и чётко делать своё дело, не допуская больше эмоций в своё и без того израненное сердце.
– Тук-тук, тук-тук, – раздалось в тишине ночи.
Гвоздики пошли мягко, как по маслу, украсив своим металлическим блеском последний приют для его дочери.
– Лежи спокойно, малютка. Завтра отправим тебя к Господу. Будешь в райском садике жить, – подумал он, вспоминая детские рассказы своей старенькой бабушки, ушедшей на небеса много лет назад.
Он загасил лампу, вышел во двор, закурив папиросу. А потом долго, долго смотрел в чёрное звездное небо, раскинувшееся шатром над целым миром.
Наутро Иван с застывшим лицом принёс гробик на кладбище. Небольшая ямка была аккуратно вырыта по всем правилам. У ограды стоял небольшой крест с табличкой, на которой была начертана надпись:
Здесь покоится мертворожденный младенец женского полу 2.11.1949.
Батюшка сделал своё дело, проводил дитя на небеса, прослезился и, перекрестившись, сказал Ивану твёрдым спокойным голосом:
– Закапывай, земля приняла.
И земля застучала по крышке гробика. И вскоре, установив крест, мужчины развернулись и быстро пошли назад, не оглядываясь!
А на крест уселась маленькая пичужка-невеличка. Она смотрела, не отрываясь, своими глазками-пуговками на быстро удаляющихся мужчин. А когда они скрылись из виду, радостно встрепенувшись, что-то пропищала и взмыла в небеса!
Тут же набежали тучи, согнанные пришлым холодным ветром, и пошёл дождь.
Он всё лил и лил, усиливаясь с каждой минутой…
Это плакали небеса!
Через час ливень прекратился и появилась радуга.
А девочка?..
Душа её была уже далеко…
Татьяна Чайко
Ред. А. Бор
#рассказ