ЧЁРНАЯ РОЗА И ДРАДЕДАМОВЫЙ ПЛАТОК: ОБ ЭПИТЕТЕ

Эпитет (от гp. epitheton – «приложение») – вид тропа. Это слово или словосочетание, называющее какой-то признак предмета и тем самым его выделяющее, подчеркивающее: море синее; радость легкокрылая (А. С. Пушкин); мысли, дышащие силой (М. Ю. Лермонтов); чародейка зима; волны несутся, гремя и сверкая (Ф. И. Тютчев).
Грамматически эпитет чаще всего – имя прилагательное, но в этой же роли (как видно из приведенных примеров) могут выступать существительное, причастие, наречие, деепричастие. Сопутствуя определяемому слову, эпитет характеризует, оценивает, индивидуализирует предмет или явление, переносит на него свое значение, участвуя в создании художественного образа. По мнению Л. И. Тимофеева, любой эпитет можно рассматривать как троп, поскольку везде «мы имеем дело с перенесением значения слова на другое и вытекающим из этого сочетания новым смысловым значением, т. е. признаком тропа Часы деревянные несут в себе значение, отличное и от часов, и от дерева; здесь отмечены лишь определенные свойства понятия дерева».
Однако это не общепринятая точка зрения. Теория эпитета разработана недостаточно, и один из самых спорных вопросов – разграничение эпитета и логического определения. В старинных риториках различали эпитет поэтический, или украшающий (гр. epitheton ornans) и эпитет необходимый (гр. epitheton necessitas); к этой оппозиции и восходит часто встречающееся в современной стилистике разграничение эпитета и логического определения. Цель последнего – отделить данный предмет от подобных ему: напр., роза черная, а не красная, не белая и т. д. Выражаясь риторическим слогом, это эпитет необходимый. Определение «черный» сужает объем понятия: черных роз меньше, чем роз вообще. Одновременно содержание понятия, т. е. совокупность указываемых существенных признаков его, увеличивается: в содержание понятия входит такой признак, как цвет. Эпитет же, или украшающий эпитет, в соответствии с риторической традицией, не изменяет ни объема, ни содержания понятия: он просто называет, выделяет один из признаков предмета, как бы само собой подразумевающийся: снег – белый, ночь – темная, песок – сыпучий, бор – дремучий, облако – ходячее и дерево – стоячее (из русского фольклора). С логической точки зрения, можно сказать, что подобные определения избыточны, словосочетания тавтологичны: ведь обычный цвет снега – белый, а дерево всегда (или почти всегда) – «стоячее». Но для образования представления о предмете выделение того или иного существенного его признака важно: ведь снег можно было бы назвать не белым, а холодным, дерево – зеленым и пр. Эпитет «как бы перегруппировывает признаки, выдвигая в ясное поле сознания тот признак, который мог бы и не присутствовать». Томашевский выразительно иллюстрирует разницу между эпитетом и логическим определением: «Сочетания серый волк и серая лошадь не равнозначны. Определение серый по отношению к лошади несомненно логическое, потому что, говоря серая лошадь, мы отличаем данную масть от других, как например: буланая лошадь, вороная лошадь и пр. Определение серый по отношению к волку (сказочный серый волк) не является логическим, потому что не для того говорят серый волк, чтобы отличить его от волка другой масти. Это вообще волк, и слово серый только подчеркивает привычный и типический цвет волчьей шерсти».
В зависимости от контекста одно и то же слово может выполнять разные функции: в сказке все волки – серые, на охоте – важны оттенки. В художественной речи определение, оставаясь логическим, актуализирует в сознании читателя не столько логические связи (т. е. побуждает к суждениям, умозаключениям), сколько создает представление, образ предмета. Так, в стихотворении Блока «В ресторане» лирический герой дарит героине черную розу:
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Выбор черной розы (а не красной, не розы вообще) здесь символичен: в контексте стихотворения и книги стихов в целом (ее общее название – «Страшный мир») черный цвет имеет не столько прямое, сколько переносное значение. В европейской традиции устойчивая семантика черного цвета – печаль (вспомним черные паруса в романе о Тристане и Изольде). Черная роза – символ черного, мрачного душевного состояния лирического героя, это подчеркивают и другие стихотворения, входящие в книгу: «На дне твоей души, безрадостной и черной, / Безверие и грусть» (цикл «Жизнь моего приятеля»); «Всё будет чернее страшный свет, / И всё безумней вихрь планет / Еще века, века!» («Голос из хора»). Словосочетание «черная роза», в сущности, – оксюморон, т. е. сочетание несочетаемого: цвету печали противостоит не менее традиционная – во всяком случае в любовной лирике – радостная символика розы (молодость, любовь, красота).
Еще один пример совмещения в слове логического определения и выразительной, емкой, эмоциональной характеристики предмета – первый снег в одноименном стихотворении П. А. Вяземского. В отличие от белого снега – традиционного украшающего эпитета, создающего зрительный образ, не сужая объема понятия (вспомним народную песню: «Снежки белые, пушисты...»), первый снег – определение логическое, он знаменует начало зимы. В стихотворении Вяземского слово «первый», не утрачивая своего прямого значения, получает дополнительные смыслы благодаря аналогии между первым снегом и первой любовью, ее первым вздохом, первой думой. Меланхолический поэт сближает между собой «праздник зимы» и «счастливые лета» человеческой жизни как явления преходящие, временные. Первый снег, преобразовавший «природу бледную, с унылостью в чертах», – «хрупкий», и он растает, он «первенец зимы, блестящей и угрюмой»; первая любовь пройдет, она «приводит к опыту безжалостным уроком / И, чувства истощив, на сердце одиноком / Нам оставляет след угаснувшей мечты». Пушкин взял из «Первого снега» Вяземского эпиграф к первой главе «Евгения Онегина»: «И жить торопится и чувствовать спешит».
Если в рамках оппозиции: эпитет / логическое определение – выбор эпитета ограничен (ведь нужно называть наиболее типические, очевидные свойства предмета), то более широкий взгляд на эпитет, согласно которому в слове могут совмещаться различные функции, резко увеличивает объем понятия. В индивидуально-авторском творчестве, где особенно ценится новизна, свежесть, оригинальность поэтических определений, писатели нередко прибегают к необычным словосочетаниям, в том числе к оксюморонам. Так, в «Театральном романе» М. А. Булгакова Максудов называет свою пьесу «Черный снег»; «Горячий снег» – роман Ю. В. Бондарева о войне. Одна из функций заглавия – заинтересовать читателя, сразу взять его «в плен», и оксюмороны здесь очень к месту. Они мотивированы тематически: ведь изображаются войны, события страшные, противоестественные.
Определения, индивидуализирующие предмет и, соответственно, изменяющие содержание понятия, стали в особенности цениться в литературе, начиная с эпохи романтизма: творческие манифесты романтиков провозглашали свободу творчества и обновление языка поэзии. «Романтическая реформа стиля во Франции и в Англии, – пишет В. М. Жирмунский, – была направлена в значительной степени против традиционных украшающих эпитетов. Требование «mot propre» («точного названия предметов») и «couleur locale» («местного колорита») в школе Гюго и Сент-Бева способствовало разрушению канонизованных парных сочетаний, в которых определение сделалось с течением времени пустым и условным общим местом; такие же результаты имела объявленная в литературных манифестах Вордсворта борьба против «условно-поэтического языка» («poetic diction») за простоту разговорной речи. Романтизм впервые принципиально оправдывает индивидуальную точку зрения и индивидуальное словоупотребление: вместо традиционного синего моря поэт увидел море розоватым или зеленым, вместо белого паруса в поэзии появился рыжий парус Завершение этого пути – в художественной технике эпохи импрессионизма, окончательно разрушившей в искусстве статические и вневременные идеи предметов и отдавшей его во власть мгновенных текучих и колеблющихся оттенков непосредственного восприятия. Стилистическим эквивалентом этой последней стадии является искание «редкого эпитета» («épithète rare»), завершающее эволюцию, которая открывается романтическим требованием «mot propre».
Л. Чернец, д.ф.н.
Продолжение следует